То потрясение колониальной системы, которое должна была вызвать пролетарская революция в Европе, воспринимается Энгельсом как неизбежное зло , с которым пришедший к власти пролетариат будет вынужден примириться. И ни о каком «соединении пролетариев всех стран» (например, Англии и Индии) тут и речи нет — Энгельс предлагает пролетарской Англии постараться поскорее оставить индийских, алжирских и других пролетариев на произвол судьбы.
В июле 1916 г. Ленин цитирует письмо Энгельса к Каутскому от 12 сентября 1882 г., в котором обсуждается взаимоотношение победившего пролетариата с колониями. Энгельс пишет: «По моему мнению, собственно колонии, т. е. земли, занятые европейским населением, Канада, Кап, Австралия, все станут самостоятельными; напротив, только подчиненные земли, занятые туземцами, Индия, Алжир, голландские, португальские, испанские владения пролетариату придется на время перенять и как можно быстрее привести к самостоятельности. Как именно развернется этот процесс, сказать трудно. Индия, может быть, сделает революцию, даже вероятно, и так как освобождающийся пролетариат не может вести колониальных войн, то с этим придется помириться, причем, разумеется, дело не обойдется без всяческого разрушения. Но подобные вещи неотделимы от всех революций. То же самое может разыграться еще и в других местах, например, в Алжире и в Египте, и для нас это было бы, несомненно, самое лучшее. У нас будет довольно работы у себя дома» [20, с. 297].
Таким образом, видение реальной истории, в отличие от футурологических рассуждений о всемирной пролетарской революции, вовсе не опирается у Энгельса на представления классовой борьбы как отражения противоречий между производительными силами и производственными отношениями. Романтический образ грядущей, как Второе пришествие, революции пролетариата — это всего лишь образ идеологии, что-то вроде «нового опиума для народа». В критические моменты этот образ отодвигается в сторону, и история предстает как борьба народов . В этой картине нет и следа объективности, гуманизма и даже универсализма. Главный критерий для Энгельса — «для нас будет лучше». Интересы Запада превыше всего (термин «прогрессивные нации» — лишь прикрытие этих интересов).[9]
Энгельс откладывает в сторону понятия классовой борьбы и мыслит в понятиях войны народов в теоретическом плане — для объяснения современных ему или исторических общественных процессов. Но всего через 30 лет после его смерти к власти в Германии приходят люди, совершающие эту операцию на практике . В. Шубарт писал в своей книге «Европа и душа Востока»: «******ский национализм есть принцип разделения народов. С каждым новым образующимся ******ским государством на политическом горизонте Европы появляется новое темное облако… Фашизм перенес разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций» [21].
В директивной речи, произнесенной за день до начала войны с СССР, А. Розенберг достаточно четко обозначил цели предстоящей войны: «Мы хотим решить не только временную большевистскую проблему, но также те проблемы, которые выходят за рамки этого временного явления как первоначальная сущность европейских исторических сил» [22].
Таким образом, идеологи немецкого фашизма видели цель войны против СССР в том, чтобы «оградить и одновременно продвинуть далеко на восток сущность Европы». Их война и была той народной войной Запада против Востока , к которой призывал Энгельс.