Долгое время все, что связано с войной, подвергалось сильнейшей сакрализации, блокировавшей любые попытки осмыслить прошлое. Любая версия, расходящаяся с версией военно-государственного руководства, принятой обществом, воспринималась (многими и до сих пор) как покушение на святыни, как оскорбление памяти павших, как кощунство по отношению к самым высоким национальным ценностям. Память о войне обросла в массовом сознании плотным кольцом различных табу и психологических запретов. Под прикрытием формулы никто не забыт, ничто не забыто постоянно и с разных сторон происходила работа забывания вытеснения и перетолкования нежелательных сторон военного прошлого. В результате вместо того, чтобы морально осмыслить и тем изжить негативный травматический опыт, его просто зарубцевали .
По мотивам как идеологическим (антикапитализм), так и традиционным (антизападничество) желанную во время войны помощь западных союзников советские власти считали и изображали опасной. И сейчас большинство россиян полагают, что участие союзников в войне было маловажным.
Это соответствует мифологической доминанте русского массового самосознания: униженный обстоятельствами своей повседневной жизни, задавленный нуждой и произволом начальства, народ велик только во времена крайнего несчастья, предельной угрозы; поднимаясь на защиту отечества от никогда не переводящихся (внешних) врагов (татар, поляков, шведов, французов, немцев и других), он душевно распрямляется и прощает своим обидчикам (внутри страны).
Призывы к горизонтальной солидарности общества, сплочению общей бедой (только в июле 1941 года Сталин мог обращаться к своим подданным со словами братья и сестры, друзья мои ) дополняли жесточайшую иерархическую военизацию страны. И это сочетание принималось обществом, массовым сознанием как необходимость. (Поэтому, видимо, особо безжалостная к своим сталинская практика ведения войны и сейчас не вызывает сколько-нибудь заметного массового сопротивления.)