«Снятое молоко» высшего музыкального и артистического общества Харькова было очень типичным: сливки находились в столицах и превращались там в масло, остатки — потихоньку в постный кефир.
На первый взгляд, бомонд города был пестр и многолик. Тут были и уважаемые знатоки, и спившиеся таланты, бузотеры и отмороженные тихони, наколотый и никогда не трезвеющий молодняк. В Харькове недолюбливали попсу и уважали классиков. Весь бомонд был, как настоящий, но извечная болезнь всех городов, если это не Киев, Москва и Питер,*— провинциальность — придавала всему этому какой-то кукольный оттенок: фальшивые голоса за ширмой, мелкота планов, отсутствие поклонников, суммы, не поражающие воображение.
Принадлежность к иному миру оформлялась здесь в виде кожи, косичек, перехваченных резинкой, сережек в ушах, перегаром смешанного букета и особого музыкального жаргона.
Среди мелкокалиберной публики, выделялся талантливый бузотер Мармышников, рокер и словесник, актер и скандалист. Его единственное и основное невезение заключалось в том, что он родился не в Париже, а намного восточнее. Зарывая свой комический талант в землю, он отхлебывал из горла прямо на сцене половинку водки и вместо закуски орал в микрофон то, что называлось металлом. Хотя больше это походило на асфальт. Публике это нравилось, но ее стабильно было немного.
Мэтр музыкального бомонда Харькова — Бобров, ведущий передачи «Бизоны рок-н-ролла», всячески старался сам походить на древнее ископаемое. Он всегда ходил пешком, презирая скорее деньги, чем личный автотранспорт как таковой. Борода его и усы в разных местах пестрили множеством оттенков — от седого до желтого у рта, по-видимому, от трубки, которую Мэтр никогда не вынимал изо рта. Точно такой же налет дымных смол содержался, видимо, на его легких, придавая голосу тот хрипловатый баритональный оттенок, который так любили радиослушатели и который знал весь Харьков. Одежду он выбирал так, что с первого беглого взгляда его можно было принять за бомжа. Присмотревшись — за хиппи, а вглядевшись еще внимательней — за Боброва. Его знали в столицах за энциклопедические знания современной музыки и привычку без приглашения болтаться на всех тусовках. Его знали все, ну, может быть, за исключением комсомолок двадцатых годов, ностальгирующих по «Нас утро встречает прохладой».
В городском шоу бизнесе был заметем своим натуралистическим юмором Костя Станиславский. Костя, естественным образом сочетая в себе черты Александра Ширвиндта и поручика Ржевского, был любим и узнаваем в городе. Никто не мог, как он, произносить с экрана пошлости и скабрезности с таким благородством и чувством собственного достоинства. Его юмор нравился горожанам, потому что натурализм всегда становится второй натурой скептиков. А население Харькова, в связи с большой образованностью и переносом столицы в Киев, уже лет пятьдесят в основном состояло из циников и скептиков. Станиславский сочинял неплохие стихи, что говорило о широкой творческой палитре его души. Но пошлое время требовало пошлятины, и жаждущие получали ее.
Все они принадлежали к группе молодых талантов, не востребованных в масштабах большого, но окраинного мегаполиса. Но все они любили свой город. Им было хорошо здесь — море популярности, океаны внимания, озера пива, реки женской ласки. В этом городе они могли спокойно тиражировать свои физиономии на бутылках с джин-тоником, и ни один пьянчужка не перепутал бы их с Довганем.
Может грибы ?
изначально была угольная яма и печь.
?