Итак, жил я тогда в одноэтажном бараке, населенном многими семьями. Возраст мой был уже вполне солидный – почти 5 лет. Мама с бабушкой находились в комнате, а я играл в саду, на участке, около замечательного покосившегося сарая, из черных полусгнивших досок. Сарай был старый, протекал – и это имеет решающее значение для всей дальнейшей истории. Можно даже сказать, что если бы он не протекал, истории бы не было – куда там Фукуяме.
Так вот, играючись, я задумался о том, что испытывает человек, когда умирает, или когда его казнят. Исключительный какой-то опыт. В те зрелые годы я был сторонником того мнения, что жизнь дана, чтобы испытать самый разнообразный опыт (велико было моё удивление, когда я потом встречал людей двадцати, тридцати и более лет, придерживающихся всё ещё этого воззрения).
Подумано – сделано. В сарае на ржавом гвозде висела отличная веревка. Толщиной около сантиметра, настоящий канат. Веревку я взял и пошел искать, где можно повеситься. Двор могли видеть с веранды, с улицы, и я справедливо решил провести свой опыт вдали от досужих взглядов. Для этого идеально подходило место за сараем, около забора – место глухое, скрытое высоченной крапивой и кустами. Там как раз росла здоровенная береза, нижняя ветка которой была толстой и горизонтальной.
Отыскав подходящий сук, я направился искать табурет, который ставят под ноги. Табурета во дворе не было, но я нашел большую колоду для рубки дров, чрезвычайно подходящую для задуманного мною опыта. Пыхтя, я дотащил колоду до березы. Теперь надо было привязать веревку. Лестницы подходящего размера я не нашел – одна была коротка, а другая так тяжела, что перетащить её к березе нечего было и мечтать.
С тяжелым вздохом я повесил моток веревки на плечо и полез на березу. Это было очень тяжело, и я подумал, что тем, кого казнят через повешение, много легче, нежели тем, кто вешается сам. В конце концов я добрался до нужного сука и крепко привязал к нему веревку. Слезть с березы оказалось еще труднее – высоко, и можно упасть. С пристанываниями я вцепился в неохватный ствол и сполз полпути, далее пришлось прыгать – высоко, отшиб ноги.
Я подкатил чурбак под березу, завязал на веревке шикарную, вполне художественную петлю. Впрочем, петлю пришлось несколько раз перевязывать – я закрепил веревку на ветке наглухо, так что подгонять нужную длину веревки пришлось вывязыванием петли. Наконец тяжкие приготовления были закончены. Всё было готово, я залез на чурбак, вдел голову в петлю, затянул её и принялся раскачиваться, чтобы чурбак упал. Он стоял крепко, и пришлось очень сильно толкнуть его. Чурбак вывернулся из-под ног, и я получил опыт, которого добивался.
Очень болело горло, и почему-то спина, а вверху полоскались листья березы. Среди мирной зелени ветерок играл свисающим обрывком веревки. В старом сарае текла крыша, и давно висевшая там веревка, несмотря на немалую толщину, сгнила и оборвалась у меня на шее. Развязать ее было трудно – страшно саднило, но я сообразил, даже пребывая в расстроенных чувствах, что идти к маме с обрывком веревки на шее будет неправильно.
Отдышавшись, пошел в комнату. Мама вскоре заметила, что у меня шея красная. Осмотрела, увидела ссадины и кровоподтеки. Я соврал, что где-то упал, покатился… В общем, шею замазали йодом. Могу поделиться опытом: йод страшно щиплется, особенно на шее.
А обрывок веревки висел на том березовом суку еще много лет – кто ж его снимет? Я потом жил в других местах, но если попадал в тот дом, иногда заходил за совсем развалившийся сарай и посматривал на серый разлохмаченный канат. А потом сарай снесли, березу срубили, а ещё потом весь барак сровняли с землей. Несколько лет назад заезжал туда, смотрел с улицы – на этом месте возвышается особняк в известном стиле, нечто кирпичное двухэтажное и с башенкой.
