Ващето у него целая армия (РОА) была.
ващщето каждый шестой в составе вермахта был "хиви", добровольный помощник из народов СССР, не считая национальных воинских формирований: казачьих, кавказских и русских и т.п.
Хиви - глазами солдат и офицеров войск СС. По П. Хауссер "Войска СС в бою". М., 2006. С. 227-232. Переводчику конечно бы руки оторвать за работу, но смысл понять все же можно.
БРАТСКОЕ СЕРДЦЕ
Не наступило ли время наконец вспомнить вас, тех, кто так неустанно и с часто нам непонятной готовностью к бою были рядом, хотя у нас для вас иногда оставалось только одно слово, которое нередко звучало несколько
пренебрежительно: вы были «пособниками» — людьми, готовыми помочь, нет, больше — людьми, готовыми на
227
жертву, только в жизни часто так бывает: там, где не говорят громких слов, не слышится и слов признания. А разговорчивостью вы не отличались, мы вообще с трудом понимали язык друг друга. Но когда трещали пулеметы, когда грохотали гранаты, когда вокруг нас взрывались земляные фонтаны или снег клубился от пуль, тогда мы, бывало, бросали друг на друга быстрый взгляд, видели ваши живые глаза и знали — мы понимаем друг друга и без слов...
Где ты теперь, верный Василий, Владимир, Григорий — или ты, Степан, с которым мы так много пережили вместе, чего я никогда не забуду... Где-то мы подбирали вас, на улице, когда вы только что собирались удрать на дачу, чтобы выкинуть свою форму в какой-нибудь окоп.
Мы вытаскивали вас из какого-нибудь танка, и сначала между нами было лишь недоверие. Вернейшие наши соратники не стали перебежчиками — еребежчики редко хорошо сражаются, как тогда, так и сегодня, — нет, это
были те, кого мы побороли в бою, не столько оружием, сколько человеческим отношением: взглядом, хлопком по плечу, парой добрых слов, открытым солдатским отношением, без втирания в доверие, — как здесь, так и там. И
даже если вы потом оставались с нами, то каждый без слов делал-то, что было его солдатской задачей, нашей, а теперь и вашей, так что вы становились частью нашего большого товарищества. Часто мы дивились на вас, вашей неустанности, вашей непритязательности. Конечно, везде были и неудачники — но стоит ли их вспоминать?
Степан! Друг! Помнишь ли ты еще, как в ночь после вашего взятия в плен вы вдруг вдвоем исчезли? Мы уже думали, что вы снова прибились к дедушке Сталину, ведь кому было смотреть за вами, пленными, у нас самих было вдвое меньше народу, чем у вас... И вдруг, около полуночи, я представляю эту: картину, как будто все было лишь вчера: вы вдруг снова оказались у нас! Несмотря на часовых, которые стояли по фаю деревни. Вы, вы, пленные, «организовали» кое-что поесть в соседней деревне, где стояли русские, для нас всех, потому что нам, «победителям», говоря простым языком, нечего было жрать. Бог ты
228
мой, это было тогда шоком. И вы все хитро провернули: с помощью пароля «Шарнхорст», который вы, братцы, как-то услышали, вы просто смылись от небольшой охраны и — самое сумасшедшее — вернулись назад. ***еньким бульоном из свинины мы тогда скрепили наше оружейное братство. Но совсем скоро мы скрепили его и кровью, кровью первого из вас, который вдруг схватился за ***** и беззвучно упал в снег. Мы вроде бы с ним так ни разу и не обменялись ни словом, мы просто лежали все время рядом и стреляли...
Скоро снова 3 февраля! Помнишь ли ты еще, Степан, старый большевистский увалень, чертовски безумную идею тогда пойти на «мощную разведку» там, у Сычевки? Плохо пришлось бы нам всем — всему взводу, не задумай мы эту милую небольшую штуку. И потом — гол! — и все пошло как по маслу! То, что не могли сделать тридцать человек на заснеженных, лишенных прикрытия полях, мы провернули очень просто, под сталинским кроваво-крас-
ным флагом, втроем на деревянных санях и в форме прославленной Красной армии. Слушай, у меня сердце чуть не выпрыгнуло из глотки, когда мы промчались через первую позицию в Карахо мимо тридцати солдат, которые как раз вроде получали приказы. Но ты так страшно крикнул что-то этим парням, что они, наверное, подумали, что к ним лично прибыл самых верховный из всех военных ко-
миссаров. И мы засмеялись над тем, что старший товарищ продолжал отдавать честь, когда мы уже давно про' ехали мимо. Ну да ладно, у Вандера Вили уже под сеном рука была готова схватить пулемет, и все мы втроем были рады, когда наконец снова приехал и к своим, которые уже списали нас на тот свет. Но стоило ли тебе, мой неугомонный товарищ, в придачу ко всему в одной из этих дыр заказывать жареную картошку, да еще и у старосты, когда каждую секунду мог кто-нибудь появиться? Ну, с теми тремя «товарищами», на которых мы там напоролись и которые хотели раздобыть картошку для своей роты в соседней деревне, мы еще справились. Только эти парни не хотели идти с нами; в конце концов, не стоит на них за это обижаться. Но лотом они все-таки сидели смирно на на
229
ших санях и даже не спрыгнули, когда мы встретили других на узкой дороге. Ты хотя бы тогда сказал «До свидания» на прощание? Я уже не припомню — у меня тогда что-то болел живот, — ведь в конце концов было чертовски безбашенным прихватить с собой еще этих трех парней. Ну, теперь один из них стал очень хорошим стрелком, в то время как другие отправились в лагерь для военно-
пленных.
Хотя все еще было совсем немного тех, кто добровольно переходил к нам, но в конце концов это было и к лучшему. Двумя годами позже, когда летом 1943 года развернулись большие кампании по вербовке, в этом деле стало уже слишком много пропаганды, и полевая кухня играла в ней главную роль. В одном вы не должны завидовать нам: вы выучивали немецкий в три раза быстрее, чем
мы русский. После трех лет в России я все еще не знал ничего, кроме «масло», «яйца», «руки вверх» и «спички»... Не слишком много и не впечатляющее свидетельство моих интеллектуальных способностей. А вы, чертовы братья, у которых, несмотря на слои грязи, почти не было блох, вы
учили немецкий, чинили моторы фольгой и веревками и грызли ногти, когда вас мучил голод.
Как мы смеялись, когда произошел тот случай с нарукавной повязкой. «Поцелуй меня в з...» — было написано на ней по-немецки, потому что Григория, который был слегка неуклюжим и слишком добродушным, все время
посылали колоть дрова и принести воды. А вы, в конце концов, пришли к нам не в качестве домашних слуг. И почему парень в таком виде должен был показаться на глаза именно старшине? Он был, очевидно, командиром, но политического такта у него не хватало. «Почему вы не приветствуете меня!» — набросился он на бедного Григория на деревенской улице. «Никс понимай — украинский!»
Н-да, до нашего бедного старшины не дошло, что происходит, он ведь не знал, что мы между делом завербовали пару товарищей из Красной армии: ведь откуда-то нам нужно было брать подкрепление. И то, что они еще расхаживают в немецкой форме, чтобы не служить советским снайперам особой мишенью, этого он тоже не сообразил.
230
«И тут этот парень показывает просто свою нарукавную повязку, потому что не понимает меня. «Поцелуй меня в з.. .»Тут действительно растеряешься, что на это сказать... Кроме того, как вы можете позволить, чтобы эти парни бегали вокруг с нашими государственными знаками!» «Можем, штурмбаннфюрер. Если они сражаются наравне с нами, то наше товарищество не должно ограничиваться общим правом быть застреленным в бою, но должно распространяться и на каждую пуговицу, в том числе и на государственный знак».
Ну, в общем, впоследствии мы все стали хорошо понимать друг друга. Но горе было, когда приходил новенький, который нахватался политики из газет. Как только мы не бранились на эту теорию недочеловеков, которую сварганил кто-то шибко умный у себя дома на печке. Но принцип двух классов людей все еще жив, и все же мы можем себя успокоить: еще никогда такие теории не приводили к ус-
пеху, стоит только полистать исторические книги, неважно, пару страниц или несколько томов назад.
******ь, ограниченность и мания величия, однако, пережили все времена и вызывали всегда несчастье за несчастьем. Типичный символ нашего времени, наверное, — это колючая проволока. Через какое-то время каждый будет
иметь опыт сидения за ней или, по крайней мере, будет иметь шанс попасть туда. Но эта колючая проволока опутывает не только тела; колючая проволока, которая сегодня появляется везде, опутывает сердца, и это самое опасное.
И вы тоже ******и за колючей проволокой. Я еще вспоминаю тот момент, когда я, вернувшись из отпуска по здоровью, узнал, что вас доставили в лагерь для пленных... Почему? Ну, потому что на то откуда-то поступил приказ, один
из тех безымянных приказов, которые принесли столько несчастий.
Должны ли мы были вас искать — искать в коричневом море пленных, которые исчислялись сотнями тысяч, мо
231
жет быть, миллионами? Конечно, мы сделали это. Но тогда мы снова натолкнулись на ту колючую проволоку, которая опутывает человеческие сердца... и тут мы оказались бессильны.
Позднее мы много думали об этом, позднее, когда мы сами сидели за колючей проволокой. Что оставалось нам — пожать плечами, не больше?
Но я все же верю, что в нас осталось нечто большее, гораздо большее, — нечто, чего не вырвешь силой из наших сердец, нечто, чего не упрячешь от нас за колючую проволоку: большое, на всю жизнь товарищество, которое сотни раз было испробовано на том остром, как лезвие, краю пропасти, за которой ждет смерть.
Когда я сегодня вспоминаю всех вас, Степан, то думаю об одном и том же. Где мы можем вас найти, тебя, Владимир, смешного Григория и других... Может, в России? Я не настолько глуп, чтобы верить в это... Последних из вас, тех, кто стояли с нами на поле боя, хотела выдать врагу неискоренимая глупость — «верность союзникам» называлось это на другой стороне. Но вы предпочли выбрать смерть в огне...
И поэтому мы ищем вас там, откуда вас уже никто не может вырвать, — в наших сердцах. Этих сердец, в которых вы живете, еще тысячи, — тысячи, которые остались верны вам, как вы были когда-то верны им.
Прощай, Степан, браток...
232
