«И всё же «первейшим» языком для пушкинского общества, как не крути и не верти, был французский. Он, а не русский был разговорным языком дворянских усадеб, гостиных, всей собиравшейся на балах и званых ужинах «золотой» молодёжи и аристократической элиты того времени. Власть французского языка в годы детства Пушкина, можно сказать, была бераздельной в высшем обществе. «В гостиной, - пишет биограф Пушкина Ариадна Тыркова-Вильямс, - Саша жадно упивался французскими разговорами, остротами взрослых». Русский язык был, по крайней мере, в то время, чаще всего языком дворянских «задворок»: детской, где бывала челядь, девичьей и других мест, где концентрировалась прислуга или где барин судил-рядил свой суд над принадлежавшими ему крепостными.
Столичная аристократия, за редким исключением, говорила по-русски плохо, с акцентом, с чудовищными ошибками, причём как в устной, так и в письменной речи. Вот отрывок из дневника А.Олениной, едва не ставшей невестой Пушкина. Это о ней упоминает он в онегинских строфах: «Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит. Всё же мне вас жаль немножко, Потому что здесь порой Ходит маленькая ножка, Вьётся локон золотой».»
«Сам Пушкин предпочитает объясняться в письмах к своей будущей невесте Натали языком Гюго и Стендаля. Французскими письмами обменивается он с Анной Керн, А. Смирновой-Россет, А.Раевским, братом «Лёвушкой» и многими другими. «Друг мой, - пишет Пушкин в своём французском письме Чаадаеву в июле 1831-го, - я буду говорить с вами на языке Европы» и делает тут же неожиданное признание - «он мне привычнее нашего», а в письме Вяземскому сетует: «Когда-нибудь, должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас в диком состоянии. Дай Бог ему когда-нибудь образоваться, наподобие французского (ясного, точного языка прозы, т.е. языка мыслей)».»
⚠ Тільки зареєстровані користувачі бачать весь контент та не бачать рекламу.