Сигара тлела. Тень дрожала в зале.
Он шёл, как волк, не глядя в небеса.
Свет бил с экрана — а в глазах усталость,
И в пальцах — смерть. Без крика, без лица.
В ушах звучал старинный блюз эфирный,
И в теле пляс — как бешеный обет.
Он танцевал… как будто в танце вирный
Меж адом и забвеньем шёл балет.
Он — Мистер Блонд, с ухмылкой ледяною,
В руке — лезвие, как луна в ножнах.
И на полу — “мусор”, с душой пустою,
Что выл, как пёс, в безмолвных руках страха.
Мэдсен смеялся — медленно, устало,
Как будто в этом смехе — стон веков.
Он знал, что Бог ни разу не пытался
Спасти таких, как он — из дикарей и псов.
Он гасил их — не ради мести пьяной,
А потому что в нём не гас огонь.
И мир дрожал, как лезвие в кармане,
Когда он шёл… и не жалел ладонь.
А ныне — нет. Всё кануло во тьму.
Затих экран. Погасло всё на свете.
Но сцена та — как шрам всему уму,
Живёт в нас, как и он — в последнем свете.