Подпоручик Дуб убеждал солдат, собравшихся около разбитых орудий и самолетов, что это военные трофеи.
Но вдруг он заметил, что неподалеку от него, в центре другой группы, стоит Швейк и тоже что-то объясняет.
Подойдя поближе, подпоручик услышал рассудительный голос Швейка:
— Что там ни говори, а все же это трофеи. Оно, конечно, на первый взгляд очень подозрительно,
особливо когда на лафете ты читаешь "k. u. k. Artillerie-Division" [Императорский и королевский артиллерийский дивизион (нем.)].
Очевидно, дело обстояло так: орудие попало к русским, и нам пришлось его отбивать, а такие трофеи много ценнее, потому что...
Потому что,— вдохновенно воскликнул он, завидев подпоручика Дуба,— ничего нельзя оставлять в руках неприятеля.
Это все равно как с Перемышлем или с тем солдатом, у которого во время боя противник вырвал из рук походную фляжку.
Это случилось еще во времена наполеоновских войн. Ну, солдат ночью отправился во вражеский лагерь и принес свою флягу обратно.
Да еще заработал на этом, так как ночью у неприятеля выдавали водку.
Подпоручик Дуб просипел только:
— Чтобы духу вашего не было! Чтобы я вас здесь больше не видел!
— Слушаюсь, господин лейтенант.— И Швейк пошел к другим вагонам. Если бы подпоручик Дуб слышал все,
что сказал Швейк, он вышел бы из себя, хотя это было совершенно невинное библейское изречение: "Вмале и узрите мя и паки вмале и не узрите мя".
Подпоручик был настолько глуп, что после ухода Швейка снова обратил внимание солдат на подбитый австрийский аэроплан,
на металлическом колесе которого четко было обозначено: "Wiener-Neustadt" [Винер-Нейштадт (нем.)].
— Этот русский самолет мы сбили под Львовом,— твердил он.
Эти слова услышал проходивший мимо поручик Лукаш. Он приблизился к толпе и во всеуслышание добавил:
— При этом оба русских летчика сгорели. (c)
