Alla Megel
23 год. ·
Моя книга "Міфи і реальність" написана у 2010 році. А до того часу я рік збирала людські історії життя і старанно їх записувала.
У книзі є історія, написана російською. Тепер я принципово не пишу цією мовою. А коли у розмові автоматично переходжу, завжди осмикую себе і виправляюсь. Проте, мені б хотілось, аби ви це прочитали. Історія стосується мови.
МІФИ І РЕАЛЬНІСТЬ, ШПИГУНИ
Я пишу эту главу на русском языке, потому что так была мне рассказана почти детективная история детства случайной попутчицы.
Кто не пережил хоть разок это идиллическое приключение: поздний вечер, вагон, ностальгический чай в стаканах с подстаканниками из детских воспоминаний. Нас в купе было только двое, да, и в вагоне немногим больше. Моя попутчица – крупная, ухоженная дама в расцвете лет. Больше живет за границей, чем в Киеве. По специальности – филолог. Вот тут мы и зацепились, коллеги все-таки.
Разговор о любимом деле постепенно перешел в размышления о проблемах языка в Украине. Мне интересен был взгляд со стороны, взгляд человека, живущего в Европе. Но вышло по-другому. Моя спутница рассказала мне историю из своего детства, и этот рассказ стал для меня ответом на вопрос, почему так яростно-болезнен для нашего сообщества вопрос родного языка. Я записала эту историю по памяти. Вот она.
- Вот у кого не было проблем с ребенком в первые годы жизни, так это у моих родителей. Мама рассказывала, что я была такой спокойной еще в роддоме, что меня даже однажды забыли принести на кормление, - не заметили в кроватке. И когда встревоженная мама с медсестрой ворвались в огромную детскую палату, они увидели в дальнем ряду у окна ребенка, спокойно разглядывавшего небо сквозь чистое стекло. Обе бабушки даже сперва переживали, не глухонемая ли я, смогу ли разговаривать. Но я заговорила рано, так что страхи их быстро развеялись.
Жили мы тогда в центре Киева. Мама с папой работали преподавателями в институте Марксизма-Ленинизма, обе бабушки тоже были преподавателями, причем профессорами и одна и другая. Так что научная карьера - это была самая обсуждаемая тема в семье. О дедушках у нас почему-то не говорили, я лет до восемнадцати не знала, кто они были и куда делись. Так что дедушек у меня, считай, и не было. Зато, помню, была у меня до детского сада няня. Ее звали Татьяна, и она жила на нашей площадке. Я звала ее "няня Таня". Она была такая добрая, и ко мне, и к своему маленькому сынишке, не помню уже, как его звали.
Мои родители, сколько себя помню, всегда были заняты наукой. Меня растили в огромном уважении к науке мамы и папы. А слово "профессор" у меня в детстве ассоциировалось с "волшебник", мне казалось, что так должен называться волшебник не по сказочному, а по научному. В моей семье не принято было громко смеяться, громко разговаривать, все были серьезными, взрослыми. Когда я пошла в детский сад (это было уже года в четыре или пять), мне вечером долго объясняли, что такое коллектив, как нужно себя вести. Смешно, но, придя в детский сад, я знала такие слова как "коммуникабельность". Мои воспитательницы меня любили, потому что я была очень послушной, быстро выучивала стихотворения и декламировала их "с выражением". Не помню в своей детскосадинской жизни шалостей.
Если мне доводилось соврать, или схитрить, я не могла долго этого скрывать - плакала и рассказывала родителям. Ну, в общем, мечта - а не ребенок. Единственная шалость, на которую меня хватало, так это подглянуть в щелочку двери телевизор вечером, когда мне уже полагалось спать.
Вот этот самый телевизор и сыграл в моей жизни трагически зловещую роль. Однажды (мне тогда было лет шесть) я подглядела какой-то фильм про шпионов. Фильм был довольно-таки запутанный, но я, к своему несчастью, многое поняла. Сначала я хотела немножко подсмотреть, но потом так увлеклась, что опомнилась только тогда, когда уже титры начались. А потом, естественно, меня начала мучить совесть: я обманула родителей, мне спать полагалось, а я фильм смотрела. Взрослый! В щелочку, тайком, как шпион какой-нибудь! И я решила идти каяться и просить прощения. Подошла к кухне и слышу, мама с папой так оживленно что-то обсуждают.
Хотела послушать, не обо мне ли: вдруг узнали, что я подсматривала? И тут у меня - шок! Мои родители говорили не на русском языке. Я так и застыла в дверях, а папа повернулся и, когда меня увидел, испугался, или растерялся. А тут еще мама меня на руки подхватила (уже года два как не брала). Давай они меня расспрашивать, что случилось, почему я не сплю, а я слова сказать не могу от волнения. Родители оба меня спать укладывают, приговаривают, а у меня одна мысль в голове: "Они - шпионы!" Короче, притворилась я, что сплю, чтобы они меня в покое оставили (раньше б меня совесть сожрала бы), а сама давай фильм вспоминать и факты сопоставлять. Ну, так у меня и получилось, что -да, мои родители - шпионы. Или немецкие, или американские, как в фильме.
Представь, жила себе девочка - правильная, умненькая, послушная, - и вдруг узнает, что родители ее не те, за кого себя выдают, а самые, что ни на есть, враги. Мне даже сейчас страшно вспоминать, что со мной тогда происходило. Я себе придумала, что не имею права с детьми играть - они ведь "наши", а я ребенок шпионский. Не смеялась, а если, было, не удержусь - то потом плачу тихонько. Воспитатели начали родителям жаловаться: я стихи перестала запоминать, не играю, не внимательна.
Начала болеть долго, иногда лежу в постели и думаю, что лучше бы мне и вовсе не выздоравливать. Через некоторое время меня уже стали врачам знакомым показывать, никто не мог понять, что со мной. А тут еще мою будущую первую учительницу угораздило меня поставить на линейке 1 сентября давать с десятиклассником первый звонок. Я так мучилась, что впала в какой-то ступор в самый ответственный момент, - побледнела и с места сдвинуться не могу. Учителя перепугались! Крик, гвалт, приехала "скорая", а у меня температура "под сорок". Две недели в больнице пытались сбить - не могут: все вроде в норме, а температура держится. Короче, диагноз, как я сейчас понимаю, мне тогда так и не поставили. Отправили меня в Крым, в санаторий на целых полгода. Так я свой первый класс и пролечилась неизвестно от чего. На следующий год, я, как второгодница, снова пошла в первый класс. Только теперь на линейке я не была, - врачи запретили. И на праздниках школьных я не бывала, даже на новогоднем. Помню, мне так было грустно, что все девочки рассказывали, кто кем будет - кто снежинкой, кто бабочкой, - а я никем не могла быть, сидела дома.
Все это время я и боялась за своих родителей - что их разоблачат, и их самих боялась - присматривалась, что и как они делают, прислушивалась, что говорят. Ты не поверишь, я даже рацию дома искала! Короче, потихоньку я превращалась в затравленного своей совестью, психически больного ребенка. Одна из бабушек однажды даже предложила повезти меня "к бабке". Но на нее все зашикали. А предложение второй - показать меня психиатру - скоро приняли. Нас принимали в октябрята. Учительница долго рассказывала, кто это такие: внучата Ильича, - честные, смелые. И тут я - дочка двух иностранных шпионов. Тут я и решила, что мне предстоит либо все рассказать, либо умереть. Рассказать я не могла, поэтому я упала в обморок. Да-да, в самый настоящий обморок. Много раз потом, уже взрослой, вспоминая эти минуты, я боролась с желанием убить своих родителей.
Меня потащили в Москву, в известную клинику, устроили туда "по блату". Бабушки мои, оказывается, были знамениты, потому что мне выделили отдельную палату, и за мной постоянно присматривала медсестра - тетя Маша. Она была еще не старая, но, знаешь, как в детстве, те, кому за сорок, уже кажутся пожилыми. Тетя Маша, чтобы чем-то меня занять, рассказывала мне о себе, о своей судьбе. Жизнь у нее была - в романах такое не напишут. В шестнадцать лет ее забрали немцы и вывезли в Германию на работу. Она попала на ферму к пожилой немке-фрау. Старуха очень сурово обращалась с работниками, иногда даже била по лицу. Но тетя Маша с благодарностью ее вспоминала, говорила, что та ее многому научила.
Потом пришли наши, немку застрелили прямо во дворе ее дома, а девушек отправили на родину. В селе на Сумщине, откуда Машу забрали, у нее никого не осталось - в дом попала бомба, и все погибли. Она уехала с проходившим мимо госпиталем, медсестрой. Потом вышла замуж за офицера-москвича, который у них лечился после ранений. Переехала в Москву. Муж рано умер - очень на фронте был покалечен, а она закончила медучилище, и вот устроилась в известную на всю страну клинику. Вот эта тетя Маша и поставила точку в моей шпионской истории. Однажды, укладывая меня спать, она сказала:
- Спы, дытынко!
Было так чудно, я переспросила:
- Как ты, тетя Маша, не по-нашему меня назвала?
- Отчего же не по-нашему? Очень даже по-нашему, по-украински. Мы же с тобой украинки.
- Ану, скажи еще что-нибудь!
Тетя Маша начала говорить по-украински. И в какой-то момент я поняла, что это и был "шпионский" язык моих родителей. Ты представить не можешь, что творилось у меня в душе. Тетя Маша испугалась моей побледневшей физиономии, подняла тревогу. Но уже через неделю я пошла на поправку.
Я никому не рассказывала, что со мной было. Вернувшись домой, стала тайком искать информацию о родном языке. Нашла, естественно! Мне и самой сейчас странно, что я не слышала родную речь раньше. Хотя и на этот вопрос ответ нашелся. Однажды (мне было лет десять и я во всю учила родной язык) в фойе кинотеатра я заговорила на украинском и услышала: "Прекрати говорить на этой быдлячей мове, ты же интеллигентная девочка". Тут все сразу и стало на свои места. Мои родители не боялись родного языка, они его стеснялись. Я долго им не рассказывала эту историю, мне было за них стыдно. Только тогда, когда мне устроили скандал за поступление на факультет филологии вместо исторического, выяснилось, что одного моего деда еще студентом расстреляли за участие в самиздате украинских стихов. А второго - за то, что он был близким другом первого (они и женились в один день, и детей - моих папу и маму - почти одновременно родили). Моим родителям не пришлось на пионерском или комсомольском сборище отрекаться от своих отцов, когда те погибли, им еще и года не было. Бабушки дружили и поддерживали друг дружку, но, чтобы не отрекаться от мужей, отреклись от украинского языка и вырастили детей с чувством пренебрежения ко всему украинскому и "интеллигентского" превосходства. Тогда и я рассказала своим родителям "шпионскую" историю. Они были в шоке, но не покаялись и прощения у меня не просили. Они и сейчас считают, что прожили честную и праведную жизнь. И ни в чем не каются. Не имеют такой привычки.
Я выучила за свою уже немаленькую жизнь несколько языков. Знаю немецкий, английский, польский, - по работе нужно. Есть у меня и работы по украинскому языку, но в быту и особенно, когда волнуюсь, я говорю на русском. Понимаю, что нужно переходить на украинский, и перехожу на работе, или с украинскими собеседниками. Но, стоит мне разволноваться, вот, как сейчас, сразу же - русская речь. Как будто проклятие родительского отречения все продолжает действовать.
Мы расстались с приятной попутчицей на перроне Киевского вокзала. Но и по сей день, слыша плохую русскую речь (у нас мало кто говорит на хорошем, правильном русском), я вспоминаю слова случайной попутчицы: «Проклятие родительского отречения продолжает действовать…»
