Кто что думает? критикуем...или хвалим
Григорий Алексеевич бодро шагал по длинному коридору Канцелярии.
Ох, и хорошо ж было у него на душе. Вспоминался ему вчерашний вечер, проведенный в компании двух танцовщих, с которыми он познакомился в кабаке на Мойке. Да, и сказать по правде, было что вспомнить. Позади него стучал по паркету столетними сапогами его слуга Иван. Проходя мимо приоткрытой двери, из которой доносился хохот, Григорий Алексеевич остановился и решил в нее заглянуть . Там он увидел запорожцев, среди которых узнал Ивана Дмитриевича. Запорожцы бражничали - на столах стояло два бочонка медовухи.
Услышав скрип открываемой двери, они все, как один, обернулись.
- Ошибся дверью, - кашлянул Григорий Алексеевич, и мигом ее захлопнул.
Сделав несколько шагов дальше по коридору, он резко остановился, словно перед ним была пропасть.
"Откуда здесь, в Петербурге, взялись запорожцы, да еще и с Сирком во главе? Ну, запорожцы-то ладно, может по каким делам челобительным... А Сирко что тут делает, если он еще в прошлом столетии как...того?"
Он снова вернулся к двери и тихонько ее приоткрыл. На этот раз в комнате козаков не оказалось, а вместо них сидели писари, все как один, шурша по бумаге скрипучим пером. Не было и бочек с медовухой.
Оставив бумагомарателей заниматься рутиной, Григорий Алексеевич затворил дверь, перекрестился и, махнув рукою, двинулся дальше по коридору. Желая вытереть вспотевший лоб, он полез в карман за платком, но вместо него достал двадцатипятирублевую ассигнацию, и, не заметив дьявольской подмены, вытер ею лоб, затем выбросил в урну, которая как раз тут и стояла.
Беда в том, что до урны долететь ей было не суждено, потому как, следовавший за ним по пятам Иван перехватил ее на лету, решив, что в его кармане красной бумажке будет сподручней.
- Это черт знает что, - ругался тем временем Григорий Алексеевич, шагая по коридору. - Это, просто, наваждение какое-то. Чертовщина да и только! а мне сегодня еще пред светлые очи Государыни матушки Екатерины Алек...
Но он не успел договорить, потому что из-за поворота появилась Ее величество Императрица, а за ней свита фрейлин.
Увидя Григория Алексеевича, императрица улыбнулась ему снисходительной монаршею улыбкой, которая ничего хорошего обещать не могла.
- Что ж это вы, милостивый Григорий Алексеевич, ни свет, ни заря по присутственным местам шляетесь? – сказала она, подходя к нему, и видя, что он молчит, продолжала: - А что это вы третьего дня на балу девице Простаковой шептали на ушко, что она, бедняжка, в обморок упала? - глаза императрицы лукаво улыбались.
- Виноват, ваше величество, - Григорий Алексеевич склонился в поклоне да так и остался в том положении, ибо увидел то, чего никак не мог ожидать. Из-под платья Государыни выглядывала только одна туфелька, а в том месте, где должна была быть другая – была босая нога императрицы и, о, ужас! педикюр!
- Что с вами, голубчик? - спросила императрица, видя, что граф не разгибает спины.
- Поясницу прихватило, ваше величество, - переведя дух, произнес Григорий Алексеевич и с трудом выпрямился.
Но теперь перед ним стояла уже не императрица, а одна из тех барышень, с которыми он вчера, шутка ли сказать, изучал хореографию. Фрейлины тоже исчезли, как сквозь землю провалились, а вместо них стоял бородатый мужик, играя в руках хлыстом и при этом грозно поглядывая на Григория Алексеевича.
- А ты ничего, милок, - произнесла вдруг барышня, и поцеловала графа смачно в губы.
У Григория Алексеевича подкосились ноги. Тем временем барышня сунула ему что-то в карман и проследовала со своим спутником дальше. Григорий Алексеевич ощутил на губах вкус пива и рыбы.
«Знакомый запах», - подумал он, с удовольствием облизывая губы и смотря изумленно вслед барышне и ее бородатому спутнику.
- Трактир на Мойке, третьего дня, - сказал Иван, одной рукой поглаживая бороду, а другой - скомканную ассигнацию в кармане.
И тут кто-то потащил графа за рукав и Григорий Алексеевич услышал шепот:
- Барин! Барин!
Григорий Алексеевич проснулся и, открыв глаза, увидел перед собой всклокоченные усы на небритом лице. Черные усы были настолько велики, что скрывали полностью рот и часть носа, к тому же торчали в разные стороны. Вскрикнув от изумления, Григорий Алексеевич сел на кровати, обхватив руками под одеялом свои колени.
Перед ним с подносом в руках стоял незнакомый человек.
- Ты кто таков? – несмело шепотом спросил Григорий Алексеевич, протирая глаза, стараясь при этом говорить грозно.
- Панкратий я, барин.
Видя, что опасность ему не грозит, ибо незнакомец вел себя смирно, Григорий Алексеевич начал приходить в себя, и уже спокойно мог его рассмотреть.
- Панкратий? А Иван где?
- Отлучился по делам, барин, - не моргнув глазом отвечал незнакомец.
- Ничего не понимаю! А ты-то как вообще здесь оказался? Кто ты такой, черт тебя возьми, и что ты здесь делаешь? – чувство тревоги все же не проходило.
- Я знакомец Ивана. Я как раз шел к нему, а он как меня увидал, так и говорит: "Ну, брат Панкратий, тебя сам Бог ко мне послал. Я отлучусь здесь недалече, коль к полудню не ворочусь - буди барина."
- Так и сказал?
- Так и сказал.
- Вот, шельмец.
- Вы уж, барин, на него не серчайте, его понять можно: дела-то семейные.
- Да с чего ты взял-то, что дела семейные? У него отродясь и семьи-то никогда не было. Все, что у него есть - это кабак да я, - воскликнул Григорий Алексеевич.
Видя, что Панкратий сконфузился и стоит, понурив голову, Григорий Алексеевич покровительственно сказал:
- Ладно, Пафнутий, не грусти...
- Панкратий я, барин…
- Да, хрен редьки не слаще! Покамест Ивана нет - будешь вместо него Иваном, а там поглядим каков с тебя панкратий, - и, заметив в его руках поднос, спросил:
- Что это у тебя там?
- Так, перцовка ж…, - ответил Панкратий и глаза его оживились.
- Перцовка? - удивился Григорий Алексеевич.
- Ей богу, да огурчик бочковой.
Григорий Алексеевич свесил с кровати ноги, нащупал пальцами персидские тапочки с вышитым пушистым зайчиком, которые ему подарила одна знатная дама при дворе, и подойдя к Панкратию в ночной рубашке, взглянул поближе. Панкратий не соврал. Рядом с блюдцем, на котором лежал огурец, свернутый калачиком, гордо возвышалась рюмка, как маяк Александрийский над фелуками рыбаков.
- Так это ты мне, что ли, дурья твоя голова? - догадался Григорий Алексеевич. - Какой же это олух надоумил тебя фортеля такие выкидывать? - рассмеялся он. - Ха-ха-ха.... Запомни, болван: его светлость Григорий Алексеевич, то бишь я, имеет обыкновение по утрам потреблять чашку кофея, а не это пойло мужицкое. Помоги-ка лучше мне одеться, чего стоишь истуканом? Да убери ты рюмку от меня...
Видя, как Панкратий неловко суетится, не зная, куда девать принесенный завтрак, Григорий Алексеевич подозрительно на него посмотрел.
- Рожа твоя больно знакомая... У каких хозяев служишь? аль и вовсе не служил нигде?
- Боярские мы, - испуганно проговорил Панкратий.
- Как величать?
- Так, Панкратий же я, барин.
- Да не тебя, олух! Боярина твоего, говорю, как величать?
- Его светлость Борис Петрович….
- Шереметев, что ли? – удивился Григорий Алексеевич.
- Нет, барин.
- А кто же тогда?
- Кнаффельбаум.
- Хм, не слыхал, из немцев, поди?
- Истинно русский, барин.
- Чееегооо? – Григорий Алексеевич уже не боялся усатого незнакомца и чувствовал свою власть над ним. К нему вернулась прежняя его уверенность. - Кнеф…фе…., тьфу ты! - ругался он. – Эх, что ж такое на Руси творится? Неф….биф….тьфу ты… да, как там говоришь?
- Кнаффельбаум.
- Во-во, я ж так и говорю… Бардааак!
Панкратий молчал.
Григорий Алексеевич тем временем оделся и подошел к комоду, достал бумагу, и стал молча что-то писать, не обращая внимания на Панкратия. Закончив, отложил чернила в сторону и сказал:
- Поди сюда, холоп.
Панкратий подошел.
- Отнесешь боярину своему, пусть выпорет тебя хорошенько, да скажешь: его светлость Григорий Алексеевич велели исполнить, - и он отдал Панкратию записку, которую только что писал.
- Исполню в точности, ваша светлость.
- Ну, ступай….Стой! – к Григорию Алексеевичу пришла вдруг мысль. – Грамоте учен?
- Нет.
- А лет сколько от роду?
- Не ведаю, ваша светлость.
- А что ведаешь?
Панкратий молча глядел себе под ноги.
- Чем занимаешься, говорю, у боярина своего, олух ты небесный?
- За лошадьми хожу, ваша светлость.
- Коли грамоте не учен - как узнал, что уже полдень и меня пора будить?
- Иван показал, ваша светлость.
- И что он тебе показал? – засмеялся Григорий Алексеевич. - У него ж часов-то нет!
- Иван сказал: как падёт тень на третьей ступеньке крыльца, это и будет полдень, - отвечал Панкратий. – Я и сидел на крыльце, чтоб не упустить.
- Ха-ха-ха, - смеялся Григорий Алексеевич, - а если б пасмурно было? Тогда как?
Панкратий озадаченно молчал, очевидно, что-то соображая.
- Ладно, ступай.
Панкратий вышел, пряча за пазуху записку графа, и, вытирая со лба выступивший пот, побрел со двора.
Григорий Алексеевич посмотрел на рюмку, которую Панкратий оставил на столе.
- Бардак! – произнес он и подошел к окну. Панкратий медленно удалялся, пока совсем не исчез за поворотом.
И тут совершенно случайно взгляд Григория Алексеевича снова упал на рюмку. Он подошел к дверям убедиться, что они плотно закрыты, затем вернулся к рюмке и, оглянувшись еще раз на двери, тут же залпом выпил.
- Бардак! – снова произнес он, чувствуя как что-то теплое и приятное разливается у него внутри.
*****
кто найдет исторические ошибки - буду рад! тем более, что они есть
Григорий Алексеевич бодро шагал по длинному коридору Канцелярии.
Ох, и хорошо ж было у него на душе. Вспоминался ему вчерашний вечер, проведенный в компании двух танцовщих, с которыми он познакомился в кабаке на Мойке. Да, и сказать по правде, было что вспомнить. Позади него стучал по паркету столетними сапогами его слуга Иван. Проходя мимо приоткрытой двери, из которой доносился хохот, Григорий Алексеевич остановился и решил в нее заглянуть . Там он увидел запорожцев, среди которых узнал Ивана Дмитриевича. Запорожцы бражничали - на столах стояло два бочонка медовухи.
Услышав скрип открываемой двери, они все, как один, обернулись.
- Ошибся дверью, - кашлянул Григорий Алексеевич, и мигом ее захлопнул.
Сделав несколько шагов дальше по коридору, он резко остановился, словно перед ним была пропасть.
"Откуда здесь, в Петербурге, взялись запорожцы, да еще и с Сирком во главе? Ну, запорожцы-то ладно, может по каким делам челобительным... А Сирко что тут делает, если он еще в прошлом столетии как...того?"
Он снова вернулся к двери и тихонько ее приоткрыл. На этот раз в комнате козаков не оказалось, а вместо них сидели писари, все как один, шурша по бумаге скрипучим пером. Не было и бочек с медовухой.
Оставив бумагомарателей заниматься рутиной, Григорий Алексеевич затворил дверь, перекрестился и, махнув рукою, двинулся дальше по коридору. Желая вытереть вспотевший лоб, он полез в карман за платком, но вместо него достал двадцатипятирублевую ассигнацию, и, не заметив дьявольской подмены, вытер ею лоб, затем выбросил в урну, которая как раз тут и стояла.
Беда в том, что до урны долететь ей было не суждено, потому как, следовавший за ним по пятам Иван перехватил ее на лету, решив, что в его кармане красной бумажке будет сподручней.
- Это черт знает что, - ругался тем временем Григорий Алексеевич, шагая по коридору. - Это, просто, наваждение какое-то. Чертовщина да и только! а мне сегодня еще пред светлые очи Государыни матушки Екатерины Алек...
Но он не успел договорить, потому что из-за поворота появилась Ее величество Императрица, а за ней свита фрейлин.
Увидя Григория Алексеевича, императрица улыбнулась ему снисходительной монаршею улыбкой, которая ничего хорошего обещать не могла.
- Что ж это вы, милостивый Григорий Алексеевич, ни свет, ни заря по присутственным местам шляетесь? – сказала она, подходя к нему, и видя, что он молчит, продолжала: - А что это вы третьего дня на балу девице Простаковой шептали на ушко, что она, бедняжка, в обморок упала? - глаза императрицы лукаво улыбались.
- Виноват, ваше величество, - Григорий Алексеевич склонился в поклоне да так и остался в том положении, ибо увидел то, чего никак не мог ожидать. Из-под платья Государыни выглядывала только одна туфелька, а в том месте, где должна была быть другая – была босая нога императрицы и, о, ужас! педикюр!
- Что с вами, голубчик? - спросила императрица, видя, что граф не разгибает спины.
- Поясницу прихватило, ваше величество, - переведя дух, произнес Григорий Алексеевич и с трудом выпрямился.
Но теперь перед ним стояла уже не императрица, а одна из тех барышень, с которыми он вчера, шутка ли сказать, изучал хореографию. Фрейлины тоже исчезли, как сквозь землю провалились, а вместо них стоял бородатый мужик, играя в руках хлыстом и при этом грозно поглядывая на Григория Алексеевича.
- А ты ничего, милок, - произнесла вдруг барышня, и поцеловала графа смачно в губы.
У Григория Алексеевича подкосились ноги. Тем временем барышня сунула ему что-то в карман и проследовала со своим спутником дальше. Григорий Алексеевич ощутил на губах вкус пива и рыбы.
«Знакомый запах», - подумал он, с удовольствием облизывая губы и смотря изумленно вслед барышне и ее бородатому спутнику.
- Трактир на Мойке, третьего дня, - сказал Иван, одной рукой поглаживая бороду, а другой - скомканную ассигнацию в кармане.
И тут кто-то потащил графа за рукав и Григорий Алексеевич услышал шепот:
- Барин! Барин!
Григорий Алексеевич проснулся и, открыв глаза, увидел перед собой всклокоченные усы на небритом лице. Черные усы были настолько велики, что скрывали полностью рот и часть носа, к тому же торчали в разные стороны. Вскрикнув от изумления, Григорий Алексеевич сел на кровати, обхватив руками под одеялом свои колени.
Перед ним с подносом в руках стоял незнакомый человек.
- Ты кто таков? – несмело шепотом спросил Григорий Алексеевич, протирая глаза, стараясь при этом говорить грозно.
- Панкратий я, барин.
Видя, что опасность ему не грозит, ибо незнакомец вел себя смирно, Григорий Алексеевич начал приходить в себя, и уже спокойно мог его рассмотреть.
- Панкратий? А Иван где?
- Отлучился по делам, барин, - не моргнув глазом отвечал незнакомец.
- Ничего не понимаю! А ты-то как вообще здесь оказался? Кто ты такой, черт тебя возьми, и что ты здесь делаешь? – чувство тревоги все же не проходило.
- Я знакомец Ивана. Я как раз шел к нему, а он как меня увидал, так и говорит: "Ну, брат Панкратий, тебя сам Бог ко мне послал. Я отлучусь здесь недалече, коль к полудню не ворочусь - буди барина."
- Так и сказал?
- Так и сказал.
- Вот, шельмец.
- Вы уж, барин, на него не серчайте, его понять можно: дела-то семейные.
- Да с чего ты взял-то, что дела семейные? У него отродясь и семьи-то никогда не было. Все, что у него есть - это кабак да я, - воскликнул Григорий Алексеевич.
Видя, что Панкратий сконфузился и стоит, понурив голову, Григорий Алексеевич покровительственно сказал:
- Ладно, Пафнутий, не грусти...
- Панкратий я, барин…
- Да, хрен редьки не слаще! Покамест Ивана нет - будешь вместо него Иваном, а там поглядим каков с тебя панкратий, - и, заметив в его руках поднос, спросил:
- Что это у тебя там?
- Так, перцовка ж…, - ответил Панкратий и глаза его оживились.
- Перцовка? - удивился Григорий Алексеевич.
- Ей богу, да огурчик бочковой.
Григорий Алексеевич свесил с кровати ноги, нащупал пальцами персидские тапочки с вышитым пушистым зайчиком, которые ему подарила одна знатная дама при дворе, и подойдя к Панкратию в ночной рубашке, взглянул поближе. Панкратий не соврал. Рядом с блюдцем, на котором лежал огурец, свернутый калачиком, гордо возвышалась рюмка, как маяк Александрийский над фелуками рыбаков.
- Так это ты мне, что ли, дурья твоя голова? - догадался Григорий Алексеевич. - Какой же это олух надоумил тебя фортеля такие выкидывать? - рассмеялся он. - Ха-ха-ха.... Запомни, болван: его светлость Григорий Алексеевич, то бишь я, имеет обыкновение по утрам потреблять чашку кофея, а не это пойло мужицкое. Помоги-ка лучше мне одеться, чего стоишь истуканом? Да убери ты рюмку от меня...
Видя, как Панкратий неловко суетится, не зная, куда девать принесенный завтрак, Григорий Алексеевич подозрительно на него посмотрел.
- Рожа твоя больно знакомая... У каких хозяев служишь? аль и вовсе не служил нигде?
- Боярские мы, - испуганно проговорил Панкратий.
- Как величать?
- Так, Панкратий же я, барин.
- Да не тебя, олух! Боярина твоего, говорю, как величать?
- Его светлость Борис Петрович….
- Шереметев, что ли? – удивился Григорий Алексеевич.
- Нет, барин.
- А кто же тогда?
- Кнаффельбаум.
- Хм, не слыхал, из немцев, поди?
- Истинно русский, барин.
- Чееегооо? – Григорий Алексеевич уже не боялся усатого незнакомца и чувствовал свою власть над ним. К нему вернулась прежняя его уверенность. - Кнеф…фе…., тьфу ты! - ругался он. – Эх, что ж такое на Руси творится? Неф….биф….тьфу ты… да, как там говоришь?
- Кнаффельбаум.
- Во-во, я ж так и говорю… Бардааак!
Панкратий молчал.
Григорий Алексеевич тем временем оделся и подошел к комоду, достал бумагу, и стал молча что-то писать, не обращая внимания на Панкратия. Закончив, отложил чернила в сторону и сказал:
- Поди сюда, холоп.
Панкратий подошел.
- Отнесешь боярину своему, пусть выпорет тебя хорошенько, да скажешь: его светлость Григорий Алексеевич велели исполнить, - и он отдал Панкратию записку, которую только что писал.
- Исполню в точности, ваша светлость.
- Ну, ступай….Стой! – к Григорию Алексеевичу пришла вдруг мысль. – Грамоте учен?
- Нет.
- А лет сколько от роду?
- Не ведаю, ваша светлость.
- А что ведаешь?
Панкратий молча глядел себе под ноги.
- Чем занимаешься, говорю, у боярина своего, олух ты небесный?
- За лошадьми хожу, ваша светлость.
- Коли грамоте не учен - как узнал, что уже полдень и меня пора будить?
- Иван показал, ваша светлость.
- И что он тебе показал? – засмеялся Григорий Алексеевич. - У него ж часов-то нет!
- Иван сказал: как падёт тень на третьей ступеньке крыльца, это и будет полдень, - отвечал Панкратий. – Я и сидел на крыльце, чтоб не упустить.
- Ха-ха-ха, - смеялся Григорий Алексеевич, - а если б пасмурно было? Тогда как?
Панкратий озадаченно молчал, очевидно, что-то соображая.
- Ладно, ступай.
Панкратий вышел, пряча за пазуху записку графа, и, вытирая со лба выступивший пот, побрел со двора.
Григорий Алексеевич посмотрел на рюмку, которую Панкратий оставил на столе.
- Бардак! – произнес он и подошел к окну. Панкратий медленно удалялся, пока совсем не исчез за поворотом.
И тут совершенно случайно взгляд Григория Алексеевича снова упал на рюмку. Он подошел к дверям убедиться, что они плотно закрыты, затем вернулся к рюмке и, оглянувшись еще раз на двери, тут же залпом выпил.
- Бардак! – снова произнес он, чувствуя как что-то теплое и приятное разливается у него внутри.
*****
кто найдет исторические ошибки - буду рад! тем более, что они есть
Останнє редагування:
