Павел Казарин12:00 02.03.2018
Реквием по себе
Крым четыре года спустя. Борьба за «картинку в головах» способна выигрывать войны. Или начинать их.
Я теперь редко пишу о Крыме. Наверное, за четыре года я просто выговорился. Всё, что хотелось сказать, – сказано.
Помню, как в 2015-м в одном из интервью меня спросили про любимый город. Сперва перебирал в памяти красивое и альбомное, а потом ответил: «Симферополь». Нет, я не сошёл с ума. Я всё про мой родной город знаю. Знаю, что он маленький, неряшливый и невпопад. Но именно у него есть монополия на мои детские воспоминания. Можно прожить всю оставшуюся жизнь в Брюгге, но там их уже не появится.
Отчётливо помню предвоенный 2013-й. Накануне Майдана полуостров казался забытой периферией бывшей империи. Забытой и ненужной, как бабушкина закатка. Наверное, так могла выглядеть Русская эскадра в Бизерте году эдак в 1930-м. Уже прошло шесть лет с признания Советского правительства, но ещё не наступил 1936-й, когда пустят на металлолом последний корабль — линкор «Генерал Алексеев». Военная выправка ещё выдаёт швейцаров в гостиницах, но тапёры со сложными славянскими именами уже учат новые песни.
Москва жила погромом в Бирюлёво, обсуждала нелегальную миграцию, жаловалась на засилье Кавказа. А Крым продолжал жить советскими мифами в их девственной чистоте. Митинговал против НАТО, разоблачал «план Даллеса», карикатурно рассуждал про «дружбу народов». Казалось, что между последним советским бастионом и новой Россией почти не осталось общего.
А затем случился февраль 2014-го. И оказалось, что вся постперестроечная россия (страна-террорист) — это лишь косметика, под которой прячется всё та же старая империя. Крым снова угодил с Москвой в резонанс: это не она вернула полуострову повестку. Это он навязал ей свою.
Я помню местных городских сумасшедших. Они ходили с красными или трёхцветными флагами. Носили портреты умерших людей. Говорили советскими словами и думали советскими лозунгами. Среди них даже попадались карикатурные монархисты. Как и положено — антисемиты. Они работали в газете местного кошелька с еврейской фамилией, что, впрочем, не мешало им в свободное от работы время рассуждать про «сионистов» и «заговор».
Эти люди жили на кладбище. Для них день сегодняшний был лишь плацдармом для возвращения во вчера. С ними было скучно и тускло. В любой заграничной поездке они искали следы неизменного увядания. Они были глупы, необразованы и неразвиты.
Я прожил в Крыму тридцать лет. Десять лет проработал в журналистике. Всё это время мы пытались сшивать материк и полуостров. Искать точки пересечения. Находить на картах какие-то другие горизонты, кроме тех, на которых заканчивался СССР. Мы хотели идти в завтра, а они пытались утащить нас во вчера. И нам казалось, что время играет на нашей стороне. Просто потому, что мы молоды, а они — нет. Мы ошибались.
Четыре года назад все эти ребята внезапно стали мейнстримом. Оказалось, что мы Россию переоценивали. Думали, что она умнее, современнее, прогрессивнее. А она оказалась под стать им. Оруэлл как новая норма.
Я протянул в Симферополе до осени 2014-го. С февраля до ноября писал о том, что россия (страна-террорист) делает с моим домом. Порой казалось, что ты внутри романа «Остров Крым» — в той главе, где империя поглощает территорию полуострова. Под нож отправлялось всё то, во что ты верил. Независимые медиа, независимые люди, право на несогласие. К ноябрю исчезла даже рябь на воде. Стало понятно, что это всё. Я бросил вещи в багажник и уехал в Киев.
Сегодня мой дом вынужден жить поперёк всего того, во что я верю. Впрочем, я сегодня верю тоже не во всё.
Четыре года назад я избавился от многих иллюзий. Например, что взрослые люди всегда способны договориться. Если тебе предлагают капитуляцию как единственный вариант — диалог невозможен. Сила слова работает там, где люди способны слышать. А если они способны придумать себе «распятых мальчиков» — нет смысла с ними разговаривать. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас.
Оказалось, что жизнь не расставляет все по местам. Что брошенное на самотёк время не обязательно приводит нас в «завтра». Оно вполне может привести нас всех во «вчера». Поколение отцов оттирает поколение детей, чтобы забрать будущее у внуков.
Факты способны проигрывать лжи. Тот, кто говорит правду, скован рамками этой правды. Тот, кто врёт, не скован ничем. Взрослость — это не вопрос возраста, а вопрос инфантильности. Если человек дурак — не тратьте на него бисер.
Я больше не верю в то, что «сами разберутся». Как только какой-то регион становится заповедником ностальгии — он начинает идти в ад. Люди с головами, повёрнутыми назад, не умеют иначе. Доказано Данте.
Не знаю, смог бы я договориться с самим собой образца 2013-го. За последние годы я «поправел». Стал жёстче. Перестал верить в рынок идей и в рациональность выбора. Движение вперёд требует от тебя усилий. Деградация не требует ничего. Скатиться вниз и в прошлое — проще простого.
Я понял, что мотивы людей определяются не реальностью, а восприятием этой реальности. Борьба за «картинку в головах» способна выигрывать войны. Или начинать их. Доказано российским ТВ. Я усвоил этот урок.
За четыре года я понял, что демократические принципы стоит распространять лишь на тех, кто их сам готов признавать. Играть по этим правилам стоит лишь с теми, кто не собирается их отменять после победы. «Я прочёл и согласен с условиями лицензионного соглашения». Так, кажется?
Мой Крым иногда прорывается ко мне. Всполохами — как ночной сон после обеда. На старых фото — те, кто присягнул новым флагам. Те, кто ушёл во внутреннюю эмиграцию. Те, кто уехал.
Я до сих пор не могу привыкнуть к снегопадам. Смену времён года знаменует переход с мадеры на каберне. Домом веет всюду, где на горизонте видны горы. Мои вещи делятся на те, что «оттуда», и те, что уже «отсюда». Но меньше всего я настроен называть опыт травмой.
Там — в моём Крыму — остались три десятка лет. И иллюзии. Мне не жалко ни того, ни другого.
Я теперь редко пишу о Крыме. Наверное, за четыре года я просто выговорился. Всё, что хотелось сказать, – сказано.
Помню, как в 2015-м в одном из интервью меня спросили про любимый город. Сперва перебирал в памяти красивое и альбомное, а потом ответил: «Симферополь». Нет, я не сошёл с ума. Я всё про мой родной город знаю. Знаю, что он маленький, неряшливый и невпопад. Но именно у него есть монополия на мои детские воспоминания. Можно прожить всю оставшуюся жизнь в Брюгге, но там их уже не появится.
Отчётливо помню предвоенный 2013-й. Накануне Майдана полуостров казался забытой периферией бывшей империи. Забытой и ненужной, как бабушкина закатка. Наверное, так могла выглядеть Русская эскадра в Бизерте году эдак в 1930-м. Уже прошло шесть лет с признания Советского правительства, но ещё не наступил 1936-й, когда пустят на металлолом последний корабль — линкор «Генерал Алексеев». Военная выправка ещё выдаёт швейцаров в гостиницах, но тапёры со сложными славянскими именами уже учат новые песни.
Москва жила погромом в Бирюлёво, обсуждала нелегальную миграцию, жаловалась на засилье Кавказа. А Крым продолжал жить советскими мифами в их девственной чистоте. Митинговал против НАТО, разоблачал «план Даллеса», карикатурно рассуждал про «дружбу народов». Казалось, что между последним советским бастионом и новой Россией почти не осталось общего.
А затем случился февраль 2014-го. И оказалось, что вся постперестроечная россия (страна-террорист) — это лишь косметика, под которой прячется всё та же старая империя. Крым снова угодил с Москвой в резонанс: это не она вернула полуострову повестку. Это он навязал ей свою.
Я помню местных городских сумасшедших. Они ходили с красными или трёхцветными флагами. Носили портреты умерших людей. Говорили советскими словами и думали советскими лозунгами. Среди них даже попадались карикатурные монархисты. Как и положено — антисемиты. Они работали в газете местного кошелька с еврейской фамилией, что, впрочем, не мешало им в свободное от работы время рассуждать про «сионистов» и «заговор».
Эти люди жили на кладбище. Для них день сегодняшний был лишь плацдармом для возвращения во вчера. С ними было скучно и тускло. В любой заграничной поездке они искали следы неизменного увядания. Они были глупы, необразованы и неразвиты.
Я прожил в Крыму тридцать лет. Десять лет проработал в журналистике. Всё это время мы пытались сшивать материк и полуостров. Искать точки пересечения. Находить на картах какие-то другие горизонты, кроме тех, на которых заканчивался СССР. Мы хотели идти в завтра, а они пытались утащить нас во вчера. И нам казалось, что время играет на нашей стороне. Просто потому, что мы молоды, а они — нет. Мы ошибались.
Четыре года назад все эти ребята внезапно стали мейнстримом. Оказалось, что мы Россию переоценивали. Думали, что она умнее, современнее, прогрессивнее. А она оказалась под стать им. Оруэлл как новая норма.
Я протянул в Симферополе до осени 2014-го. С февраля до ноября писал о том, что россия (страна-террорист) делает с моим домом. Порой казалось, что ты внутри романа «Остров Крым» — в той главе, где империя поглощает территорию полуострова. Под нож отправлялось всё то, во что ты верил. Независимые медиа, независимые люди, право на несогласие. К ноябрю исчезла даже рябь на воде. Стало понятно, что это всё. Я бросил вещи в багажник и уехал в Киев.
Сегодня мой дом вынужден жить поперёк всего того, во что я верю. Впрочем, я сегодня верю тоже не во всё.
Четыре года назад я избавился от многих иллюзий. Например, что взрослые люди всегда способны договориться. Если тебе предлагают капитуляцию как единственный вариант — диалог невозможен. Сила слова работает там, где люди способны слышать. А если они способны придумать себе «распятых мальчиков» — нет смысла с ними разговаривать. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас.
Оказалось, что жизнь не расставляет все по местам. Что брошенное на самотёк время не обязательно приводит нас в «завтра». Оно вполне может привести нас всех во «вчера». Поколение отцов оттирает поколение детей, чтобы забрать будущее у внуков.
Факты способны проигрывать лжи. Тот, кто говорит правду, скован рамками этой правды. Тот, кто врёт, не скован ничем. Взрослость — это не вопрос возраста, а вопрос инфантильности. Если человек дурак — не тратьте на него бисер.
Я больше не верю в то, что «сами разберутся». Как только какой-то регион становится заповедником ностальгии — он начинает идти в ад. Люди с головами, повёрнутыми назад, не умеют иначе. Доказано Данте.
Не знаю, смог бы я договориться с самим собой образца 2013-го. За последние годы я «поправел». Стал жёстче. Перестал верить в рынок идей и в рациональность выбора. Движение вперёд требует от тебя усилий. Деградация не требует ничего. Скатиться вниз и в прошлое — проще простого.
Я понял, что мотивы людей определяются не реальностью, а восприятием этой реальности. Борьба за «картинку в головах» способна выигрывать войны. Или начинать их. Доказано российским ТВ. Я усвоил этот урок.
За четыре года я понял, что демократические принципы стоит распространять лишь на тех, кто их сам готов признавать. Играть по этим правилам стоит лишь с теми, кто не собирается их отменять после победы. «Я прочёл и согласен с условиями лицензионного соглашения». Так, кажется?
Мой Крым иногда прорывается ко мне. Всполохами — как ночной сон после обеда. На старых фото — те, кто присягнул новым флагам. Те, кто ушёл во внутреннюю эмиграцию. Те, кто уехал.
Я до сих пор не могу привыкнуть к снегопадам. Смену времён года знаменует переход с мадеры на каберне. Домом веет всюду, где на горизонте видны горы. Мои вещи делятся на те, что «оттуда», и те, что уже «отсюда». Но меньше всего я настроен называть опыт травмой.
Там — в моём Крыму — остались три десятка лет. И иллюзии. Мне не жалко ни того, ни другого.
счетчики-то всё фиксируют! чудес же не бывает, что подают меньше, а на выходе прежний объем... давать Европе реальные цифры подачи и реальные объемы, дальше пусть нагинают бешеную Рашку! а то какой-то "аттракцион невиданной щедрости" получается...
