...Эмпиристское понятие науки стало культурным изобретением семнадцатого – восемнадцатого веков. На первый взгляд кажется парадоксальным, что это понятие возникло внутри той же культуры, которая породила естественные науки. Причина же в том, что оно было изобретено как панацея от эпистемологического кризиса семнадцатого века и специально предназначено для того, чтобы заполнить брешь между кажется и есть, между видимостью и действительностью. Эта цель достигалась посредством превращения каждого чувствующего субъекта в замкнутую, изолированную реальность: для меня не должно существовать ничего за пределами моего опыта, с чем этот опыт можно было бы сравнить, дабы противопоставление мне кажется – на самом деле стало невозможно сформулировать. Для этого субъективный опыт должен обладать той радикальной приватностью, какой не обладают даже такие сугубо приватные объекты, как послеобразы[5]. Все же послеобразы могут быть описаны ошибочно, и испытуемые в соответствующих психологических экспериментах должны научиться давать точные описания послеобразов. Различение между кажется и есть вполне применимо к подобным действительно приватным объектам. Но оно совершенно неприменимо к приватным объектам, изобретенным эмпиризмом, и это верно даже невзирая на то, что некоторые представители эмпиризма пытаются объяснить свое концептуальное изобретение в терминах реальных приватных объектов (послеобразов, галлюцинаций, снов).
Едва ли можно назвать удивительным то обстоятельство, что эмпиристы вынуждены приспосабливать старые слова к новым способам употребления. Под "опытом" исходно подразумевалось действие по проведению испытания или проверки чего-либо – т.е. то значение, которое позднее закрепилось за словом "эксперимент", - а потом и вовлеченность в некоторую деятельность, как, например, в выражении "пятилетний опыт работы плотником". Эмпиристское понятие опыта оставалось неизвестным на протяжении большей части человеческой истории. Вполне понятно, таким образом, что лингвистическая история эмпиризма - это история непрерывных инноваций и изобретений, достигающая кульминации с изобретением варварского неологизма "сенсорные данные".
По контрасту, в естественных науках концепции наблюдения и эксперимента были предназначены для увеличения дистанции между кажется и есть. Линзы телескопа или микроскопа получают преимущество перед естественными линзами глаза; при измерении температуры воздействие тепла на ртуть или спирт получает преимущество перед воздействием тепла на обожженную кожу или пересохшую глотку. Естественные науки учат нас уделять избирательное внимание некоторым формам опыта в ущерб другим, притом лишь тем формам, которые были специально спроектированы в качестве подходящих для научного внимания. Это вновь воссоздает границу между кажется и есть; это создает новые формы различения как между видимостью и реальностью, так и между иллюзией и реальностью. Значения понятий "эксперимент" и "опыт" начинают различаться намного сильнее, чем они различались до семнадцатого века.
Существуют, конечно, другие ключевые расхождения. Концепция опыта в эмпиризме была нацелена на выделение базисных элементов, из которых построено наше знание и на которые оно опирается; обоснование теорий и убеждений зависело от вердикта базисных элементов опыта. Однако наблюдение в естественных науках никогда не бывает базисным в этом смысле. Мы действительно подвергаем гипотезы проверке наблюдением, но наши наблюдения, в свою очередь, также могут быть поставлены под вопрос. Убеждение в наличии семи спутников у Юпитера может быть проверено посредством наблюдения в телескоп, но само наблюдение при помощи телескопа также нуждается в обосновании со стороны теорий геометрической оптики. Теория требует поддержки со стороны опыта в той же мере, в какой опыт нуждается в поддержке теории.
Действительно, есть что-то необычное в том, что эмпиризм и естественнонаучное знание сосуществовали внутри одной культуры, так как они представляют радикально различные и несовместимые подходы к познанию мира.