В конце советских времен М.М. Жванецкий был для многих примерно тем же самым, кем в начале советских времен, тоже для многих, был В.И. Ленин. Властитель дум то есть. С трибуны, простите, со сцены он делился своими наблюдениями о нас и о мире, в котором все мы очутились явно не по своей воле, о будущем, в которое он далеко не заглядывал. Недавно он собрал свои речи. Хватило их аж на четыре тома. "Собрание произведений" Михаила Жванецкого получилось. Настоящий бестселлер.
- История создания "Собрания произведений" такова. Многие тексты у меня не сохранились, потому что, когда я писал для Райкина, у меня даже пишущей машинки не было. Поэтому я писал, отдавал, а потом попробуй забери у него обратно, что ты ему скажешь? Через несколько лет работы он решил со мной расстаться резко и навсегда. А я был мал и нерешителен, как и сейчас. В том-то и дело, что артисты и женщины всегда решают за меня. "Мы с тобой рвем", - говорят мне. И все... Но я еще так никому не сказал, потому что у меня нерешительность в характере.
Поэтому многие тексты расшифровывались с магнитофонных пленок, и в результате у меня получилось четыре томика: 60-е, 70-е, 80-е и 90-е годы, как пишут, "изящно оформленные Резо Габриадзе". Здесь рисунки соперничают с текстом. Очень соперничают и очень часто выигрывают. Наверное, эти книжки ближе к поэтическим. Мне когда-то в Союзе писателей говорили, что это плохо читается глазами. А я спрашивал: "А чем еще это можно читать?" Но оказалось, что ничего, нормально, думаю, читается, как теперь говорят. Тут, наверное, больше во фразе скрыто, чем в сюжете. И мне показалось, что именно сейчас пришла пора сделать такую работу.
- А если из "сейчас" вернуться к прологу вашей истории и уточнить некоторые детали сюжета, касающиеся выбора жизненного пути? Например, не было ли мыслей продолжить дело отца, который был врачом?
- Я окончил факультет механизации портов ОИИМФа (Одесского института инженеров морского флота). Поступал на судостроительный, но таких, как я, брали только на механизаторский. Я был честно предупрежден и окончил то, что предлагали. А что касается медицины... Крови я как не мог, так и не могу видеть. Смерть вызывает панику и злость. Меня так и не заинтересовало анатомическое устройство красивой женщины. На вопрос: "Что движет человеком?" - врач отвечает: "Мышцы". Мне кажется, другое.
- А когда вас впервые заинтересовала красивая женщина как предмет чувств?
- По девушкам я погибал с десятого класса раздельной школы, от прикосновения бледнел. Обожал ветер и танцы на 10-й станции Фонтана. Однажды, обнимая одну, отломал каменному льву хвост. Знакомиться не умел, лепетал такую чушь, что сам себя слышал. До сих пор ни с кем не знаком. С некоторыми дружу. А первая любовь? Я окончил совершенно раздельную школу. И "это" произошло на первом курсе института. Я сидел вместе с Аллой (она сейчас работает в Ильичевском порту вместе со своим мужем), и преподаватель страшно раздражался, когда видел, как я держу ее руку под партой. Всегда кричал: "Жванецкий, отпустите руку соседки!" Пожалуй, это было первое серьезное увлечение. Ничего между нами не было в смысле того, о чем все сразу подумали, но в то же время все было. А завершающих аккордов не прозвучало. Я не мог на нее спокойно смотреть. Я вообще не могу равнодушно смотреть на красивые женские ноги, считаю, что это самое прекрасное, что создано Богом. Хотя, вроде, какая разница - мужские, женские? - пустяковая. А сколько из-за этого пустяка жизней переломано... Любовь вообще животная штука. Под грузом любви человек мечется, уводит от мужа, возвращает, опять уводит. Ну, вот как я. Потом все втроем садятся, обсуждают и начинают дружить. Любовь проходит тогда, когда ты уже желаешь счастья. Когда ты ненавидишь, желаешь смерти - это любовь.
- Вы как теоретик и практик считаете, что между любовью и счастьем знак равенства надолго невозможен?
- Я не считал и не считаю любовь счастьем. Скорее, это большое несчастье для человека. Потому что она почти никогда не встречает взаимности. Любовь, которую ты обрушиваешь на другого, вызывает страх, сопротивление. Ты это преодолеваешь, прикручиваешь человека к себе. И любишь ты благодаря сопротивлению и вопреки ему. То, что мы считаем любовью, на самом деле - просто супружеская верность, привычка, привязанность. А любовь со страстью, та, которая бывает в десятом классе, никогда не кончается счастливо.
- "Концов счастливых не бывает. Если счастливый - это не конец"? Гениально сказали, а самое ужасное - точно. Мне нравится один ваш рассказ на эту тему - про объяснение в любви с помощью русско-английского словаря. Он с таким знанием дела написан. У вас были связи с иностранками?
- Была одна связь под роялем двадцать с лишним лет назад. Дома у моего друга как-то собралось много людей, среди которых оказалась симпатичная полька. Нет, полька - это танец, а девушка была полячка. И мы с ней каким-то образом очутились под роялем и целовались там в присутствии гостей. Я обожал ее акцент. Эта полячка была единственной и "максимальной" иностранкой, которую мне удалось покорить. Отношения между мужчиной и женщиной требуют знания языка. А чего ты добьешься, разговаривая с девушкой на ломаном языке? Такой же некачественной любви.
- Ну, наверное, от тех, кто сейчас стоит в очереди, чтобы получить ваш автограф на четырехтомнике, можно ожидать "качественной любви". Кстати, а какой автограф вы сделали бы на собственной книге своему врагу?
- "Тебе это не поможет"...
- Фрейд пишет, что юмор дает чувство превосходства.
- Может, и так, но мне для этого надо пару капель спиртного. Я же тебе уже говорил когда-то, что могу быть вот этим Жванецким, если выпью. Тогда могу зайти к дворнику и сказать: "А ну мне тут, елки-палки!"... Что такое юмор? Это спасение. А что такое слезы? Это жизнь. Поэтому смех сквозь слезы - наше самое главное достижение за все годы существования.
- Будем считать, что сейчас было сформулировано ваше творческое кредо. Осталось обсудить такую модную штуку, как имидж, важнейшей деталью которого стал ваш старый школьный портфель. Одни считают его специально продуманным слагаемым этого имиджа, а другие, наверное, думают об этом иначе и без конца дарят вам новые портфели. Что вы с ними делаете?
- Раздаю. Наташа тоже что-то раздает родственникам. Портфелями я сам распоряжаюсь. И уже человек пять с ними ходят. Штуки две еще лежат, жалко - уж больно красивые. Иногда иду на день рождения и подсовываю кому-то. Чаще всего эти подарки кочуют из рук в руки, пока снова не возвращаются. Приду там к Арканову на день рождения, подсуну портфель, он тусклым глазом подарок оценит, и я уже сразу знаю, что он кому-то его передаст. Другое дело, если бутылку принесешь - может выпить.
- Вы только что родственников упомянули, какие у вас с ними сложились отношения? С тещей, например?
- Хорошие, как ни странно. Тесть с тещей оказались неплохими людьми, поняли, что главное - меня не доставать. Они живут в Уральске, иногда приезжают в гости. И еще главное, чтобы они не обижались, когда, допустим, пришли гости, мы все вместе посидели, а потом я встал и ушел. Я больше не могу. Я все понял, все слышал, все знаю. Мне кажется, жизнь уходит так быстро, что на эти разговоры нет ни времени, ни сил. Дни мелькают страшно. Как это можно замедлить?
- Время только в детстве идет медленно, а потом мелькает: понедельник - пятница...
- Именно понедельник - пятница. Только был январь, а уже снова надо выписывать газеты, кончился год. И опять день рождения... Может, это оттого, что много работы? Может, если лечь и лежать, оно пойдет медленнее? Жизнь уходит. Какими-то таблетками бы ее замедлить... Хотя продолжительность ничего не дает. Дай еще десять лет, пролетят точно так же.
- Ну, на последние лет семь вам грех жаловаться, ведь рядом с вами была Наташа...
- Наташа долго скрывала нашу связь, чтобы ее не обвиняли в том, что она сошлась со мной из меркантильных соображений. Хотя какие там соображения. Никакого большого материального благополучия у нее нет. Наверное, лучше, чем у многих, а в остальном... Она одна сидит с ребенком, а я разъезжаю. И в этом большого счастья нет. А наслаждение бывает, когда море, солнце, хорошее настроение и нет концертов. Именно тогда мы можем сказать друг другу что-то хорошее и важное. Это длится недолго, но именно это и держит. Думаю, она ко мне хорошо относится, понимает, что я нормальный человек. А я уж тем более ее ценю. Кроме того, что я заполучил красивую женщину, так еще и умную. Причем я вижу, что она скрывает свою красоту, одевается так, чтобы не привлекать внимания. Умно занимается домом, и я все акции домашнего хозяйства отдал ей.
- Да-да, про одну "акцию" - раздачу ценных подарков - вы уже говорили. А сами вы сделали такой подарок жене, который бы угодил ее желанию?
- Она такой человек, который все время старается сэкономить, и подарков не переносит. Или, может, мои подарки ей ни к селу ни к городу. Вот привез ей что-то янтарное из Прибалтики, она сказала: "Ничего". Но ни разу не надела. Поэтому я не гадаю больше. Вот пойдем в магазин, спрашиваю: "Что тебе нравится?" Не хочет сказать - такая натура. Пока не согнешь ее к витрине: "Ты же говорила, что тебе часы нужны". - "Уже не нужны". Однажды за границей купил ей жемчуг. Недорогой по масштабам ювелирной промышленности, вся нитка две тысячи долларов. Вышли на улицу, и она снова за свое: "Давай сдадим".
- Вы себя сейчас в сыне Мите узнаете?
- Наташа говорит, что он копия я. Ну, если это копия, то меня в ней кое-что раздражает. Но это действительно я. "Почему тебе дали рыбу, а мне мясо? Я тоже буду рыбу!" Потом, он сейчас любит постную вареную колбасу. А я все детство провел в мечтах о ней. Однажды попробовал колбасу Микояновского московского комбината, которую тетка достала. Потрясающе вкусная колбаса, ее выпускали специально для начальников. И вот он сейчас любит именно такую. Не надо мне было тогда так увлекаться. Хотя я всегда увлекаюсь недоступным, и это объясняет мою профессию.
- Поскольку какая-то разница в годах с женой у вас есть, то в каком возрасте вы ощущаете себя в семье?
- Ценю деликатность вопроса. Я наслаждаюсь сейчас своим возрастом. Наслаждаюсь, потому что наконец приобрел спокойствие, приобрел благородство. Я перестал суетиться и стал сейчас лучше, чем тридцать лет назад. Это сто процентов. С возрастом, мне кажется, в нашу жизнь приходит что-то хорошее, ты приобретаешь вкус. Он не может появиться в молодые годы, вкус появляется позже - в одежде, в мыслях, в стиле. Так что с возрастом ты становишься лучше.
- Спокойствие и на встречи с публикой распространяется или вы по-прежнему волнуетесь перед концертом?
- Я не выношу оскорблений. Это относится к моим диким недостаткам - не держу удара совершенно. Обидит кто-то или, не дай бог, что-то крикнет из зала, мне на год хватит переживаний, пока приду в себя. Я держусь только на любви.
- А свои переживания вы в дневнике фиксируете?
- Я не веду дневника, но записываю какие-то мысли, хотя, может, собственно это и есть дневник. У меня есть записные книжечки (сейчас у меня уже 189-я такая по счету), и в них - мысли-мысли-мысли... Потом я их пытаюсь развить и развиваю. Думаю, это дневник и есть. Ну что бы я в нем писал? "Выпил газированной воды, вышел, пошел, лег, встал. Пришла Катя, поговорили. Опять вышел. Съел..." Что в этом интересного? А вот если мысль какая-то пришла в голову!.. Идешь навстречу морю в Одессе по улице Каманина - оно нависает. И пароходы - выше головы. "Почему не проливается? - пишу я. - Почему не проливается в переулок?" Ну, действительно мне это интересно. И почему люди хотят жить возле моря? И что там такое, в этом море, если ты приходишь к нему, и живешь с ним рядом, и тебе кажется, что все - ты добился своего. Вот рядом с такой личностью, как МОРЕ, можно жить. И люди платят огромные деньги - только бы поближе, поближе. И устроиться, и рядом находиться... Ты понимаешь, что оно не зависит ни от кого. Оно такое от одной стороны до другой, оно кого-то разделяет, кого-то связывает. И поэтому я не могу жить без Одессы, потому и дом там построил. Когда я вижу окно, заполненное водой наполовину, мне больше ничего не нужно.
- А как вы на море, точнее на пляже, появляетесь: маскируетесь?
- Мы раньше в Аркадии ходили на плиты. Там относились довольно тактично, не набрасывались, хотя старались расположиться поближе, подтягивались на полотенечках, чтобы послушать. Девицы там загорают топлесс. Это когда без лифчиков. Причем чем больше на них смотришь, тем лучше они себя чувствуют, абсолютно не смущаются. Но надо быть ловким, надо быть стройным, надо хорошо зайти в воду и красиво нырнуть. Все ж на тебя смотрят, и ты уже не можешь сползти кряхтя. Все замолкают, когда ты пошел к воде. И что мне делать? Ласточку? Это такая нагрузка, что ты либо отваливаешь, либо выпиваешь. А когда выпиваешь, то говоришь: "А ну, эй, вы все, отвернитесь к чертовой матери, дайте спокойно нырнуть!" Последнее время я, конечно, очень много теряю из-за узнаваемости. Я раньше посещал Привоз, крутился возле продавщиц, прислушивался. Но сейчас народ стал настораживаться, замолкать, стал говорить официальные вещи, стал пытаться содрать с меня подороже. То есть шутить перестали, а подороже - это уже стали понимать.
- Хоть вы и сказали: "Одесса здесь больше не живет" - и тем не менее жить без нее, как только что признались, не можете и пять месяцев в году до поздней осени там проводите. Наверное, как южный человек, еще и московских холодов боитесь?
- Еще как. Но ты знаешь, у меня есть одно сильное зимнее впечатление. У нас был фестиваль еврейской культуры в Тюмени, "Ханука в Сибири" назывался. Сидели мы в маленьком санатории под Тюменью, и там устроили ужин после концерта. И вдруг я вскочил и сказал: "Выйдем все на улицу". Все вышли. Вокруг тайга, высоченные заснеженные деревья, ничего не видно, снег идет. И я сказал: "Евреи, вот ваша родина. И не прикидывайтесь!" Все были потрясены. Я и сам был потрясен.
- Ну вы, Михал Михалыч, прямо как Моисей. Шутите, шутите, а потом как выдадите. Вы, кстати, как к коллегам по цеху относитесь?
- Может, у меня зрителя и меньше, чем, скажем, у Задорнова, зато он более продвинут. У меня он - как Швеция, а у него - как Индия.
Вообще, братья-юмористы настолько серьезные люди, что они хоть и именуются юмористами, но заняты совсем другим. Ведь самое страшное - это то, что человек, который говорит как бы от себя, выйдя на сцену, перевоплощается, становится другим. Но Окуджава, например, не становился другим. И Высоцкий не становился другим. Извините, я тоже не становлюсь другим, я такой, какой есть в жизни, просто я могу шутить на сцене, оставаясь самим собой. А тот, кто перевоплощается... Вот там происходят катастрофические случаи.
- Вы с Пугачевой дружите, потому что она тоже остается сама собой? Она действительно вам звонит и просит поговорить?
- Да, звонит. И говорит. И я с ней говорю. У меня 6 марта был день рождения, и она пришла. И потом появился Филипп... даже. Но Филипп - он озабочен, все время озабоченный. Потому что у него задача идти дальше, идти выше... А у нас с Аллой такой задачи нет! Поэтому мы не озабочены. Она сказала обо мне замечательную речь. "Почему Жванецкий сатирик? Что такое сатирик? Маленький какой-то: сати-рик... Он Сатир!" Алла гениальная женщина. Умнейшая женщина! Ну сколько у нас таких в стране? Ну, одна, две, три... И я рад, что у Аллы королевский характер. Звоню ей, говорю: "Алла, у тебя день рождения?" - "Да, я присылаю за тобой машину!" И народ чувствует этот королевский характер. И подчиняется! Если Алла встанет - мы все встанем. У Райкина тоже такое было: он входил в дверь - и все вставали. Что происходит с телом человеческим - неизвестно, но оно разгибается и поднимается.
- А у вас королевский характер?
- Нет!.. Принц.
- Не намного, видимо, легче. Что по этому поводу думает ваша жена?
- Ей достается очень много, потому что у меня внутри без конца происходит выедание. Почему ж я пишу? Потому что жуткий характер! Есть что писать. Человек с хорошим характером не напишет ничего! Добрый, положительный, честный человек не напишет ничего - у него ничего нет. А у меня столько намешано! Что я пишу - и еще хватит. Я в конце концов перевоплощаюсь в каждого. И когда я прихожу домой в этом жутком состоянии, потому что увидел чье-то удачное выступление, - все это достается моей жене. А потом это выкладывается на бумагу, и вы тоже получаете наслаждение от моих мук.
