Змінюй хід війни! Допомагай ЗСУ!

Немного моего.

  • Автор теми Автор теми PanDaemonAeOn
  • Дата створення Дата створення
Для меня ты была как стеклянный глаз,
Как в больнице бесплатный костыль хромому.

Ну и сравненьице!
 
Любимой

Мне не чем заплатить за это счастье

Я не достойна этоq красоты

Руками я касаюсь страстно

Твоей любимой бархатной груди



Дышу, и сердце замирает

Когда твой взор касается меня

Когда внутри тебя я вижу ласку

Все это я хотела получить...



От жизни, ведь живу я не напрасно

Позволь тебя всю жизнь любить.
 
Ухты О_о
Натали, стилистика действительно похожа, но действительно -случайно как-то вышло..

Невеста

Люди сегодня были необычайно милы. Почти каждый брал листовку, что я протягивал и, даже, порой улыбались.
— Тридцать процентов на все кожаные изделия. Необычайные скидки.
Листовки быстро исчезали из рук. Я обрадовался и надеялся побыстрей раздать все, и погулять по городу – все-таки долгожданная весна, после этой затяжной зимы. Потеплело достаточно резко и многие люди недоверчиво ходили в зимних курточках.
— Лучший ассортимент в городе!
Даже туристы, что наперебой обсуждали что-то на французском, взяли мои листовки и спрятали в свои портмоне.
— Аттракцион невиданной щедрости! Пятьдесят процентов на весь детский ряд!
Бурная река людей плавно перешла в ручеек, и я перестал горланить. Я только огляделся по сторонам и закурил – пока есть время передохнуть.
У самого входа в метро стояла невысокая девушка, плохо крашенная в блондинку. В её руках была сумка, которую она то обнимала, то вешала на плечо. Девушка ходила взад-вперед и периодически что-то шептала.
Мне стало тревожно – на наркоманку она не похожа. Может, плохо человеку. Страшно. Может, произошло чего. Я сильно разнервничался, в висках стучало, в животе свело. Но я все-таки решил подойти.
— Девушка, - сказал я, да не очень справился голосом – поэтому даже сам не узнавал свой тембр, а когда я положил руку ей на плечо, она вздрогнула, - девушка, у вас все в порядке?
Теперь, когда она повернулась ко мне, я смог лучше её разглядеть.
Она была лет двадцати пяти, с темными карими заплаканными глазами, потрескавшимися губами – она почти все время отрывисто дышала ртом, и, хоть и молода, но с несколькими глубокими тревожными морщинами.
— У вас все в порядке?
— Вы верите в Христа?
«Вот так повезло, - думал я, - Сектантка»
—Ну, наверное, больше нет, чем да.
— А вы крещеный?
— Да, я крещеный…
— А вы могли бы покреститься?
Я опешил. Нет, я не хочу креститься. Это, как-то, нелепо вот так…
— Нет, я…
— А…, - сказала она и на её глазах стали наворачиваться слёзы, - А… ладно…
Её взгляд оставался на мне, но, как будто куда-то пропал. Её уголки шершавых губ задрожали.
— Хорошо, хорошо, я перекрещусь, вот... – сказал я и перекрестился, через силу, превозмогая себя. Мне было очень неловко, внутри все скрипело. Я чувствовал себя полным *****ом.
— Вот, я перекрестился…
— Вы верите в Христа?
Я решил врать.
— Да, верю. Конечно верю.
— А вы его любите?
Она почти что рыдала. Её голос дрожал и срывался. Я боялся сказать что-то не то. Я вообще её боялся.
— Да, люблю.
Хотелось сбежать. Я проклинал себя за то, что подошел.
— А вы любите своих больных родителей?
— Я, конечно, люблю своих родителей, но у меня с ними все в порядке.
— Пожелайте им здоровья…
— Но у меня с ними…
— Пожалуйста! Пожалуйста…
— Жела…
— Покреститесь!
— Но…
— Вы любите Иисуса?
Вот же ж блин…
— Да, я люблю Иисуса.
— Вы любите своих детей?
— У меня нет детей.
— Ну, детей!
Я решил перейти на личности.
— Ваших детей?
— Моих… деток…
Она все таки заплакала. Но это не была громкая истерика – это был забвенный плач. Она говорила, голос её дрожал, а из красных глаз текли слёзы. И никто их не вытирал.
— И маму мою больную…- продолжала она, - вы любите их? Любите?
— Да… люблю…
— Правда?, - с надеждой в голосе переспросила она. Я не мог её разочаровать. И врал.
— Да, правда…
— И желаете им добра?
— Конечно.
— Покреститесь!
Я немедленно перекрестился, от чего у неё в глазах появилась радость.
— Спасибо! Спасибо! Вы будете за них молиться?
Я вообще не ходил в церковь со времен своего крещения, я не знал ни одной молитвы. Но я продолжал говорить.
— Да, буду, каждое воскресенье. У меня даже церковь под домом…
— Да?
— Да…
— Покреститесь!
Это безумно раздражало, но я перекрестился, это ей, вроде, помогает. И действительно – она уже улыбалась и широко раскрытыми глазами с огоньком смотрела на меня.
— Вы можете меня благословить?
— Я не умею, да и к тому же не обладаю такими полномочиями…
— Вы в Христа верите?
Я подумал, что надо вызвать скорую. Бедная девушка одержима навязчивыми идеями.
— Да, верю в Христа.
— А добра желаете детям?
— Желаю…
— Покреститесь!
Я перекрестился. Она грубо и неловко, нервно хихикнула, что было больше похоже на отрывистое «Гыг».
— Пожалуйста, благословите меня.
Сердце моё колотилось. Я и так достаточно натворил сегодня, но тело двигалось само, без разума уже, проводя руку к её лбу, животу, правому и левому плечам, а рот издал глухое «благословляю». Глаза её горели.
— Спасибо… спасибо… за все спасибо… за детей спасибо… за мать спасибо… спасибо… спасибо… спасибо… - повторяла она одержимо, плавно переходя на шепот. На лице её застыла улыбка. Она резко обняла меня, поцеловала в щеку шершавыми губами и убежала в метро.
А через сорок минут в метро раздался взрыв.
 
Муха зеленая, мусорная села ко мне на руку.
Большая.
Сидит себе и всё. Иногда лапками шевелит.
Я тронул её пальцем – нет, все равно сидит. И, наверное, смотрит.
И не уходит от меня, не уходит.
Сидит муха.
И всё равно ей, кто я, какой я... Все равно ей, что я сегодня обидел кого-то, ей все равно, что из-за меня ссорились, плакали, грустили и тосковали.
Сидит и все тут.
Друг мой, муха теперь.
Друг мой.
 
Про Сашку и Машку

Жили были Сашка и Машка.
Сашка улыбался Машке
И
Машка улыбалась Сашке.
И все у них был хорошо – и прогулки под дождем, и страстные рассветы, и обоюдоострые стихи, и безмолвная радость, и милые, неловкие моменты, и настоящий смех, и приятная тоска, и счастливая надежда, и непонятный никому юмор…
Сашка любит Машку
И
Машка любит Сашку.
Но, однажды, Сашка поступил как *****, и сказка ******ась.
 
Ты моя –не моя, не въеду.
****утое снова лето.
А за летом полезет осень –
На башке в волосах проседь.

Что же дальше осталось вымостить -
Улыбаться и ждать милости?
Или глупость опять рассказывать?
Может, надо с тобой завязывать…

Ты моя? Не моя. Ясно.
Всё по лету ползут страсти.
И уже ничего не спросит
На башке в волосах проседь.
 
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огрОмив мощью голоса,
иду - красивый,
двадцатидвухлетний.

Нежные!
Вы любовь на скрипки лОжите.
Любовь на литавры лОжит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!

(В.Маяковский. "Облако в штанах")
 
Вроде где-то и как-то пожил
Вроде видел что-то и где-то...
Завяжу я улыбку-рожу
Может правильно будет это...

Всё достало. Унынье - тоже
Отпустил бы я эти сани...
Всё бы бросил. Но счастья рожу
Завязал я за волосами.
 
Ж

Сегодня я ехал в вагоне с остывшим бродягой. Я не видел его лица, и не знал, когда он умер.
Я видел только его темную, поношенную одежду и стоптанные ботинки.
В вагоне больше никого не было. Даже света. Поэтому всё было освещено только светом фонарей, которые мы, то и дело, проезжали.
Сначала я его боялся, особенно когда мы ехали в тоннелях, но потом перестал.
На одной станции его унесли и ехать мне стало совсем одиноко.

Ж2

Сегодня мы целовались и это было плохо.
Сначала даже и не намеревались вовсе, но потом я, зачем-то, подался вперед и она тоже.
Потом был тот миговой, или даже миговый, неловкий момент, когда оба не знают, а потом соприкасаются.
Фу.
Она была какая-то блеклая, а я, как будто впервые целовался. И губы были – у меня сухие, а у неё холодные.
А еще, в перерывах, мы не улыбались.
Ей, наверное, тоже не понравилось.
А после губы долго пахли поцелуем, постоянно напоминая об этом позоре.

Ж3

— Да шо ж ты, ёб твою мать, без рук, *****, родился шоли? Пятую, ****, заготовку, на *** запорол! Аккуратней, ****, да внимательней, *****, надо, мы ж, ты ж, на *** деньги, это ж деньги, *****, а тебе всё игрушки?!
Женя не волновался, когда Игорь Семенович не него орал. Он по орет и быстро остынет.
Женя взял шестую заготовку и нехотя взялся за работу.
Он вообще за работу брался нехотя.
Он вообще с детства хотел рисовать.

Ж4

Пётр Васильевич пришел домой опять пьяный, но жена его не ругала — сегодня были похороны его товарища. Пётр Васильевич был почти невменяем, но требовал выпить.
— Люба, в-водки мне налей! За Михалыча, за родненьк-кого. Год послед-дний совсем п-плох был, плох ст-тал…
Любовь Дмитриевна поворчала, но все-таки налила. Да и чего ворчать – жизнь уже прожита, чего взять с пьяного старика? Счастья всё равно уже не будет…
А на следующий день Пётр Васильевич вышел днем, сел за стол, где они обычно сидели и до самой ночи гремел доминошками сам.
Сам…

Ж5

— Я порезался, когда брился. Больно теперь на шее. Не люблю резаться.
— Ничего. Заживет.
А потом он вышел и погиб в автокатастрофе.
Ей вспоминалось всякое – как они познакомились, как они опоздали на поезд в чужом городе, как он делал ей предложение.
А еще она вспоминала, как он сегодня порезался, когда брился, и от этого, почему-то, хотелось рыдать сильнее всего.
 
Ж6
Всю жизнь существовать в этом кошмаре. В этой породии на жизнь. Как говорит мой товарищь, кто в прошлой жизни сильно нагрешил, родился в СССР. Возможно в этом кошмаре кто то закаляется и становится чистым ка брильянт, но это не я.
 
Барахолка

- Шубы, кгоссовки! Подходим, не стесняемся!
- Полотенички, покрывальца, подходи, выбирай!
- Всё по десять! Товар на любой вкус!
- Сумки, ребята! Сумки, кроссовки, кеды, ребята! Мокасины – кеды-кроссовки, ребята! Кеды – мокасины – сумки, ребята!
- Товары для всех, для вас, для дома! Не проходим мимо! Мисочки - ситечки, судочки - термосочки! Товары для всей семьи!
- Самса, хачапури горячие!
На тряпочках повсюду разложен хлам – сломанные игрушки, ношеная одежда, монетки, ржавые железки и вовсе непонятные предметы, навсегда утерявшие пригодность и предназначение.
К одному такому покрывальцу подошла сгорбленная старушка. Ноги тряпьем умотаны, голова платочком повязана, курточка – пуховичок старый, грязный, красный. Склонилась перед покрывальцем и морщинистыми рученьками по нему водит.
- Ох, шубка какая, хороша, в мень их скоко було, хороши все, теплыйе, хороши…
Рука скользнула дальше и попала на кулечек с советскими монетками и желтыми солдатскими пуговицами, на коих серп и молот..
- Время како сейчас, грошi продають… грошi продають. И пуговки, пуговки! Раньше, як вспомню, стояли, таки красыви (на лице бабуси растеклась улыбка, но морщинки у глаз всё равно вырисовывали грусть), красыви стоять, а пуговки и кокарды на сонцу блестять! Да вси подивалысь куда, подивалысь вси…
Руки заскользили дальше.
- Ох! Игрушечки новогодни, ох люблю я их, ох люблю стари! Нови, шо роблять – шары вси (морщинистые руки перебирали содержимое ящичка – облупленные, колотые, выцветшие ёлочные игрушки), а тут и вишенки, и кукурузочка, ох, кукурузочка яка, и космонавт! И зирочки, сосулечки! Ох, люблю я играшки таки, у меня ихмного, очень много! На новом году я йих дистаю, вишаю красыви, висять… прийшовбы хоч хто…
 
Снились сегодня мне твои волосы синие.
Сердце стучало сильно, как клавиши на клавесине.
В этом бы сгинул, но
в рожу мне завтра
розы и лавры,
и боль моя
В паспорт печатью, что больше не вольный я.

Счастливо или не счастливо? Часто щекочет тревога
Внутри живота.
Живо там.
Живо так.
Бесперерывно
в порывах.
Самбуки парами отравлен, я что-то отправил.

Душенка смешная и бешенная
рывком
разрывает
середку.
Веревка подвешена.

Тилинь-телефон.

И согласна. Неясно, как дальше.
Опешил.

Быстро и страшно представшие старше друг перед другом
упруго
навеки родные.
Я пожонглировал шутками. **** как всё по настоящему.
И не заныкаешь больше все страсти по ящикам.

Разве же
мы ли мало поныли,
мыли полы ли,
палили Полынь,
понимая зарезанных заживо.
Я наживу ножевой,
только свой,
только б счастливее зажили…

Да, я боюсь, всё клонюсь прямо Богу, убого молюсь и прошу за обоих
«Господи, ты посуди, заслужили мы счастья?
или,
хотя бы,
покоя.
 
Харьков
Ты так прекрасен простой и не порочностью своей.
Гулять просторною тропой в прохладе древ твоих ветвей.
Внимать музыку фонтана,
Свирели юных птиц.
Ты как сапфир,но без ограни,
Мы припадаем тебе ниц.
Прекрасен Харьков, и в преданьях.
не раз в сказаниях повторят.
Здесь город грёз,милых мгновений.
Счастливых слез и слов явлений.
Здесь каждый миг дышит любовью.
И расставание с ним,равно мне больно.
 
Внезапно у Миши похолодели руки и покраснело лицо. Тревога защекотала в животе, а ноги оволоклись холодом.
Сознание щелкнуло. В голове запутались мысли. Тревога проступила на лице и Миша немного вспотел.
Дыхание участилось, сердце пойманной уткой отчаянно трепыхалось, больно цепляя собой рёбра.
- Что это? Что со мной? – то и дело стреляло в голове у Мишки, с каждым разом наращивая тревогу.
- Что со мной? Что?
В последствии, это оказалось счастье.
 
СВЯЩЕННИКИ


Возле многоэтажки собралась толпа. Из одного окна, где-то высоко, на восьмом этаже, доносился, плач: погибла в автомобильной катастрофе девушка.
Я поднялся в квартиру и положил цветы. Но видеть эту ужасающую картину не смог. Эта девушка бывала в нашей квартире вместе со своей сестрой, соседкой по коммуне. И я не мог поверить, что случившееся – не сон, а страшная реальность. А ей всего восемнадцать, и у нее (был!) день рождения восьмого марта…
Спустившись во двор, я, как и все остальные, стал ждать, когда же вынесут гроб на улицу. Родители девушки сказали, что сейчас приедут отпевать. Но священники опазды¬вали. Люди нервничали. И тут во все это напряжение ворвался рев спортивной ма¬шины, из которой доносилась громкая веселая музыка. Она подъехала к подъезду.
Музыка с выключением двигателя заткнулась. Из машины вышли трое молодых людей в цветных рубашках. Тот, что был за рулем, открыл багажник, и все трое достали три черных саквояжа. Ничто не указывало на то, что это были те самые священ¬ники, которых все так ждали. Но через пять минут после того, как они вошли в подъезд, двор заполнило церковное песнопение, слаженно звучавшее с высоты восьмого этажа.
Спустя полчаса одетые подобающе священники сели в спортив¬ную машину, включили свою музыку и умчались прочь.
Мы провожали юную девушку в последний путь.
 
Всё твоё - запах, цвета и линии
Выучил,
вылюбил,
выжег в сетчатке глаз.
Что-ж, раз такое - давай, до конца допали меня,
Жги обостреньями в правильность лунных фаз.

Пламя пали до пепла или подлей бензина -
Пусть прогорает честно - я никому не врал.
Грустно. Смешно. Не вместе.
Страсти невыносимы.
Пулей лечу из бара.
В мороз.
На войну.
В февраль.

Чувствам частями чужда - прошлого метастазы,
Тяга к французскому,
или иная чушь.
***** сомненья - нутром я ведь понял сразу:
Хоть чуждо.
Хоть чудо.
Хочу..

***

Злым, капризным, крикливым ребенком
накрывает душонку
ломка.
В месть совместным и милым выгулам
Ночь иголку из вены вынула.

По квартире унылой,
пронырой
туда-назад
В одержимости жесткой
животным теперь мечусь.
Жутко важное что-то я жажду тебе сказать,
Жаль, что губы сжевали в простое
"К тебе хочу"..

Улыбается ночь. Зубоскалит
и зырит жадно -
Ей смешно, любопытно -
я жИво
нажИвой
пожУхну ей
или же выживу?
Всё. Плевать.
Телефон-интернет-контакт.
Выезжаю
Туда
В темноту
К Чуду
Рыжему

От тебя домой

Скоро снова про́́пасть – привычные восемьсот.
Их, увы, не выйдет вернуть назад…
Бьется поздно – поезд меня везет,
Мне б к тебе, а он, ****, по газа́́́м.

Улыбаться б, чмокать, глаза в глаза,
Сердце к сердцу.. позже – рука к руке…
А пока что – поезд, чужой вокзал,
Уезжаю. Жаль. Там не ждан никем.
 
Ви повинні увійти або зареєструватися, щоб відповісти.
Назад
Зверху Знизу