Борис Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина
Почти год я спокойно живу в Париже. В середине июня 1941 года ко
мне неожиданно является какой-то немец в военном мундире (впрочем, они
все в военных мундирах, и я мало что понимаю в их значках и нашивках;
этот, кажется, приблизительно в чине майора). Он мне сообщает, что я
должен немедленно прибыть в какое-то учреждение на авеню Иена. Зачем?
Этого он не знает. Но его автомобиль к моим услугам - он может меня
отвезти. Я отвечаю, что предпочитаю привести себя в порядок и
переодеться и через час прибуду сам. Я пользуюсь этим часом, чтобы
выяснить по телефону у русских знакомых, что это за учреждение на
авеню Иена. Оказывается, что парижский штаб Розенберга. Что ему от
меня нужно?
Приезжаю. Меня принимает какое-то начальство в генеральской
форме, которое сообщает мне, что я спешно вызываюсь германским
правительством в Берлин. Бумаги будут готовы через несколько минут
прямой поезд в Берлин отходит вечером, и для меня задержано в нем
спальное место. Для чего меня вызывают? Это ему неизвестно.
До вечера мне надо решить, еду я в Берлин или нет. Нет - это
значит, надо куда-то уезжать через испанскую границу. С другой
стороны, приглашают меня чрезвычайно вежливо, почему не поехать
посмотреть, в чем дело. Я решаю ехать. В Берлине меня на вокзале
встречают и привозят в какое-то здание, которое оказывается домом
Центрального Комитета Национал-социалистической партии. Меня принимает
Управляющий делами Дерингер, который быстро регулирует всякие
житейские вопросы (отель, продовольственные и прочие карточки, стол и
т. д.). Затем он мне сообщает, что в 4 часа за мной заедут - меня
будет ждать доктор Лейббрандт. Кто такой доктор Лейббрандт? Первый
заместитель Розенберга.
В 4 часа доктор Лейббрандт меня принимает. Он оказывается
"русским немцем" - окончил в свое время Киевский политехникум и
говорит по-русски, как я. Он начинает с того, что наша встреча должна
оставаться в совершенном секрете и по содержанию разговора, который
нам предстоит, и потому, что я известен как антикоммунист, и если
Советы узнают о моем приезде в Берлин, сейчас же последуют всякие
вербальные ноты протеста и прочие неприятности, которых лучше
избежать. Пока он говорит, из смежного кабинета выходит человек в
мундире и сапогах, как две капли воды похожий на Розенберга, большой
портрет которого висит тут же на стене. Это - Розенберг, но Лейббрандт
мне его не представляет. Розенберг облокачивается на стол и начинает
вести со мной разговор. Он тоже хорошо говорит по-русски - он учился в
Юрьевском (Дерптском) университете в России. Но он говорит медленнее,
иногда ему приходится искать нужные слова.
Я ожидаю обычных вопросов о Сталине, о советской верхушке - я
ведь считаюсь специалистом по этим вопросам. Действительно, такие
вопросы задаются, но в контексте очень специальном: если завтра вдруг
начнется война, что произойдет, по моему мнению, в партийной верхушке?
Еще несколько таких вопросов, и я ясно понимаю, что война - вопрос
дней. Но разговор быстро переходит на меня. Что я думаю по таким-то
вопросам и насчет таких-то проблем и т. д. Тут я ничего не понимаю -
почему я являюсь объектом такого любопытства Розенберга и Лейббрандта?
Мои откровенные ответы, что я отнюдь не согласен с их идеологией, в
частности, считаю, что их ультранационализм очень плохое ****** в
борьбе с коммунизмом, так как производит как раз то, что коммунизму
нужно: восстанавливает одну страну против другой и приводит к войне
между ними, в то время как борьба против коммунизма требует единения и
согласия всего цивилизованного мира, это мое отрицание их доктрины
вовсе не производит на них плохого впечатления, и они продолжают
задавать мне разные вопросы обо мне. Когда они наконец ******и, я
говорю: "Из всего, что здесь говорилось, совершенно ясно, что в самом
непродолжительном будущем вы начинаете войну против Советов".
Розенберг спешит сказать: "Я этого не говорил". Я говорю, что я
человек политически достаточно опытный и не нуждаюсь в том, чтобы мне
рассказывали и вкладывали в рот. Позвольте и мне поставить вам вопрос:
"Каков ваш политический план войны?" Розенберг говорит, что он не
совсем понимает мой вопрос. Я уточняю: "Собираетесь ли вы вести войну
против коммунизма или против русского народа?" Розенберг просит
указать, где разница. Я говорю: разница та, что если вы будете вести
войну против коммунизма, то есть, чтобы освободить от коммунизма
русский народ, то он будет на вашей стороне, и вы войну выиграете;
если же вы будете вести войну против России, а не против коммунизма,
русский народ будет против вас, и вы войну проиграете.
Розенберг морщится и говорит, что самое неблагодарное ремесло -
политической Кассандры. Но я возражаю, что в данном случае можно
предсказать события. Скажем иначе: русский патриотизм валяется на
дороге, и большевики четверть века попирают его ногами. Кто его
подымет, тот и выиграет войну. Вы подымете - вы выиграете; Сталин
подымет - он выиграет. В конце концов Розенберг заявляет, что у них
есть фюрер, который определяет политический план войны, и что ему,
Розенбергу, пока этот план неизвестен. Я принимаю это за простую
отговорку. Между тем, как это ни парадоксально, потом оказывается, что
это правда (я выясню это только через два месяца в последнем разговоре
с Лейббрандтом, который объяснит мне, почему меня вызвали и почему со
мной разговаривают).
