Он ворвался в мою тихую размеренную жизнь редактора областной газеты словно вихрь.
– Здравствуйте, Степан Борисович!
– Иван Сергеевич, – поправил я его.
– Прошу прощения, у меня с памятью не очень. Да и звучит очень уж похоже – Степан Борисович и Иван Андреевич.
– Сергеевич.
– Вот видите? Впрочем, все это мелочи. Не будем отвлекаться. Вы должны выполнить свой журналистский долг: оповестить мир о творимых у нас в городе беззакониях.
– Извините, вы кто будете?
– Ольшанский, Захар Ефремович. Кандидат в депутаты.
– Что случилось, Захар Ефремович?
– Вчера утром, возвращаюсь с митинга, обнаруживаю у себя дома разбитое стекло и, – он сделал паузу и торжественным голосом продолжил. – Вот это.
Эффектным жестом Ольшанский извлёк из авоськи небольшой детский резиновый мяч. Некоторое время мы молча смотрели на него. Я – с сомнением, Захар Ефремович – с обожанием.
– Не правда ли, впечатляет? – с затаённой гордостью спросил Ольшанский.
– Знаете, я уже вышел из того возраста, в котором этот мячик мог бы меня хоть как-то впечатлить.
– Мячик? О, какой же вы слепец! Надо же, мячик! Это же орудие покушения! Пусть неудавшегося, но покушения.
– Покушения? На кого?
– Да на меня! На кого же ещё? Неужели не ясно?!
– А вы в милицию обращались?
– Обращался, – сухо обронил потенциальный депутат и бережно спрятал мяч обратно в авоську. – Вам, надеюсь, не нужно объяснять, насколько продажны наши стражи закона? Это же просто кошмар!
– Да, действительно, ужас. Цены – не подступишься.
Мы немного помолчали.
– А как все рассчитали, а?! – снова завёлся Ольшанский. – Меня спасло только то, что я уже полгода на этой квартире не живу.
– Видно, давно выслеживали.
– Ясное дело! Профессионалы.
В кабинет заглянул один из моих коллег, но, увидев, что я занят, извинился и закрыл дверь.
– Вот видите, так и ходят за мной по пятам. С рожами бандитскими.
– Это наш журналист. Замечательный семьянин. У него прекрасная жена, двое очаровательных детей…
– Семьянин, говорите? Знаем мы эти семьи. Отец, говорите? И это тоже проходили, кто такие отцы крёстные – хорошо знаем. До чего же вы, журналисты, доверчивые люди. Ничего, стану президентом… Вы только правду, правду пишите! Люди должны знать, кто действительно защитит их, прикроет своей грудью…
– От страшных резиновых мячиков?
– Та-а-а-к, – протянул он, заметив кислое выражение на моем лице. – Значит, не желаем мы нести людям правду?
– Желаем. Но то, о чём вы рассказали – не покушение. Так, мелочи, ерунда.
– Позвольте! – запротестовал кандидат. – Служебная машина Иванова сбила велосипедиста – во всех газетах раструбили, что это было покушение. “Велосипедист-камикадзе атакует народного избранника!”. Бред! Вспомнить противно! Сидорова, этого негодяя, наградили затрещиной – тоже покушение! А я, честный человек, ставший мишенью для нечистоплотных политиков и террористов всех мастей, я, значит, ерунду говорю? Сочиняю, значит?! На кого работаете, молодой человек? Всё с вами ясно. Простите, запамятовал, я говорил, что я вас ненавижу?
– Нет.
– Как же я вас ненавижу. Прощайте, типичный представитель продажной журналистики. Надеюсь, судьба будет благосклонна ко мне, и мы никогда больше не встретимся, – произнёс с чувством Захар Ефремович и, с гордо поднятой головой, удалился из кабинета.
Похоже, что в этот день судьба не особенно благоволила к Ольшанскому. Увиделись мы с ним минут через пять. Он заглянул в мой кабинет и, как ни в чём не бывало, спросил:
– Не подскажете, где здесь редакция “Правдолюба”?
– Этажом выше.
– Спасибо. Кстати, вы не напомните мне, когда я уходил от вас последний раз, я хлопнул дверью?/
– А нельзя уйти, не хлопнув?
– Нет, – отрезал Ольшанский. – Вы это заслужили.
– Хлопнули, ещё как хлопнули, – покривил я душой. Не люблю шума.
– Лжёте! Жаль, я сейчас занят выборами, но как только освобожусь – сразу же выведу вас на чистую воду!
– Мне кажется, я увижу вас раньше, чем вы думаете.
Ольшанский с чувством полного морального превосходства хмыкнул и громко хлопнул дверью. Я грустно вздохнул и подошёл к окну.
Я очень хорошо знал Гвоздина – редактора “Правдолюба”. Ольшанский, на свою беду, не знал. Гвоздин отличался свирепым нравом, ненавидел ложь, видел её носителей насквозь и расправлялся с ними на месте. Делал он это, может быть несколько и однообразно, но зато весьма эффектно – выбрасывал их в окно.
Так что, когда мимо окна моего кабинета, вопя что-то нечленораздельное, пролетел Ольшанский, я, ничуть не удивлённый, приветливо помахал ему рукой.
В этот трогательный момент мимолетной встречи старых знакомых в кабинет заглянул кто-то из моих молодых коллег.
– Что случилось, Иван Сергеевич?
– В меня только что бросили человеком! Не волнуйтесь, не попали. Осталось выяснить, кто стоит за покушением.
– А если серьёзно?
– Снова этот неугомонный Гвоздин.
Я высунулся по пояс в открытое окно и крикнул в сторону редакции “Правдолюба”:
– Перестаньте разбрасываться посетителями! Работать невозможно.
Повернувшись к вошедшему, я сказал с пафосом:
– Вот, что значит – жить не по лжи! Учитесь, коллега.
– Хотите, чтобы я тоже кого-нибудь из окна выкинул?
– Да. Только после стажировки у Гвоздина. Ступайте. Я пока списки выбрасываемых подготовлю.
– Я к нему не пойду. Он и меня выкинет. Он же не в себе!
– Да, не в себе. Но своё дело знает. К нему просто нужно найти подход.
– Как раз к нему-то никакого подхода и не надо. Ну его, этот подход. Держаться от него подальше нужно – метрах, этак, в двух - в трёх. Не меньше.
– Ладно, будем работать по старинке. Эх, молодёжь, молодёжь.
Так мы до сих пор и живём. Пишем статьи, выпускаем газеты, Гвоздин вышвыривает в окна проходимцев и шарлатанов.
Иногда, слыша истошный вопль очередного неудачливого борца за справедливость, я задаюсь вопросом: почему Гвоздин до сих пор на свободе? Признаюсь, ответа я так до сих пор и не нашёл. Наверное, у милиции есть более важные дела, чем заявления каких-то безумцев о том, что их только что выбросили из окна редакции уважаемой газеты.
Кстати, мы узнавали – метод Гвоздина не запатентован. Так что, если кто-то желает воспользоваться…
...и многа дених
