ЭПОХА ПЕЧАЛЬНЫХ ПИЛИГРИМОВ ИЛИ ВОСПОМИНАНИЯ У ПОРОГА ВЕЧНОСТИ
Как это рождалось...
\История создания повествования в рассказах "Запах яблок зимой"\
Укороченный вариант
Времена были великие.
Страна воевала с международным империализмом, не покладая рук от ракет и станков.
То там и тут объявлялись, согласно судьбоносным решениям съездов, исторические планы - одна круче другой.
Такая глобальная индустриализация требовала все больше и больше рабочих сил.
И если Америка когда-то переживала Великую Депрессию, то у нас это были годы ударных и всесоюзных строек...
* * *
Тогда я еще пахал в одном таком предприятии рабочим на все руки: и землекопом, и каменшиком, и стропальщиком, да и, вообще, в роли "поднеси-подай" - в больших комплексных бригадах строителей, а обитался в общаге, где, в свободное от работы время не было других развлечений, кроме, естественно, "традиционных".
* * *
Однажды, в одно такое хмарное утро, после больших, как положено, возлияний накануне, кореши-собригадники послали меня за водкой в ближайший магазин, где, как они клялись всеми чертями с матерями вместе, работала их знакомая продавщица, которая могла отпустить бутылочку-другую даже в нерабочее время.
Да, дело это было, мягко говоря, гнилое, опохмелку для нашей банды могли и не дать, но, поверив дружкам на слово, я поплелся к магазину.
Конечно, все оказалось туфтой, злая тетка за прилавком послала меня по известному маршруту, отрезав, что ничего и никого не знает, и знать не хочет, но я, тем не менее, под давлением чрезвычайных обстоятельств, решил все-таки просто так не сдаваться и предпринять обходной маневр, то есть, зайти в эту самую винную точку с заднего хода.
* * *
Когда, выйдя из магазина, я зашел во двор через открытую почему-то калитку, то увидел: там, возле складов, сидел молодой парень, наверное, мой годок, работавший здесь, кажись, грузчиком, и покуривал, жмурясь на весеннее солнышко.
Ну, и я тоже решил покурить, прохаживаясь возле дверей, в ожидании несговорчивой продавщицы.
Вот, наконец, она вышла и, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, подошла прямиком к парню, села рядом с ним на ящики, и они тут же о чем-то там начали ворковать, видимо, продолжая давно начатый, но прерванный моим неурочным приходом, разговор.
Причем, как я с некоторым удивлением заметил, женщина говорила с этим парнем очень мило, улыбаясь все время и, иногда, даже поглаживала его по спине, да так нежно и ласково, что я даже принял ее вначале за его мамашу.
Но, потом, постепенно, вникая рассеянным слегка, без утренней опохмелки, умом, я все-таки догадался, что вот эти двое вовсе не родные друг-другу, а...
Парень спокойно и неторопливо, даже со степенностью, странной для его юного возраста, говорил что-то, улыбаясь иногда, и обнимал свою собеседницу довольно-таки плотно за талию.
А женщина, то приникала быстро к его груди, то отгибалась назад, а иногда и целовала его в висок, тоже улыбаясь, тихо посмеиваясь, и одергивая полы халата на округлые свои колени.
Посматривая украдкой на их радостные и довольные лица, так и лучившиеся ласковым вожделением к друг другу, я прикинул, что сейчас, пожалуй, и не стоит подваливать к таким голубкам с мерзкой просьбой продать водяру, а решил дожидаться более благоприятного момента.
И это при том, что в голове у меня, так сказать, вовсю уже стучали звонкие молоточки, да пересохшее горло властно требовало "живительной" влаги.
* * *
Тем временем, эта парочка вконец расшалилась; продавщица вдруг встала и побежала прочь от грузчика, громко смеясь, а тот погнался за ней.
Я увидел, как бежит женщина: руки-ноги врастопырку, носками сапожек загребает, и движения ее такие беспомощно-трогательные - наверное, с такой грациозной неуклюжестью двигаются только осенние, располневшие перед дальним перелетом, дикие гусыни на лугу, ну, или беременные оленихи.
Но, вместе с тем, эти движения ее были так милы и женственны, так волновали вдруг какой-то угловатой нежностью и изяществом, так, что и не описать просто, до того пробуждали они хорошие и добрые чувства, и я увидел, что давешняя грубая женщина из-за прилавка превратилась вдруг в прекрасную лебедушку, в которую, несомненно, был влюблен молодой рабочий, волосы ее распустились, и у нее оказалась длинная толстая коса, которая на бегу билась и путалась в ногах.
Так они бегали по кругу, а потом парень, как быстрый беспощадный сокол, бьющий на лету медленную большую утицу, догнал и набросился на женщину, и они начали звучно целоваться, заливаясь счастливым смехом, как дети...
Мда...
Может, это и был тот самый миг, о котором хочется воскликнуть: "Остановись, мгновение, ты прекрасно..."
Тут я смутился отчего-то и кашлянул нечаянно, они враз очнулись, женщина тут же преобразилась, превратившись сразу в рассерженную бабу, и куда только пропала вмиг вся ее приветливость и радость, только что, казалось, хлеставшая через край.
* * *
Чего еще надо, зло спросила она, прожигая меня диким пламенем синих глаз, на что я, потупясь скромно, робко повторил уже сказанную ей внутри магазина речь о том, что, мол, так и так: послали меня ребята из СМУ, сидят, горемыки, ждут гонца, а то трубы горят по-подлому, это после вчерашних возлияний-то, и работа тяжелая, сами понимаете, надобно, чтоб руки не дрожали, ну... - и подобную ересь толкал, без зазрения совести, грозной продавщице, раздосадованной оттого, что прервали ей такой приятный кайф.
Вам что, гражданин, вопрошала, сведя хмуро светлые свои брови, владелица чудесного "лекарства" от головной боли и дрожи рук, особые разъяснения нужны, я же вам русским языком сказала, что алкоголь ваш, гори он синим пламенем, продается только после пяти, что, не читали разве распоряжения горсовета, на стене висит, на виду уж, тетеря слепая, вот зенки с утра залили - ничего и не видите, ну так идите - читайте, а не маячьте тут без толку, не то я сейчас милицию вызову, они вам быстро растолкуют, ох, и достали уже эти алкаши, с утра ломятся, даже открытия не дожидаются, господи, и когда все это прекратится, устала уже от придурков этих...
А тут и парень решил вступить в столь дипломатические переговоры: ну ты че, командир, не понял, что ли, в натуре, раз сказано, отвали, значит - вали отсюда, а если так приспичило, то садись на "тройку" и дуй в Заречный район, там, блин, найдешь все, что душе угодно, и пиво бочковое тож, можешь хоть канистрами таскать, а щас не мешай, видишь сам, некогда...
И пришлось мне отработать назад, поехал за реку и действительно там отоварился, благополучно вернулся к истосковавшим собратьям своим, был, естественно, пир на весь мир, и в тот день мы, разогнавшись от избытка "принятого в баки горючего", так дали по работе проклятой, что аж перевернули автокран, пытаясь снять, непосильную его тросам, тяжелую бетонную плиту перекрытия со штабелей.
* * *
Да что там, все бы нормально, но не давала мне покоя почему-то, все не выходила из башки та продавщица из магазина, маячил перед затуманенным взором моим образ ее, странно влекущий, о чем и поделился с друзьями, на что получил ответ, что баба эта вредная давно там нарисовалась, и нраву она, прямо сказать, довольно-таки сволочного, муж ее является как раз прорабом нашего участка, а парень этот, грузчик который, давеча мной замеченный в любезничаниях с ней, и есть ее любовник.
Ну, естественно, ребята сказали не "любовник", как изысканно пишут в романах культурные писатели, а определили коротким и ясным словом ... в-общем, из народной лексики.
Но плевать мне было на эту убийственную характеристику, данную женщине зарвавшимися, вконец, "махновцами"; все равно она как-то тянула меня, привораживала, можно сказать, к себе, все сильнее и сильнее, а отчего - не знал еще тогда...
Позже, я несколько раз захаживал в тот магазин, вроде бы за пустяками, за солью там, или папиросами, а то, однажды, и яблоки купил даже, целый кулек большой, к праздникам, решив, как бы побаловать себя, хотя причина посещения, сейчас уж признаюсь, была и вовсе другая: просто поглядеть на эту женщину еще раз, полюбоваться ею незаметно.
* * *
Должен при этом заметить, что неласковая хозяйка прилавка с каждым разом становилась для меня все приятнее и привлекательнее с виду, да, добавлю еще, милее.
Я видел, что у нее, хоть и полноватая, но довольно-таки привлекательная фигура, и это несмотря на возраст, - лет где-то сорок было, что ли, ей? - изящные движения, и голос, низкий и хрипловатый, странно волнующий, лицо, простоватое, с первого взгляда, но, если всмотреться, даже и симпатичное, можно сказать, и красивое, особенно впечатляли выразительные, похожие на большие чашки с водой, синие глаза, которые она иногда презрительно или же насмешливо прищуривала, глядя сквозь ворох светлых ресниц.
А как ходила она!
Так, я думаю, неторопливо и гордо прохаживались только знатные римские матроны или же главные фаворитки французских королей, величаво покачивая крутыми полными бедрами, подчеркивая гибкие изгибы своей крепкой талии, и грузновато подрагивая широким округлым задом, удивляя всех грациозными движениями для женщины с такой тугой комплекцией.
В маленьких аккуратных мочках розовых ушей ее всегда висели то алые, то синие сережки, так приятно оттенявшие белизну ее кожи, чистенькой и посыпанной влекущими веснушками, уходящими веселой россыпью куда-то в головокружительную глубь роскошного тела, в нежную ямочку между больших грудей, выпиравших нагло из выреза халата.
Да еще и вот эта длиннющая толстая коса, которую моя продавщиха укладывала золотой короной на голове - все эти детали приятно тревожили мое воображение...
* * *
И еще.
Странно, что в этом магазинчике были не только фрукты-овощи, но и вино-водка, курево, да консервы всякие рыбные, но, тем не менее, среди всех запахов здесь особо выделялся аромат яблок.
Такой волнующий,
дурманящий,
сводящий с ума,
запах яблок,
удивительно устоявшийся в старом магазинчике, чудесно дополнявший образ ставшей незаметно дорогой для меня женщины, и связанный теперь только с нею, только с нею...
* * *
Знала ли моя грубоватая, но такая притягательная купчиха, какие чувства я испытывал к ней, догадывалась ли, как нравится она мне?
Думаю, что, все-таки - нет, и замечала ли вообще...
Да и кого она могла видеть во мне, в тогдашнем парне, почти вдвое моложе ее, работяге-"махновце" с ближайшей стройки, в рваных джинсах, с неопрятными длинными волосами, то ли вечно поддатого, то ли придурковатого, забегавшего в магазин если не за водярой, так за папиросами или нехитрой закуской рабочих общаг - рыбными консервами.
Хотя, если взять с другой стороны ситуацию эту, и парень тот, ну, любовник ее, был если и не моложе, то уж, во всяком случае, не старше меня.
* * *
Одним словом, как бы там ни было, но я влюбился в продавщицу яблок, да так сильно, что даже сам испугался сумасшедших чувств, и, по глупости молодой, решил бороться с этим наваждением испытанным средством - горьким зельем, запамятовав начисто, что мудрый наш народ всегда говаривал: лучше воду пить в радости, чем вино в печали...
Ну, а потом нашу бригаду "Ух" сняли с насиженных мест и послали на другой трудовой фронт, для прорыву, и там, в погоне за переходящим красным знаменем социалистического соревнования, я и отошел на короткое время от своего неожиданного любовного недуга.
* * *
Когда вернулся в городок и, первым делом, зашел в знакомый магазинчик, дабы порадовать очерствевшую вновь душу свою лицезрением милой мадонны, там стояла уже другая баба, какая-то дура, круто накрашенная, с виду вежливо-равнодушная, но, оказалось, даже и очень словоохотливая, вот она и рассказала мне, сильно опечаленному отсутствием своей тайной зазнобы, что Мария батьковна уволилась и уехала на родину, а вы, что, не знали разве, она же разошлась с мужем, забрала только детей и все остальное оставила бывшему... И, вообще, тут такой скандал был, застукал ее муженек-то, с хахалем молодым, грузчиком, тутушки который подрабатывал тож, из студентов, вроде бы, бывших, ну, изгнанных там за что-то, против власти че ли, или что там, выступали... Короче, тоже личность темная, исчез, козел, в неизвестном направлении, вот нашкодил и исчез, щенок, а она, Маша-то, еше и беременная от него была, может и родила сичас, кто знает, все может быть, в такие неясные времена-то... А вы что имеете к ней?.. Ах, знакомый, друг?.. Ну-ну...Куда уехала?.. А вот этого не могу сказать, так как сама не знаю, да и знать-то не хочу, зачем это мне, у меня своих проблем полно, так что...
* * *
Да, теперь и не передать, какое жестокое разочарование испытала моя циничная душа, испорченная, казалась, навсегда, годами скитаний по рабочим баракам всех почти строек и даже несколько других мест, пропитавшаяся духом казенной пошлости и грязи - что даже верится с трудом: неужели у меня оставалось тогда еще что-то человеческое, что-то интересующее в жизни, кроме водяры и денег?
Ну что ж, если это так, то и на том спасибо любви...
* * *
История эта, вернее, короткие странички из жизни моей продавщицы как-то так запечатлелись в мозгу, причем, оказалось, навсегда, как откладывают каждый раз при очередных генеральных уборках что-то в сторонку из ненужных вещей, не решаясь выбросить, ибо эта скромная с виду вещица на самом деле хранит дорогую для сердца память, которая с годами не только стирается, но даже и возрастает...
Шли годы, пятилетка менялась за пятилеткой, вот уже и перестройка грянула со своими потрясениями, случились большие перемены и в моей личной жизни, но тот странный эпизод прошлых лет все не хотел уходить в туман времен, и, вспоминая свою тайную юношескую любовь к взрослой женщине, да еще и работавшей в таком непрестижном месте, я с каждым разом дополнял ее все новыми, порой и не имевшими вовсе под собой никакой реальной основы, подробностями, и вот уже и не тот парень, подсобный рабочий из выгнанных студентов, а я - бродяга, скиталец по рабочим общагам, творил эту печальную "лавстори" с продавщицей сказочных фруктов...
* * *
Говорят, у одного мудреца было кольцо, на нем снаружи было выгравировано "Все пройдет", а на внутренней стороне - "Ничто не проходит".
* * *
Все движется в природе, все меняется, не стоит на месте, и самая прекрасная пора нашей жизни - молодость, уходит безвозвратно, оставляя о себе только воспоминания, светлые и, почему-то, часто грустные очень...
И каждый из нас, стоя у Порога Вечности, прощаясь с недолгим, порой и ужасно коротким, пребыванием на грешной, но, все же, такой прекрасной, земле - спрашивает себя, а как жил он, что сделал, и всего ли добился, чего хотел, и что оставит после себя другим.
Вечные вопросы, кажущиеся изначально простыми, но ответы на них бывает порой очень трудно найти, особенно в конце бренного пути.
И блажен уходящий во мглу, коли выполнил все свои обязательства перед этим миром...
* * *
Вот и теперь,
перед тем,
как отправиться навсегда,
в далекий путь,
неприкаянной тенью
по лунной дорожке
к холодному и вечному
покою,
хотел бы
грустные воспоминания свои,
столько лет беспокоившие меня,
донести до читателей,
в запоздалой надежде,
что заметит вдруг кто,
из истинных мастеров литературного слова,
и возьмет их у меня,
да и перескажет по своему,
преобразит романом любовным,
или сериалом телевизионным,
доведя до сердец других,
таких же как я,
свидетелей грандиозных событий
той самой,
теперь уже и легендарной,
эпохи
- эпохи бродячих рыцарей безумных пятилеток
и водяры за три шестьдесят две,
этих славных времен
печальных пилигримов
и неприкаянных поэтов,
и, дай бог, может так случиться,
увидим еще, когда-нибудь,
на экранах не только нашей Родины,
но даже и мировых фестивалей киноискусств
в Каннах знаменитых
или же Венеции прекрасной,
где великие артисты всех народов
и другие иностранные служители
капризной Мельпомены
будут стоя
- вот непременно стоя!
в знак восхищения и уважения
к нам,
диким варварам
непонятной им земли
- аплодировать от всего сердца
рассказанной здесь
истории любви
простых работяг,
однажды родившейся
и так отчаянно
пытавшейся выжить
в подсобке
овощного магазина
маленького городка,
затерянного
под синими метелями
в бескрайних просторах
далекой
неизведанной
страны
по названием
россия (страна-террорист)...
* * *
И, отправляя в самостоятельное плавание свое творение, я решил назвать его:
"ЗАПАХ ЯБЛОК ЗИМОЙ".
