ivanov
I
Наконец нашел! Статья по ссылке ТС называется "С Россией хотят поступить как с Германией", да? Давно уже собирался подкинуть материальчик на тему: кто и как каялся в Германии, да ссылку не сохранил! Пришлось перерывать Гугл с помощью ключевых слов.
Вот оно: Посилання видалено
Итак: о молодежи, революции, морали, и, разумеется, о том, кто и как каялся в Германии.
<...>
В.М. Это было время студенческих волнений, самый разгар “революции 68-ого года”. Как относились тогдашние гейдельбергские студенты к своим профессорам?
М.Ф. Дитер Хенрих был единственным преподавателем, не считая Гадамера, которого студенты никогда не ставили под сомнение. Когда они донимали его вопросами на злобу дня (и вообще норовили подменить тему лекции), Хенрих не поддавался. Но и не уклонялся от ответа. Он требовал от вопрошавших умения аргументировать. “Позиция”, о которой вы меня спрашиваете, говорил он, не терпит суеты. Нельзя с бухты-барахты “занять позицию”. Такие серьезные вещи как мораль и политика, требуют продумывания.
И его за это уважали. А Гейдельберг, надо сказать, в отношении радикальности бунта, был одним из самых “жестких”. Такими жесткими были только Франкфурт и Берлин.
В.М. Ты тоже был в числе бунтарей?
М.Ф. Активистом SDS (Немецкий студенческий союз — В.М.) я не был. Но события 68-ого года в моем интеллектуальном становлении были самым что ни на есть продуктивным временем.
В.М. В интеллектуальном? Вместо лекций демонстрации и вместо семинаров политические дебаты?
М.Ф. Ну, начнем с того, что сами по себе дебаты — вещь не такая уж плохая. Если их серьезно вести, к ним надо готовиться, то есть читать и думать. Но это a propos. Вообще же мы занимались не одними только политическими дискуссиями. Когда в Берлинском университете больше чем на полгода практически были отменены занятия, мы устроили самообучение. Сами готовились и сами проводили семинары. Полтора семестра кряду. Это была настоящая школа для меня. Школа автономной мысли. Равнодушной к внешним авторитетам, открытой для дискуссии.
В.М. 68-ой год был, как известно, годом размежевания детей с отцами. Насколько я знаю, в Германии — в отличие от Франции, это размежевание выразилось не в борьбе с “истэблишментом”, а сведении счетов с нацистским прошлым.
М.Ф. Безусловно. Главным импульсом молодежного движения в нашем случае был шок от того, что мы — прямые потомки людей, двадцать лет назад совершивших отвратительные злодеяния. Если посчитать количество тех, кто сегодня утверждает, что в годы Третьего рейха был противником режима, то получится, что в Вермахте просто некому было служить. Все были скрытыми или явными антифашистами. Никто не сотрудничал с гестапо, не служил в СС, не доносил на евреев. Но это ложь. Денацификация, прошедшая в 50-е, носила самый поверхностный характер. Наш бунт против не покаявшихся отцов был бунтом против лицемерия.
В.М. Мои студенческие годы пришлись на середину-вторую половину 70-х. “Бунтарское поколение 60-х” — разумеется, не наше, а “ихнее”, (т.е. ваше) было любимой темой рефератов у первокурсников на гуманитарных факультетах. В аудитории нас учили, что прогрессивное человечество борется с “капитализмом”, “империализмом”, “колониализмом” и пр., а в коридоре мы кривили рот в ухмылке и понимающе переглядывались. На экзаменах мы браво чеканили все, чего ожидали экзаменаторы, но в глубине души были убеждены, что эти термины — скорее идеологические клише, чем отражение реальности.
М.Ф. А для нас это была самая настоящая реальность. В Гейдельберге в мою бытность студентом часто устраивались акции против войны во Вьетнаме. В городе стояло немало американских солдат, в массе своей предельно брутализированных войной. Время от времени кто-то из них не выдерживал “неуважительного” отношения студентов и бросался на них с кулаками. Студенты отвечали тем же, возникали жестокие потасовки. Так вот. Единственное, чем занималась наша полиция — она защищала “amis” от студентов. Никогда не наоборот! Никогда! И что касается Volk, так называемого “простого народа”, то я много раз слышал и в пивных, и на улице, что этих студентов надо бы передушить в газовых камерах.
В.М. Это ведь была еще и “сексуальная революция”. Твоего ближайшего окружения она как-то коснулась или вы знали о ней из статей Маркузе и из телерепортажей?
М.Ф. Настоящие “ахтундзехцигер” (люди 68-ого года) были очень радикальны в вопросах морали. Они или полностью отрицали буржуазный брак и жили коммунами или, если влюблялись, образовывали устойчивые пары. И здесь речи не могло идти об адюльтере. Искренность и простота, абсолютно чуждая старшему поколению. У тех, вернее, у большинства, всегда наготове были клише, позволявшие им практиковать двойной стандарт: на словах брак и верность, а на деле — визит в бордель был для них вполне толерируемой вещью. Аборты были запрещены, но послать свою любовницу его сделать для добропорядочного бюргера было в порядке вещей. Таким бюргером был и мой отец. Когда он узнал, что моя подруга беременна, он сказал мне, что если мы не хотим избавляться от ребенка варварским способом, всегда можно найти хороший приют где-нибудь в Голландии. Дудки, сказал я. У нас будет ребенок. И мы оформили брак.
В.М. С тех пор прошло ровно тридцать лет. Если оценивать тогдашние события в целом, как бы ты их подытожил?
М.Ф. Конечно, в “революции 68-ого” было много чистой деструктивности и откровенной чепухи. Но общая ее направленность была в высшей степени позитивной. Она не прошла без пользы. Общество вышло из 68-ого года более здоровым, чем было до него.
<...>
P.S. Путин и Ко панически боятся любых общественных движений (потому что их контролировать невозможно) из-за возможного обращения к вопросам передела собственности. И поэтому воспитывают нигилистов. И поэтому россия (страна-террорист) будет вечно беременна революциями...
И чем дольше сохранится нынешний порядок вещей, - тем страшнее будут грядущие потрясения.
Голосуйте за Путина, короче.
Вот оно: Посилання видалено
Итак: о молодежи, революции, морали, и, разумеется, о том, кто и как каялся в Германии.
<...>
В.М. Это было время студенческих волнений, самый разгар “революции 68-ого года”. Как относились тогдашние гейдельбергские студенты к своим профессорам?
М.Ф. Дитер Хенрих был единственным преподавателем, не считая Гадамера, которого студенты никогда не ставили под сомнение. Когда они донимали его вопросами на злобу дня (и вообще норовили подменить тему лекции), Хенрих не поддавался. Но и не уклонялся от ответа. Он требовал от вопрошавших умения аргументировать. “Позиция”, о которой вы меня спрашиваете, говорил он, не терпит суеты. Нельзя с бухты-барахты “занять позицию”. Такие серьезные вещи как мораль и политика, требуют продумывания.
И его за это уважали. А Гейдельберг, надо сказать, в отношении радикальности бунта, был одним из самых “жестких”. Такими жесткими были только Франкфурт и Берлин.
В.М. Ты тоже был в числе бунтарей?
М.Ф. Активистом SDS (Немецкий студенческий союз — В.М.) я не был. Но события 68-ого года в моем интеллектуальном становлении были самым что ни на есть продуктивным временем.
В.М. В интеллектуальном? Вместо лекций демонстрации и вместо семинаров политические дебаты?
М.Ф. Ну, начнем с того, что сами по себе дебаты — вещь не такая уж плохая. Если их серьезно вести, к ним надо готовиться, то есть читать и думать. Но это a propos. Вообще же мы занимались не одними только политическими дискуссиями. Когда в Берлинском университете больше чем на полгода практически были отменены занятия, мы устроили самообучение. Сами готовились и сами проводили семинары. Полтора семестра кряду. Это была настоящая школа для меня. Школа автономной мысли. Равнодушной к внешним авторитетам, открытой для дискуссии.
В.М. 68-ой год был, как известно, годом размежевания детей с отцами. Насколько я знаю, в Германии — в отличие от Франции, это размежевание выразилось не в борьбе с “истэблишментом”, а сведении счетов с нацистским прошлым.
М.Ф. Безусловно. Главным импульсом молодежного движения в нашем случае был шок от того, что мы — прямые потомки людей, двадцать лет назад совершивших отвратительные злодеяния. Если посчитать количество тех, кто сегодня утверждает, что в годы Третьего рейха был противником режима, то получится, что в Вермахте просто некому было служить. Все были скрытыми или явными антифашистами. Никто не сотрудничал с гестапо, не служил в СС, не доносил на евреев. Но это ложь. Денацификация, прошедшая в 50-е, носила самый поверхностный характер. Наш бунт против не покаявшихся отцов был бунтом против лицемерия.
В.М. Мои студенческие годы пришлись на середину-вторую половину 70-х. “Бунтарское поколение 60-х” — разумеется, не наше, а “ихнее”, (т.е. ваше) было любимой темой рефератов у первокурсников на гуманитарных факультетах. В аудитории нас учили, что прогрессивное человечество борется с “капитализмом”, “империализмом”, “колониализмом” и пр., а в коридоре мы кривили рот в ухмылке и понимающе переглядывались. На экзаменах мы браво чеканили все, чего ожидали экзаменаторы, но в глубине души были убеждены, что эти термины — скорее идеологические клише, чем отражение реальности.
М.Ф. А для нас это была самая настоящая реальность. В Гейдельберге в мою бытность студентом часто устраивались акции против войны во Вьетнаме. В городе стояло немало американских солдат, в массе своей предельно брутализированных войной. Время от времени кто-то из них не выдерживал “неуважительного” отношения студентов и бросался на них с кулаками. Студенты отвечали тем же, возникали жестокие потасовки. Так вот. Единственное, чем занималась наша полиция — она защищала “amis” от студентов. Никогда не наоборот! Никогда! И что касается Volk, так называемого “простого народа”, то я много раз слышал и в пивных, и на улице, что этих студентов надо бы передушить в газовых камерах.
В.М. Это ведь была еще и “сексуальная революция”. Твоего ближайшего окружения она как-то коснулась или вы знали о ней из статей Маркузе и из телерепортажей?
М.Ф. Настоящие “ахтундзехцигер” (люди 68-ого года) были очень радикальны в вопросах морали. Они или полностью отрицали буржуазный брак и жили коммунами или, если влюблялись, образовывали устойчивые пары. И здесь речи не могло идти об адюльтере. Искренность и простота, абсолютно чуждая старшему поколению. У тех, вернее, у большинства, всегда наготове были клише, позволявшие им практиковать двойной стандарт: на словах брак и верность, а на деле — визит в бордель был для них вполне толерируемой вещью. Аборты были запрещены, но послать свою любовницу его сделать для добропорядочного бюргера было в порядке вещей. Таким бюргером был и мой отец. Когда он узнал, что моя подруга беременна, он сказал мне, что если мы не хотим избавляться от ребенка варварским способом, всегда можно найти хороший приют где-нибудь в Голландии. Дудки, сказал я. У нас будет ребенок. И мы оформили брак.
В.М. С тех пор прошло ровно тридцать лет. Если оценивать тогдашние события в целом, как бы ты их подытожил?
М.Ф. Конечно, в “революции 68-ого” было много чистой деструктивности и откровенной чепухи. Но общая ее направленность была в высшей степени позитивной. Она не прошла без пользы. Общество вышло из 68-ого года более здоровым, чем было до него.
<...>
P.S. Путин и Ко панически боятся любых общественных движений (потому что их контролировать невозможно) из-за возможного обращения к вопросам передела собственности. И поэтому воспитывают нигилистов. И поэтому россия (страна-террорист) будет вечно беременна революциями...
И чем дольше сохранится нынешний порядок вещей, - тем страшнее будут грядущие потрясения.
Голосуйте за Путина, короче.
.
Гумилева вы не читали, судя по всему 
Не тратьте время, уважайте собеседников