Отрывки из повести Владимира Шмерлинга
«Дочка»
Глава первая
НА УЛИЦЕ ГАЗОВОЙ
Это была немощеная харьковская улица, почти вся в серых деревянных домиках и белых мазанках.
Только немногие дома выделялись своей вместительностью и добротностью. Тоже одноэтажные, они стояли в некотором отдалении, высоко подняв окна над землей. Своими пристройками, флигелями, террасами и конюшнями они напоминали о том времени, когда на месте фабричной окраины шумели помещичьи сады и далеко тянулись выгоны для скота.
Вздорожала земля. Владельцы усадеб разбили и распродали земельные участки. Одни навсегда покинули пригород, другие не пожелали расстаться с насиженным местом.
На Газовой вырабатывали газ для освещения харьковских улиц; пахла сыростью Шерстомойка; поблизости варили мыло и выделывали канаты.
У почерневших заводских стен, рядом с мастерскими и фабриками, начал селиться трудовой люд.
Хибарки окружили дворянские особняки...
Домовладелец Родион Ефимович Клепцов не принадлежал к высокому сословию. Дома свои он получил в приданое, а сам служил старшим приказчиком в галантерейной фирме.
Родион Ефимович был вежлив и галантен. Его жена Екатерина Семеновна, со всеми гордая и надменная, супруга своего нежно называла Родей. А он ее — Котей.
Был у них любимец — рыжий кот Бантик.
Хозяева сдавали нам низенький домик с окнами на улицу (квартира в «полторы» комнаты, зато с русской печью на кухне), а сами жили в глубине двора в кирпичном доме.
Совсем рядом, по длинной улице Москалевке, позванивала конка с белым фонарем впереди. По булыжникам громыхали ломовые подводы, нагруженные бревнами, бочками, железными полосами и листами, чугунными слитками.
На Газовой росла трава, а у заборов крапива. Я собирала молодую крапивку. Мать варила из нее щи.
За домами — на пустырях, заросших кустарником, — протекала извилистая и мелководная Лопань.
В конце Газовой — вдоль Лопани — тянулись длинные кирпичные сараи с закопченными окнами. На белом щите черными буквами было выведено:
«Медно-чугунолитейный завод Н.Ф. фон Дитмара».
На заводе изготовляли рудничные лампы «луч», буры, вагонетки и железные бочки.
В одно и то же время мимо наших окон шли мастеровые.
Про рудничные лампы много слыхала в детстве: с коптилками опасно в шахтах, а рудничные лампы не боятся гремучих газов, предупреждают об опасности, светят и жизнь берегут...
Мне вспоминается время, когда еще царь — самодержавный государь восседал на престоле; в школах учили детей закону божьему, а где-то далеко от Харькова шла война и люди умирали «за веру, царя и отечество».
По Большой Москалевской маршировали солдаты. У казарм, под звуки духового оркестра, матери, обливаясь слезами, провожали сыновей на войну.
На афишной будке расклеивали листки-телеграммы с вестями о войне. Белые листки приносили тревогу. Люди поглядывали на них боязливо; прочтут и молча отходят... Но стоило появиться красным листкам, как все начинали оживленно толковать о победах и радостно поздравлять друг друга.
Листки-телеграммы наклеивали и на телеграфные столбы.
Я знала, что отец мой не на войне, потому что он целыми днями лазит по этим столбам, подвешивает провода. Гудят по ним то белые, то красные телеграммы.
Отец работал на телеграфе линейным надсмотрщиком.
Мать стирала людям белье, крахмалила, гладила. Уложит в картонную коробку и любуется: «Белье-то, как снег!»
На стирку надо было много воды. За водой ходили в «бассейн». Так называлась деревянная будка на Большой Москалевке. За два ведра воды платили полкопейки. Женщина сидела в будке — получала деньги, откручивала кран.
Мать носила на коромысле полные ведра. Меня же за водой посылала неохотно. Надо было переходить рельсы конки, да и о булыжник легко было споткнуться с ведрами.
На одном плече я не могла удержать два ведра — тянули книзу; брала коромысло на оба плеча — вода расплескивалась. Мать всегда говорила: «Не набирай полные, по полведерка принесешь, и за то спасибо». Мне же хотелось все делать, как мама. Она всегда говорила женщине, сидевшей в будке: «Наливай полней!» И я просила об этом.
Приду к «бассейну», дожидаюсь своей очереди, а сама слушаю, как женщины про войну говорят, клянут тяжелое, бедовое время.
Несла воду и останавливалась. Ставила ведра на землю и смотрела, пока вода в них успокоится. Можно дальше нести...
А вот про знаменитую москалевскую аптеку с табличкой:
"...Сергей часто вызывал у нас зависть и восхищение. Все извозчичьи пролетки, кареты и экипажи были к его услугам. Самое главное — уцепиться за рессоры, а потом устроиться меж задних колес.
Огреют его кнутом, да мать дома прибавит, но это его не останавливало. Бывало, даже жмурился от удовольствия, когда вспоминал, как подпрыгивала и качалась пролетка на булыжниках.
Мы с Тосей подолгу простаивали в аптеке на Моска-левке, у окна, где красовались два огромных стеклянных шара: красный и синий. Смотришь через такой шар на улицу, а в нем и люди, и дома, и афишная тумба — все вверх ногами опрокинуто.
Мы радовались, когда в шарах появлялась пролетка. Так смешно было смотреть, как крохотная лошадка быстро-быстро перебирала ножками по шару.
Хмыкнем потихоньку в кулак. А что это за фигурка там скрючилась?! Сережку нашего увидела я в шаре. Голова внизу, ноги наверху.
Замахала я ему, закричала!
Тут подошел провизор и нас выгнал..."