www ... проза ...

Статус: Offline
Реєстрація: 19.08.2005
Повідом.: 18300
www ... проза ...

Предлагаю тут постить интересные разноплановые произведения современных авторов с разных ресурсов ...
 
Останнє редагування:
Бабочки голодали третий день …

Бабочки голодали третий день. Все цветы были заперты на замок и для верности подпёрты шваброй.
Новый садовник оказался редкостным куркулём и жадиной. Каждый цветочек у него был пронумерован, записан в гроссбух и заперт на амбарный замок.
Самые нежные из бабочек уже начинали падать в голодные обмороки. Надо было что-то решать.
- Может, в соседний сад пойдём? – предложила одна из капустниц.
- Не пустят, - покачал головой старый адмирал. – Там своя тусовка. Делиться не станут, скажут – самим мало. Жмоты, однако.
Блеснув радужным переливчатым тельцем, в круг приземлилась жирная навозная муха.
- Слышьте, подружки, - сказала она, - я тут неподалёку такую кучу знаю!
Бабочек чуть не стошнило.
- Пошла вон отсюда! – замахали они крыльями. – Сама жрёшь чёрт-те что, так хоть другим не предлагай!
- Ну, как хотите, - обиженно сказала муха. – Я же от души… Ну и ладно, мне больше достанется.
- А если в доме пошарить? – спросила шоколадница. – Никто не знает, как холодильник открывается?
Мысль была любопытная. Все взоры обратились на старого седого адмирала. Тот покачал головой.
- Не пойдёт. Холодильник мы, может, и откроем, да толку? Что там, в холодильнике? Колбаса? Ты будешь колбасу есть?
Бабочки, все как одна, вегетарианки, только тяжело вздохнули.
И в последовавшей за вздохом тишине, как ключ, упавший на дно хрустального бокала, прозвенело слово:
- Варенье…
- Что? – изумились все.
Маленький ушлый мотылёк (а это именно он сказал «варенье») гордо вылез в центр круга.
- Я всё знаю! – торопливо заговорил он. – Там у садовника чулан есть, и окошко маленькое всегда приоткрыто. А на полках там варенья – видимо-невидимо! Клубничное, сливовое, малиновое! Сладкое-сладкое! Только вот как банку открыть?
Бабочки возбуждённо загомонили. Адмирал решительно махнул усиками:
- На месте разберёмся! Веди, юнга!
Мотылёк не обманул. Действительно, варенья было навалом. Стеллажи были уставлены стройными рядами банок, аккуратно завязанными и подписанными.
- Вот тут крышка приоткрыта! – крикнул мотылёк.
Адмирал подлетел и тщательно принюхался.
- Смородиновое… Забродило слегка, вот крышка и приоткрылась. Ну да ничего, не отравимся…
Адмирал улыбнулся, вспомнив, как он приплыл сюда из южных стран на пиратском корабле. «Йо-хо-хо, и бутылка рома!» - зазвучало у него в ушах.
- Ну-ка, девоньки, все дружно взялись и сковырнули эту крышку к чертям собачьим! Якорь мне в глотку! – невпопад добавил адмирал.
Сладкий, чуть хмельной запах забродившего варенья поплыл по чулану.
- Налетай! – скомандовал адмирал.

Приходилось сталкиваться с толпой в зюзю пьяных школьниц после выпускного бала? Бабочки в этом смысле оказались ещё круче.
Для начала они сковырнули крышки со всех оставшихся банок. Штук пять при этом уронили на пол. Потом они начали петь песни про цветы.
- Ра-а-а-машки спрятались, па-а-а-никли лютики… - выводили капустницы.
- Ландыши, ик! ланды-ы-ы-ши… - невпопад подхватывали шоколадницы.
А мотылёк с адмиралом, отыскав ещё одну забродившую банку, сидели в сторонке и совершенно гнусными голосами орали:
- Ах, бедный мой Томми, бедный мой Том,
О-хэй, о-хэй!
Мой парус оборван, в трюме пролом,
О-хэй, о-хэй…

Понятно, что мирными песнопениями дело кончиться не могло. Бабочек потянуло на подвиги.
Для начала они всей стаей загнали сторожевого Полкана в будку, запугав его до икоты. Потом повалили забор. Потом прогулялись в соседний сад, где погрызли кору с яблонь. Наконец, кто-то вспомнил про садовника.
- Братва! Мы, значит, с голоду подыхали, а этот жлоб цветы запирал? А ну пошли, разберёмся!
Садовника вытащили из постели, разбив окно вдребезги. Вцепившись в перепуганную тушку всей стаей, бабочки подняли садовника на уровень чердака и отпустили.
Шмяк!
И ещё раз. И ещё.
Потом его начали просто бить. Ногами.
Садовник плакал, стараясь уползти, и кричал:
- Радужные мои! Пёстренькие! Вот ей-богу, больше не буду! Пощадите только!
Отмутузив садовника до полусмерти, бабочки начали было раздумывать – не поджечь ли дом? Но поленились и потихоньку попадали спать.
На следующий день цветы красовались во всём своём великолепии. Сонные уставшие бабочки вяло перепархивали туда-сюда, и лениво ковырялись хоботками в нектаре.
А садовник сидел дома и боялся нос высунуть.

(c)darkmeister
 
Компания ООО "Время" находилась на улице Тенистой. Даже в самый жаркий и солнечный день здесь царил полумрак и сырость. В одном из кабинетов сидел съежившись обыкновенный служащий. Он не успел выпить кофе, а уже настала пора принимать посетителей. По натуре он был человеком добрым, поэтому не любил свою работу.
Тук-тук. Вот первый проситель. Заходит робко, будто бы извиняясь.
- Пожалуйста, присаживайтесь.- Привычный жест в сторону кресла напротив.- Иван Иванович Тяпкин?
- Да. Это я. - заискивающе проблеял посетитель. - Вот. Вызывали меня. Закончился договор. Он положил на стол засаленную бумагу.
- Иван Иванович,что Вы намерены делать? Ваше время закончилось. Платить, я так полагаю Вам нечем?
- Ну, Вы знаете, у меня такая сложная ситуация - Тяпкин снял с головы кепку и стал нервно теребить ее в руках. На глазах у него навернулись слезы. - А нельзя ли еще один кредит?
- Сейчас посмотрим. Ни один нерв не дрогнул на лице работника. Сколько он их видит каждый день. Они сидят перед ним, вымаливают кредиты, придумывают причины, по которым им можно было бы дать бонусом еще немного времени, а потом уходят, и с облегчением тратят драгоценное время точно так же бездарно, как и до того.
Из принтера выпала распечатка. Так. Иван Иванович Тяпкин - отпущенное время потратил досрочно, но в 2003-ем году получил кредитом год, на основании того, что хотел успеть помириться с женой и успеть передать сыну свою житейскую мудрость. В 2004-ом - пришел снова. Тогда за него погасила кредит его мать и отдала ему еще два года из своих. Вот наступил 2006-ой год. Ситуация у Ивана Ивановича никак не изменилась. Пьет горькую целыми днями. С женой не видится, с сыном, тем более. Женщину, с которой живет - бьет. Мать не навещает. Потенциал свой не то, что не развивает, но даже не реализует того, что есть. В общем, "коптит небо" - пришел к выводу работник "Время".
- По Вашим документам, Иван Иванович,выходит, что Ваше время закончилось. Никаких больше пролонгаций. Причин, продлять с Вами контракт у нас нет.
- Как же так, нет. Как же, так то? - запричитал Тяпкин. Ему так остро увиделся сын, и так захотелось исправиться и сделать много добрых дел. Только бы немножко совсем еще времени. Совсем бы чуть -чуть! - Может быть есть какие- нибудь варианты? Не может же быть все так безнадежно?
- Есть только один вариант. Если сегодня, в течение дня, найдется человек, кроме матери, готовый погасить долг и оплатить вперед Ваше проживание. Больше никаких вариантов быть не может.
Тяпкин загрустил. Вряд ли кто сможет это сделать. Жена его ненавидит. Сын давно уже забыл, как выглядит папа. Друзья - сами в долгах, как в шелках. Кому он нужен - то, вот такой вот, некчемный? И вдруг, вспомнилась Лида. Она была в него влюблена. Не хорошо он тогда с ней обошелся. Все равно можно попробовать. Забрезжил лучик надежды. Да! Точно! Лида! Ну подумаешь, что он тогда с ней плохо поступил. Все равно можно обратиться. Неудобно конечно, так ее использовать, но жить то хочется! И вообще, именно втакие моменты и познаются настоящие чувства!
Девушка приехала сразу. Она не смотрела ни на Тяпкина, ни на служащего. Она сморела в окно. Лицо ее было бледным и сосредоточенным.
- Вы отдаете себе отчет о том, что все свое время Вы перечисляете Тяпкину? Вы ничего не оставляете себе!
- Да. Я все понимаю. Я уже давно совершеннолетняя и могу распоряжаться собственным временем на свое усмотрение. Где мне расписаться?
Через час все было закончено. Документы подписаны и офрмлены как надо. Дело легло в папку до следующего прихода Тяпкина. Лида уже не придет больше никогда.
Служащий, попросил пока никого не входить. Он задумчиво посидел за столом пару минут, глядя туда, куда недавно смотрела Лида. Взял лист бумаги и отчетливым подчерком вывел "Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию".
А еще через час Иван Иванович Тяпкин лежал, пьяный, неподалеку от своего дома и размышлял о том, какой же он свинья.

©Лиса А.
 
Один мальчик

Ребенок должен кушать. Это девиз всех мам и бабушек известной мне части вселенной. Может быть где-то и есть продвинутые родители, которые понимают, что на самом деле ребенку не так много и нужно. А если он проголодается, то не дурак, сам попросит и слопает все за милую душу. Еще и добавку попросит, если понравится, конечно. Искренне надеюсь, что такие родители действительно бывают.

Однако мой личный опыт связан с обычными родителями, представителями самой консервативной школы воспитания. Эта школа утверждает, что ребенок не просто должен хорошо питаться. Основной постулат гласит, что ребенок должен соблюдать режим питания. Ох уж этот режим! Спи когда не хочется, вставай когда не выспался, выходи гулять когда только придумал игру для комнаты, и наоборот, отправляйся домой в самый разгар уличной потехи. А почему? Потому, что так положено по режиму. В общем не жизнь, а сплошная бюрократия. И конечно же регулярное кормление, это дело святое. Хочешь, не хочешь - лопай.

Взрослые не считают маленьких детей личностями достойными честной игры. Арсенал их грязных трюков по отношению к детям настолько велик, что его полное описание составит не один увесистый том. Ребенок должен кушать и этим сказано все. Главное запихать в него абсолютно ненужную для него, но невероятно важную для родителей еду. Применяемые для этого способы и средства обсуждению, а тем более осуждению не подлежат.

Меня сажали за стол и передо мной ставили тарелку с ненавистной молочной кашей. Я был развит не по годам и смотрел (подсматривал) по телевизору все подряд. В результате я был абсолютно уверен, что Олега Кашевого пытали именно из-за отказа есть кашу. Поэтому я тоже стискивал зубы и делал героическое лицо, как герои партизаны в гестапо. Но это не помогало. Куда там наивным немцам с их убогими методами убеждения. Они работали по старинке. А бабушка у меня была человеком творческим.

Как и в абсолютном большинстве подобных случаев, бабушка действовала исключительно с благими намерениями. Она просто рассказывала мне разные истории. Формально, все это оправдывалось великолепными результатами. Я слушал раскрыв рот, в который быстренько и заталкивалась пресловутая каша. Все было бы хорошо, если б не одна деталь.

Все рассказы начинались одинаково: "Один мальчик никогда не ел кашу...". Дальше рассказывалось о всевозможных неприятных ситуациях, в которые мальчик попадал из-за этого. Рассказы были разнообразными, но мораль была неизменна. Не съеденная вовремя тарелка каши отзывалась мальчику самыми страшными бедами.

- Ну и что? - спросите вы. - Это же классика жанра. Элементарная психология, доступная даже домохозяйкам и матерям-одиночкам.

Конечно, конечно, соглашусь я с вами. Но позвольте обратить внимание вот на что. Вы помните, как начинались все истории? "Один мальчик". Так вот, в моем понимании это был один и тот же мальчик. Его так и звали - Один Мальчик. И на этого беднягу ежедневно сыпались все горести и неприятности мира.

Теперь постарайтесь понять мое состояние. Каждый день я садился за стол и слушал рассказ об очередной катастрофе, случившейся с тем самым несчастным мальчуганом. Мне было безумно жаль его. От меня ожидалось, что я подумаю и осознаю все неправедность своего поведения, увижу страшные последствия, которыми грозит мне несъеденная каша. А я замирал от ужаса ожидая очередной напасти свалившейся на Одного Мальчика.

Как я переживал за него! Я не понимал, как тот вообще умудрился до сих пор остаться в живых. Это был мой ежедневный сериал-ужастик. Каждый день садясь за стол я со страхом ждал новых известий об Одном Мальчике. И когда бабушка произносила заветные слова я уже знал, что ничего хорошего не предвидится.

Естественно, я не поправлялся. Все калории, которые бабушка запихивала в меня, сгорали вместе с моими переживаниями. Это убеждало родителей в том, что меня надо кормить еще интенсивнее.

Чем все это закончилось? Я стал кушать кашу. Я съедал ее с молниеносной быстротой, чтобы не дать бабушке предлога начать рассказ об очередных несчастьях Одного Мальчика. В дом пришла радость - ребенок стал хорошо кушать. Я тоже был доволен, ужасные новости больше не терзали меня.

С тех пор прошло много лет. Теперь я сам взрослый и частенько мне самому приходится кормить маленького сынишку. Когда тот не ест я с садистким удовольствием рассказываю ему про одну девочку, которая не ела кашу. Отработанная схема действует безотказно - сынишка слушает мои рассказы с открытым ртом и мне удается быстро запихнуть в него кашу.

Наконец, во мне заговорила совесть и решил больше не мучить его ужастиками про Одну Девочку. В середине обеда малыш внезапно прекратил кушать и спросил меня, почему я не рассказываю про девочку, которая не ела кашу.

- Ну, видишь ли, я подумал, а вдруг тебе ее жалко, - осторожно ответил я.

- Не-а! - с набитым ртом сообщил мне карапуз. - Ты давай рассказывай. Ненавижу девчонок!

В тот же день я снял с себя обязанности кормить сына.

© Евгений Якубович
 
Посилання видалено
Книги Анны Гавальды, относительно недавно стали доступны в ин-те, автора называют ещё "нежный Уэльбек", и вообще неплохая библиотека, и обложки книг выкладываются...
 
Останнє редагування:
ОТЕЦ

Смерть может быть тяжёлой, мучительной, лёгкой и быстрой, может быть ужасной, но смерть имеет еще одно лицо. Его мало кто знает, но оно есть, спорить с этим бесполезно, надо принять и знать это лицо

Врач дрожащими руками складывал фонендоскоп.
- Извините, но ту медицина бессильна,- сказал он, пряча глаза от женщины, - мне пора. Подхватив свой старый чемоданчик, врач спешно пошел к двери, взявшись за ручку, он обернулся:
- Хозяйка, есть бумага и ручка, я вам сейчас черкану адресок.
Женщина открыла трюмо и положила на стол лист бумаги и ручку.
Врач склонился над листом. Руки била страшная дрожь, ручка выписывала кренделя, а не буквы.
- С вами все нормально?- поинтересовалась женщина.
- Нда..да, все нормально, просто? Что - то с руками, берите ручку и пишите я вам продиктую.
- Село «Чигири», улица Светлая, дом 4 , если заблудитесь, спросите Отца, его каждая собака там знает, а мне пора.
Врач подошел к двери обернулся и тихо сказал:
- Поспешите к нему, я не обещаю, что он поможет, но я знаю точно, времени у вас очень мало, досвидания,- врач вышел.
Женщина вся в слезах вышла на кухню.
За столом сидел довольно плотный мужчина, подперев голову руками.
- Витя, езжай, вот врач дал адрес, сказал, что это наша последняя надежда и, что времени у нас очень мало. Сказал, что если не поторопимся, то нашей дочке уже никто не поможет.
- Врачи гребанные, - мужчина смотрел на женщину.
- Витя, езжай, прошу тебя.

Старый жигуль медленно двигался по разбитой дороге.
Улица Светлая, дом 4, мужчина прочитал на калитке табличку.
- Эй, хозяева! Есть кто в доме,- крикнул мужчина и пару раз пнул калитку ногой.
Виктор сделал шаг назад, и еще раз осмотрел забор и калитку, звонка нигде не было.
- Эй, хозяева,- Виктор с силой ударил по калитке. Дверь со скрипом открылась.
Мужчина шагнул за калитку.
Сделав несколько шагов по дорожке ведущей к дому, он почувствовал опасность, притаившеюся за его спиной. Мужчина остановился и медленно повернулся к калитке.
Две огромных среднеазиатских овчарки сидели возле калитки и очень внимательно изучали непрошенного гостя.
- Здравствуй человек.
Виктор резко обернулся и увидел сидящего на ступеньках дома мужчину. Скорее не мужчину, а деда. Седые волосы, сильные руки, да и стать еще сохранилась.
- Ты это, резких движений не делай, они у меня парни суровые - кабы беды не случилось,- сказал дед, показывая взглядом на собак.
- Здравствуйте, вы Отец?- спросил Виктор.
- Ну, я Отец,- дед хитро щурился
- У меня дочь,- Виктор запнулся
- Хм, а у меня два сына и три внука,- дед достал сигарету и закурил.
- Вы не поняли, у меня дочь заболела сильно.
- А, так это к врачам, это по их части,- дед выпустил струйку дыма.
- Наш врач поселковый ее осмотрел и сказал, что тут медицина бессильна, и посоветовал обратиться к вам, вот и адрес дал,- сказал Виктор.
- Да!? Прям ко мне и отправил, вот те раз, так я мил человек не доктор, и не лекарь, я просто жизнь прожил, много повидал,- дед потушил окурок.
- И что же мне теперь делать?
- Ну, попробуй в районный центр дочь отвезти, там доктора посноровистей будут, да поумнее, - дед встал со ступенек.- Алтын, Арчи ко мне!
Собаки неспеша прошлись возле Виктора, и подошли к деду.
- Так вы не поможете?- Виктор растерянно стоял и смотрел на деда.
- Сынок, кабы я мог помочь, я бы с радостью, но не лекарь я, поверь мне.
Виктор опустил голову и пошел по дорожке, ведущей к калитке.
Взявшись за ручку, он обернулся, еще раз взглянул на деда, вздохнул и потянул калитку на себя.
- А чем больна дочка то твоя?
Виктор обернулся, дед стоял на крыльце и гладил псов.
- Я не знаю, я вот фотографии привез.
- Фотографии..хм, интересно, Алтын, Арчи место, - сказал дед и направился к Виктору.
Мужчина достал из внутреннего кармана снимки и протянул деду.
Отец смотрел снимки, лицо становилось мрачным, даже морщины на лице стали как-то глубже.
- Так чего ты сразу не сказал, а голову мне тут морочил,- дед смотрел на Виктора,- значит так, иди в дом, там на столе молоко, картофель, хлеб и сало, поешь с дороги, а мне на почту надобно сходить, скоро буду. Алтын, Арчи, это свой.
Собаки лениво пошли за дом.
- Иди, не баись, они у меня ученые, я скоро,- сказал дед, закрывая калитку.

- Здравствуй Дашка,- отец смотрел через окошко кассы.
- Ой, тьху ты, напугали вы меня, здравствуйте,- сказала девушка, продолжая штамповать письма.
- Даша, соедини меня вот с этим номером,- сказал отец и протянул бумажку в окно кассы.
Через пять минут он уже снял трубку в кабине для переговоров.
- Привет старый пень, как жизнь и здоровье? – спросил отец у собеседника.
- Вот жешь, сто лет ни привета, ни ответа, а тут прям соловьем заливается, как жизнь, как здоровье, говори чего надо,- послышалось на том конце трубки.
- Помощь мне от тебя нужна, не справлюсь сам,- ответил отец.
- Отец, ты чего мне голову морочишь, если ты не справишься, то ни чья помощь тебе и не поможет, сам же знаешь,- ответил мужчина.
- Тут случай особый, одному мне ни как,- голос у отца стал серьезным.
- Говори чего надобно?
- Буквы, сегодня я видел буквы,- сказал отец.
В трубке наступила тишина, отец слышал даже тяжелое дыхание собеседника.
- Ты понимаешь, что ты говоришь?
- Да понимаю, я видел фотографии, сейчас поеду прямо туда, и там сам лично все увижу, а ты будь готов, как только все подтвердится, я тебе позвоню, а ты позвони Алексею - пусть будет наготове,- сказал отец.
- Послушай отец, мне уже много лет, стар я для этого, да и если все подтвердиться ты же сам понимаешь, не выживем слишком это черное и сильное, не для меня это,- сказал собеседник.
- Да что ты говоришь такое, Андрей, а девчушка тринадцать лет от роду, которая умрет, если мы ей не поможем, для этого ты не стар, чего ты боишься, как ты можешь так говорить? – отец практически кричал в трубку.
- Отец, ты меня знаешь не первый год, я никогда и ничего не боялся, но это слишком все серьезно, у меня двое сыновей и дочь, если что случиться, как же они без меня?
- Тьху ты, да и не надо, мы вдвоем с Алешкой справимся, тогда выполни мою последнюю просьбу, у меня нет Алешкиного телефона, как все подтвердится, я позвоню тебе, а ты просто перезвони Алексею и все.
- Хорошо отец, я сделаю, то что ты просишь, но большего не проси,- сказал мужчина
- Бывай,- отец повесил трубку.

- Поехали,- отец толкнул в плечо заснувшего прямо на стуле Виктора, - иди машину заводи, а мне собрать надобно кое-что.

Жигуль полз по ухабам сельской дороги.
- А теперь, сынок, я буду задавать вопросы, а тебе надо будет очень подробно на них отвечать, вопросов будет много, но и путь у нас не близкий.
Виктор кивнул в знак согласия.
- Сколько вас человек живет?
- Так трое нас, я, жена и дочка.
- Когда дочь заболела?
- Недели три четыре назад, стала плохо есть, часто рвало ее. Мы сначала подумали, что отравилась чем-то, но с каждым днем все становилось хуже и хуже, у нее появилась усталость, апатия ко всему, да рвота стала чаще.
- Я так понимаю, что кто-то из ваших родственников умер в течение этого месяца,- спросил отец глядя в окно.
Виктор огромными глазами смотрел на отца
- Ты бы на дорогу смотрел, а не на меня, не девица я, да и на вопрос ты не ответил.
- Да, крестная умерла, моя доча очень ее любила, души в ней не чаяла.
Отец закачал головой.
- Все слишком плохо, я даже и представить не мог что так плохо.
Виктор сжал руль до бела в пальцах.
- Собака или кошка есть у вас?- спросил отец
- Хм, да вот незадача, был пес и две кошки, и все куда -то делись. Кошки и раньше пропадали, но неделю погуляют и возвращаются, а пес вообще всегда при нас был. Но вот уже с месяц, как ушли и не вернулись, я даже и не знаю, что думать.
- А тебе думать и не надо, ты лучше рули да на дорогу смотри.
- Так мы уже почти приехали,- сказал Виктор,- вот и село наше.

Виктор с отцом вышли из машины. На встречу вышла женщина.
- Это моя жена Вера, а это Отец,- представил Виктор
- Здравствуйте батенька,- сказала женщина
- Ни какой я не батенька, батенька в церкви, а я просто отец.
- Пойдемте в дом, а то не гоже человека с дороги на пороге держать,- сказал Виктор, открывая ворота.
- Вера ты мне скажи, корову держите вы?- спросил отец
- А то, как же без коровы на селе, да еще и телка родила пол года назад, так что и молоком и маслом и сметаной мы обеспечены.
- Ты поди, да молока свеженького у буренки своей надои,- задумчиво сказал отец.
- Так чего доить, я с утра пол ведра взяла, вон стоит под марлей.
- Не Вера, мне свеженького надо, прям из под коровки, сделай мне одолжение,- отец смотрел на женщину.
- Вер, а ну давай бегом, человек за двести километров приехал, молока свежего с дороги, да и поесть ему надобно, а ты тут корячишься,- Виктор закрыл калитку.
- Да чего мне же не жалко, сейчас свеженького сделаю,- Вера взяла бидон и пошла к сараю.
- Вера, а ты хлеб печешь?- спросил отец
- Пеку, от чего же не печь, в сельпо конечно привозят, да все он ни живой, от него толку то мало. На следующий день уже как кирпич, не то что домашний.
- Вот и ладненько, Вера ты как молочка надоишь, испеки нам пару буханочек свеженького хлеба,- отец прошел в дом.
Чудит дед, молоко ему свежее подавай, а теперь и хлеба испечь, ох и чудит этот отец, подумала про себя Вера, ставя бидон под корову.
- А где дочка твоя?- отец присел на стул
- В комнате она, спит,- Виктор выставлял на стол, соления, сало, хлеб.
- Сынок, ты подожди с едой, вот молока нам принесут, да хлеба испекут, тогда и поедим,- сказал отец и достал сигарету,- в доме курить можно?
- А чего, кури отец, если хочется, я бросил лет десять назад, а до этого смолил одну за одной.
- А вот и молочко свежее, как вы и просили,- сказала Вера и поставила на стол бидон с молоком.
- Только что надоила?- спросил отец и подошел к столу.
- Вот вы чудной, ну а когда же? Вот только что сиськи дергала, оно еще теплое, да вы попробуйте.
Отец заглянул в бидон, потом засунул руку и обмакнул палец в молоке. Внимательно осмотрев палец, облизал его.
- Так скисло молоко хозяюшка.
Вера буквально упала на стул.
- Точно скисло,- облизывая палец, подтвердил Виктор
- Господи, Господи, да что же это, ведь только что надоила, да как же это,- запричитала Вера.
- Хозяюшка, ты бы хлеба нам испекла, а про молоко забудь,- сказал отец,- пойдем, Витя на крыльцо выйдем, покурим да за жизнь поговорим.
Отец сел на ступеньки.
- Крестная когда умерла?
- Так четыре недели будет,- Виктор присел на ступеньку.
- Дочка твоя сильно горевала по ней?
- Ой, сильно отец, они же с ней как подруги были, прям не разлей вода, дочка неделю плакала навзрыд.
- А через неделю все успокоилось, дочка перестала плакать?- отец закурил.
Виктор удивленно смотрел на отца.
- Откуда вы знаете, да, через неделю все стало хорошо действительно
- Ошибаешься ты, сынок, все только началось,- задумчиво сказал отец
На крыльцо вышла растерянная Вера, она нервно теребила фартук:
- Не будет хлеба…тесто не подходит. Сама не могу понять, в чем дело, двадцать лет хлеб пеку, но такого ни когда не было, тесто пластом лежит в кадушке, какой из него хлеб, так кирпич, а не хлеб.
Отец встал и серьезно посмотрел на Веру:
- Ответь мне, как на духу, не подумай чего, но мне надо знать, у тебя сейчас нет месячных?
- Да что вы, я прям ни знаю,- Вера покрылась румянцем и опустила глаза.
- Вера, мне нужна правда. Это очень важно, важно для всех нас, а еще более важно, для твоей дочки, вера у тебя нет месячных?
- Нет, отец,- тихо сказала Вера.
Виктор заметил, как отец даже осунулся от этих слов.
- Веди меня к дочке, быстро,- сказал отец и потушил окурок,- как зовут ее?
- Света,- сказал Виктор и взялся за ручку двери.
- Нет ,сынок, вы тут побудьте, я сам с ней поговорю,- отец открыл дверь и зашел в комнату.

Небольшая сельская комната, одно окно было закрыто ставнями. На кровати лежала девочка лет тринадцати. Весь ее вид говорил о том, что девушка сильно больна. Глаза были закрыты.
Отец взял стул и сел возле кровати. Девушка открыла глаза и внимательно посмотрела на деда.
- Здравствуй дочка, - сказал отец.
- Здравствуйте,- тихо сказала девочка.
- А вы кто?- девушка повернула голову в сторону отца
- Я, Света, помочь тебе приехал. Вот побуду с тобой, ты поправишься, я и поеду домой. У меня два пса огромных, их кормить некому. Я тебе их обязательно покажу, когда ты поправишься.
- Спасибо вам, а вы доктор?
- Нет, дочка, я просто много в жизни видел, многим помог и тебе обязательно помогу.
Покажи мне свои руки,- сказал дед и встал со стула
Девушка вытащила из - под одеяла руки.
- Только что вы увидите, ведь они забинтованы,- спросила девушка.
- А мы снимем бинт,- сказал отец и развязал узел.
Отец снял бинт с руки.
Он делал все, чтобы не показать девушке, того ужаса, который охватил его, увидев руку без бинта. На руке девушке, разрезами на коже были написаны две буквы «У» «М» из порезов сочилась кровь.
- Когда появилась вторая буква?
- Вчера ночью,- ответила девушка,- я проснулась и увидела ее.
- Светлана, дочка, я сейчас попробую тебе чуть-чуть помочь, но ты должна в точности выполнять все то, что я буду тебя просить.
- Хорошо,- ответила девушка.
- Ты сейчас закроешь глаза, и откроешь их, только тогда, когда я уйду, договорились?
- Хорошо, а как вас зовут?- спросила девушка и закрыла глаза.
- Называй меня отцом, меня все так зовут, и очень давно.
- И еще, Света, а ты когда в последний раз видела крестную?
- Вчера видела, она приходила ко мне,- спокойно ответила девушка.
- А сейчас просто лежи с закрытыми глазами, кровь надо остановить, а то видишь сочится, это не хорошо - сказал отец, и взял руку девушки в свои руки, склонился над порезами и чуть слышно стал произносить:
Ехал человек стар, под ним конь кар, по рытвинам, по дорогам, по притонным местам. Ты мать руди жильная телесная, остановись, назад воротись. Стар человек тебя запирает, на покой согревает. Как коню его воды не стало, так бы тебя, руда-мать, не бывало. Слово мое крепкое. Аминь
Отец повторил эти слова девять раз.
- Все, отдыхай дочка,- отец положил руку девочки на одеяло и направился к двери.
Когда рука коснулась ручки, отец услышал скрип позади себя, он обернулся.
Светлана, облокотившись на локоть, смотрела на отца. Ее рука сжимала одеяло.
Отец повернулся и стал пристально смотреть в глаза Светланы. Белки ее глаз стали наливаться кровью, и когда они стали одного цвета со зрачками, девушка открыла рот и произнесла грубым мужским голосом:
- УБИРАЙСЯ ТВАРЬ, ИЛИ УМРЕШЬ.
Отец перекрестился и вышел из комнаты.

Виктор увидел перед собой не того мужчину с седыми волосами и красивой статью, а увидел старика. Отец с трудом передвигал ноги, лицо стало серым.
- Отец, что случилось?- Виктор подбежал к старику.
- Сынок, все на много хуже, на много сильнее, чем я мог только себе представить,- отец опустился на стул.
- Слушай меня внимательно, вот тебе телефон, беги на почту, попроси соединить с этим номером. Человека зовут Андрей, скажи ему, что все подтвердилось, скажи, что я тебя послал позвонить. Он может спросить, сколько времени осталось? Скажи ему, что немного..
Если он спросит, какие признаки? Ответь так, есть две буквы, сплющились ноздри, сморщились и стали прозрачным ушные раковины, на языке черные приищи, очень плохой запах изо рта. Но самое главное, скажи, что он заговорил со мной. Беги сынок, времени очень мало. Пусть звонит Алексею, немедленно.
- Я сейчас, отец, я мигом, - Виктор накинул куртку и выбежал из дома.
В сенях стояла растерянная жена Виктора.
- Отец, а куда это он?- спросила женщина.
- Ты мне лучше скажи, где церковь у вас?- отец взял руки Веры в свои.
- Так как где, вон на краю села, через десять домов,- ответила женщина.
- Ты к дочке в комнату не заходи, пусть она поспит, но у меня к тебе будет одна просьба, вернее две просьбы. Пойди в магазин и купи две новые подушки, и простыни. И еще, убери из дома все мясо, колбасы, сало и так далее. Оставь в доме только постные продукты. Представь, что пост начался, Свете готовь только постные блюда. Ни какого мяса, жира и рыбы, только овощи и крупы.
- А куда же мне все это деть?- спросила женщина.
- Погреб есть?- женщина кивнула в ответ,- вот туда все снеси и запри на замок, а ключ отдашь мне. Ты все поняла?- отец почувствовал, что руки женщины бьет мелкая дрожь.
- Господи, да, да я все поняла, Господи.
- Иди и делай то, что я попросил, но только проверь, чтобы ни грамма мясных продуктов не осталось в доме, а я пока в церковь схожу.
Отец вышел за калитку и направился в сельскую церковь.
Во всех селах церкви одинаковые, и эта ничем не выделялась, обычная сельская обитель добра и веры. Отец трижды перекрестился перед входом и зашел в церковь.
Возле алтаря отец увидел батюшку.
- Доброго дня батюшка,- сказал отец
Священник повернулся и сказал:
- И тебе добра мил человек.
- Дело у меня к вам есть батюшка, надобно мне кое - что у вас приобрести,- сказал отец.
- Коли на благое дело, коли на здравие, от чего же не помочь, говори,- громогласным голосом сказал священник.
- Батюшка, мне надо, литров двадцать святой воды, кадило, ладана побольше, свечей штук сто обычных, и штук двадцать самых толстых, мел церковный и еще, иконы Святой Богородицы и Николая Чудотворца. И все это освятить,- спокойно сказал отец.
- Ты никак на войну с нечестью собрался? – с чуть заметной улыбкой спросил священник.
- Ты, батюшка, как в воду глядишь. Знаешь что такое буквы бесовы или как их в народе называют, Буквы Демона?
Отец даже осел, от услышанного и трижды перекрестился.
- Сколько времени?- спросил священник
- Практически не осталось, времени почти нет, так что батюшка давай поспешим с этим.
- Сколько вас? – спросил служитель церкви
- Двое, - ответил отец
- Ты шутишь, это невозможно, двое не смогут с этим справиться.
- У нас нет выбора, нас только двое, - ответил отец
- Я буду с вами, это то ради чего я служу, нас будет трое.
- Батюшка, ты понимаешь, что это может быть последний твой бой? - спросил отец.
- Да сын мой, но это не меняет моего решения.
- Хорошо, подготовь все, знаешь хату Виктора?
- Да конечно знаю,- ответил батюшка.
- Когда прейдет время, я сообщу, и ты со всем что я у тебя попросил должен быть там.
Отец перекрестился и вышел из церкви.


Возле калитки сидел Виктор.
- Ну что позвонил? – спросил отец.
- Да, все сделал как ты и просил,- устало ответил Виктор.
Мужчины вошли в дом.
- Вот новые подушки и простыни, две штуки,- Вера показала на сверток, лежащий на столе.
- Слушайте меня внимательно, вам надо насыпать на пол соломы в комнате дочки, застелить новой простынею, положить новую подушку и положить дочку на пол, ей будет легче на полу. А старые подушки, матрац и одеяло вынести во двор, вот сюда,- отец показал рукой место.
Через несколько минут, Виктор вынес во двор белье и положил на место указанное отцом.
- Виктор, у тебя бензин есть?
- Да есть в канистре, вон в сарае.
- Бери канистру, а я возьму белье и пошли со мной, где тут у вас или пустырь или поле?- спросил отец.
- Так вон за селом, сразу и начинается пустырь, сказал Виктор и побежал в сарай.
- Вера, теперь ты, ты все сделала, как я просил?
- Да, убрала все в погреб и вот ключ,- женщина протянула ключ.
- Теперь это очень важно, никому и ничего не давай, пока нас не будет,- сказал отец, глядя в глаза женщины.
- Как так ничего не давать?- переспросила она.
- Ничего, ни воды, ни соли, ни денег, ни дров, ничего и никому ты не должна давать, пока мы не придем. И никого не пускать за калитку. Ты сделаешь, так как я попросил?
- Хорошо, Господи, что же происходит,- женщина приложила руки ко рту
- Все будет хорошо, скоро приедут мои друзья, да и батюшка нам поможет,- сказал отец и вышел со двора.

На пустырь шли молча
- Вот тут, хорошее место,- сказал отец и кинул белье.
Виктор остановился рядом.
Отец присел, из кармана достал нож и вспорол подушку. Облако из перьев взметнулось и тут же белым снегом осело на землю. Отец начал руками перебирать перья из подушки. Виктор молча наблюдал за ним.
- Смотри,- сказал отец и показал Виктору на предмет лежащий на перьях.
Виктор склонился и увидел моток проволоки, в виде креста могильного, в который были вплетены длинные черные волосы, иголки с красными нитками, какие то листья, а рядом лежал маленький платяной мешочек.
Виктор потянул руку, что бы взять предметы.
- Не смей этого делать,- жестко сказал отец.
- В этом мешочке земля, которой запечатывают покойников, но взята она из- под ног твоей дочки прямо на похоронах. Крест могильный сделал из венка похоронного. Все это на смерть, причем очень сильный заговор, я это чувствую. Но все это только предшествующие признаки, все это сделано для другого…отец осекся на полуслове.
- Поливай все это бензином,- сказал отец, вставая с колен.
Виктор обильно полил белье бензином.
- Слушай меня внимательно, как все подожгу, я начну читать молитву, будет сильно коптить. Если вдруг дым пойдет на тебя, сразу становись на колени, крестись и говори вот это.
Ты стелился как поземка, ты по ветру идешь, но не взять тебя меня силой, ибо дух мой чист. Поверни в сторону, уйди от меня копоть не чистая, и возьми собой всю чернь и не возвращайся в мой дом. Аминь.
У Виктора затряслись губы.
- Запомнил?
Виктор закивал головой.
- Все отходи вон туда.
Отец кинул горящую спичку на белье. Начал креститься и что - то тихо говорить.
Виктор же крестился и молил об одном, чтобы дым не пошел в его сторону, потому, что все слова вылетели из головы.
Огонь был ярким, но с каждой секундой, сила огня уменьшалась, и появлялся чад, черного цвета. Отец продолжал читать молитву и креститься. Черный дым поднимался ровным столбом прямо в небо. Виктор уже ничего не видел, он упал на колени и закрыл лицо руками.
- Вот тебе раз, а кто за дымом будет следить?- возле Виктора стоял улыбающийся отец.
- Я…я…что-то мне не хорошо стало,- Виктора трясло всего.
- Ладно, вставай и пошли, хозяйка нас заждалась.
Отец увидел возле калитки двух мужчин.
- Лешка, как я рад тебя видеть,- отец обнял человека, поднявшегося ему навстречу.
Отец, даже забыл про другого мужчину, сидящего на корточках.
- Не ожидал Андрей, ты же сказал, что не приедешь, что мол, стар для этого,- отец смотрел на мужчину.
- А вот куда ты без меня, куда я вас двоих отпущу,- поднялся второй мужчина.
- Тысячу лет я тебя не видел, дай хоть обнять тебя, ворчуна старого,- отец обнял второго мужчину.
- Это Виктор, а это Алексей и Андрей, это мои старые друзья, они будут помогать вылечить твою дочку,- представил мужчин отец.
Мужчины пожали друг другу руки.
- Ну что пошли в дом.
Мужчины вошли в дом.
- Вера и Виктор, вы бы оставили нас на пару минут, мы тут обсудим кое – что. Я, конечно, извиняюсь, что приходится вас гнать из собственного дома,- сказал отец.
Когда дверь закрылась, мужчины сели друг против друга.
- Значит так, нас будет четверо, местный священник будет с нами, нам лишние руки не помешают,- сказал отец.
- Батя, не боишься непосвященного брать, ведь эта проповедь, может стать для него последней,- Алексей закурил.
- Да он мужик что надо, да и к тому же кое-что сам знает. Когда дадим сигнал он, принесет все что нам необходимо.
- Теперь о главном, он говорил со мной, мужским голосом. Я если честно думал, что все будет намного легче, но когда услышал мужской голос, понял, что слишком все серьезно.
Я предпринял кое-какие меры, девушку положили на чистые простыни, на полу. Все продукты убрал в погреб. И еще, у хозяйки тесто не взошло, и только что выдоенное молоко моментально скисло.
- Господи, так это же…
- Не надо, ты же знаешь, что он только наберет силу, а ее у него и так на десятерых хватит, так что не произноси имя. Хотя я пока точно не знаю, кто он, но уверен, что кто-то как минимум из пятого круга.
- Господи, - Андрей и Алексей перекрестились, - пятый круг, отец ты представляешь, с какой силой мы столкнемся?
- Это пока, просто мои размышления, но думаю, сегодня ночью мы будем точно знать, кто он,- спокойно ответил отец.

Солнце садилось за холм, и сумерки укрывали землю. Отец курил и смотрел на последние лучи заходящего солнца. За сумерками придет ночь, а ночь принесет что-то потустороннее. Ночь всегда приносила другой мир, в наш с вами светлый и радостный, приносила мир Таин, тьмы и совсем другой силы, силы безжалостной и темной.
Отец выкинул окурок и вошел в дом.
Виктор, его жена, Андрей и Алесей сидели за столом.
Отец подошел к столу.
- Виктор и Вера, вам придется лечь спать на сеновале, возьмите все необходимое и помните, что бы не случилось, не выходите из сарая, не смотрите на улицу, просто лежите, что бы не случилось, это очень важно.
- Господи, господи помилуй,- у женщины в глазах появились слезы,- Храни вас Господь.
Виктор обнял свою жену и повел на сеновал.
- Ну а вы, вы и так все знаете, не спим, просто лежим, ни во что не вмешиваемся, как станет невмоготу, читаем молитву «Спаси и сохрани», девочка спит, поела овощной суп и заснула, силы покидают ее с каждым часом, видно совсем близок переход,- отец обвел всех взглядом,- ну что, с богом.

Ночь буквально за секунду накрыла землю. Стихли дневные звуки, и в силу вступили звуки ночи. Сверчки, на болоте начали свою песню лягушки. Изредка на краю села подавала голос сторожевая собака. Ночь полностью вступила в свои права.
Отец лежал около окна. Одинокий комар не давал сосредоточиться, все норовя, приземлится на лицо мужчины.
Сколько прошло времени, отец сказать не мог, в какой то миг, ему показалось, что морфей победил тревогу и страх, и окутал его своими чарами.
Отец услышал скрип половицы в комнате Светы, потом еще раз и еще. Отец напрягся, про себя начал читать молитву, все тело начала бить дрожь.
Дверь комнаты открылась и на пороге показалась дочь Виктора. Отец перекрестился.
Девушка потянула носом и сделала шаг. Отец не мог понять, что в девушке не то. Новая ночная рубашка, распущенные волосы, босые ноги. Девушка остановилась посередине комнаты.
Дыхание, отец, вдруг понял, что было не то. Дыхание девушки, утробное, грубое, с клокочущими звуками, с каким- то бульканьем и с привыванием, так дышит зверь, но не человек, так не может дышать девушка тринадцать лет от роду. Отец покрылся холодным потом. Девушка с силой потянула носом и застыла, как бы пытаясь почувствовать вкус воздуха. Отец читал молитву и крестился.
Светлана стояла посередине комнаты, луна, освещавшая ее лицо, делала его мертвенно бледным. Волосы спадали на грудь, ноги широко расставлены, руки сжаты в кулаки.
Девушка еще раз втянула воздух носом.
И, неистово заскрежетав зубами, направилась во двор.
Отец не мог унять дрожь своего тела, спина покрылась холодным потом. Отец сел в кровати и прижал лицо к стеклу. Он видел, как Светлана остановилась посередине двора. Даже с улицы он слышал ее звериное дыхание.
Девочка развернулась, и пошла в сторону хлева.
Отец перекрестился.
С улицы, послышалось какое то ворчание, всхлипы и шорохи. Все смешалось в один клокочущий ужасом шум.
Только бы они не смотрели на улицу, - подумал про себя отец.
На сеновале Виктор прижал к себе жену, закрыл глаза, и, трясясь всем телом, читал молитву.
Через несколько секунд, шум на улице прекратился, и на пороге показалась девочка.
Она опять втянула воздух носом, и направилась прямо к отцу. Отец почувствовал, как язык онемел, ступни и спина покрылись ледяным потом, тело стало деревянным.
Девушка, подошла к кровати, наклонилась и посмотрела в глаза отцу и клокочущим голосом сказала:
-УБИРАЙСЯ СУКА.
На одеяло, которым был крыл отец, капнула слюна с губ девушки.
Отец ощутил сильный смрад, исходящий от девушки, изо рта воняло подвалом и гнилью.
Девушка выпрямилась и медленно пошла к себе в комнату.

Летнее солнце нагревало утренний воздух своими лучами. Отец курил, сидя на ступеньках крыльца.
- Все подтвердилось - это пятый круг, скоро переход,- тихо сказал отец, вышедшему на крыльцо Андрею.
- Откуда ты знаешь? Что случилось? – взволнованно спросил мужчина.
- Она ночью, порвала курицу, и съела в сыром виде бедро, выпотрошила ее, буквально вывернула на изнанку. Дыхание, я чувствовал ее дыхание - это зверь. Только зверь так может дышать.
- Андрей, беги в церковь, бери у батюшки церковный, освещенный мел и пулей назад. Отцу передай дословно, сегодня в 21-00 он должен быть тут, пусть принесет все, что я просил.
Андрей набросил рубаху на плечи и побежал по направлению к сельской церкви.
Из сеновала вышел Виктор с женой. Отец заметил, что виски Виктора чуть припорошены сединой, только сейчас заметил. Он не мог вспомнить, была ли седина у него, когда они встретились, но сейчас она была. Глаза женщины были заплаканными и перепуганными.
Отец подошел к Виктору.
- Сынок, скажи мне, есть ли у твоей дочки подружки, такие, чтобы с детства вместе?
- Ну а то, Валька, Ирка и Лариска, они с пеленок вместе, да и семьями мы дружим,- сказал Виктор.
- Слушайте меня внимательно, все оказалось намного сильнее, нам не хватит наших сил, что бы победить это. Иди к их родителям, и объясни, что нам нужны ее подруги на сегодняшнюю ночь, они могут спасти Светлану, и только они могут нам помочь. Это слишком серьезно, еще никогда я не слышал что бы кто-то смог помешать переходу с пятого круга на четвертый…- отец осекся на полу - слове.
Виктор закивал.
- Господи, что же это такое, господи, помоги нашей девочке,- жена Виктора заплакала.
- Идите, девочки должны быть тут, до девяти вечера.
- И еще, Вера по дороге нарви цветков Бессмертника, знаешь, как выглядят?
- Да, конечно знаю, Господи.
Во двор вбежал запыхавшийся Андрей.
- Андрей, ты знаешь, что надо делать, рисуй на крыше, на воротах и на стенах,- отец серьезно отдал приказ.
- Алексей, бери нож и наруби осиновых веточек, охапку, - отец развернулся и пошел в дом.
Мужчина подошел к двери, ведущей в комнату Светланы и прислушался.
За дверью была тишина.
Отец открыл дверь и вошел в комнату.
Девушка лежала на кровати. Скорее то, что осталось от некогда цветущей девушки. Глаза ввалились, ноздри еще сильнее сплющились, ушные раковины стянулись и стали почти прозрачными, губы покрылись белым налетом.
Отец подошел к девушке. Света открыла глаза, чуть улыбнулась и тихо сказала:
- Здравствуйте отец.
- Здравствуй милая, как ты себя чувствуешь?
- Очень спать хочется, слабость, а так нормально.
- Покажи мне свою руку, - сказал отец и подошел еще ближе.
Девушка откинула одеяло и протянула руку отцу.
Отец в ужасе отшатнулся от девушки. На руке появилась третья буква «Р»
Отец зашептал молитву и стал пятиться к двери.
- ДАЙ МНЕ МЯСА, Я ХОЧУ МЯСА, СУКА СЛЫШИШЬ.
Лицо девушки было перекошено, голос сменился на утробный грубый бас. Ее руки сжимали одеяло, губы покрыла пена.
- ДАЙ, ТВАРЬ, ДАЙ МЯСА.
Страшное зловоние наполнило комнату.
Лоб отца покрылся испариной, губы шептали молитву.
- БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ…ДАЙ МЯСА
Девушка попыталась приподняться на локте.
Отец пытался дрожащей рукой найти дверную ручку.
Девушка втянула носом воздух и резко плюнула в сторону мужчины.
- М…Р…А…З…Ь – грубым, булькающим голосом прорычала девушка.
Тело девушки мелко задрожало, и она опустилась на подушку.
Отец по стене сполз на пол. Лоб был покрыт капельками пота, рубаха прилипла к спине, во всем теле была полная опустошенность.
Отец встал на колени и пополз по полу, низко пригнув голову. Он искал, то, что плюнула девушка. На полу он увидел мокрое, пятно со слизью зеленого цвета. Отец наклонился еще ниже, и понюхал, то чем плюнула девушка. Мужчина отпрянул от пола, и, на коленях, что - то мыча себе под нос, выполз из комнаты.
Отец лежал в гостиной на полу, и понимал, что надо собраться с силами, нельзя, чтобы его видели в таком состоянии. Мужчина с трудом встал и сел на стул.
В дом вошел Алексей в руках он нес большую охапку веток осины.
- Отец, столько хватит?- спросил он и положил ветки на пол.
- Алексей, времени очень мало, давай работать. Надо ветки положить на всех торцах стен в этой комнате, по периметру дверей, по периметру окон, он не должен выйти ни через двери, ни через окна, он должен выйти только тем путем, который мы ему укажем, иначе он вернется,- сказал отец, и встал со стула.
Отец взял в руки ветку, и подошел к окну. Помогая себе ножом, просунул ветку между стеклом и рамой. Алексей принялся за другое окно.
В комнату вошел Андрей. Руки, штаны и рубаха были испачканы мелом.
- Все отец, я нарисовал знаки, как ты и просил.
- Давай Андрюха, помогай нам, времени совсем чуть-чуть.
Мужчины втроем принялись за работу. Через пол часа все было сделано.
Во дворе послышался скрип калитки. Мужчины вышли на крыльцо. Виктор и его жена зашли во двор. Вера несла огромный букет цветов бессмертника.
- Я договорился, девочки будут тут ровно в 21-00,- сказал Виктор.
- Вера, у меня к тебе будет просьба, бери бессмертник, разделяй его на веточки и втыкай во все щели в этой комнате, в стены, в дверь, в пол, во все места, где есть щели,- сказал отец.
- Отец, ты ничего не путаешь, ведь он не испугается бессмертника, ведь он не должен его боятся,- тихо спросил Алексей.
- Он нет, но обязательно прейдет она, вот бессмертник и сослужит нам службу,- так же тихо ответил отец.
- Витя, у тебя есть в хозяйстве кол, метра полтора, два длинною?
- А чего же нету, вон в сарае штук двадцать штакетин стоят, бери, коли надо.
Отец поднял голову и посмотрел на потолок.
- Витя, это несущая балка?- спросил он и показал рукой на брус, выступающий на потолке.
- Да правильно, - сказал ничего непонимающий Виктор.
- Хорошо, очень хорошо,- отец пристально посмотрел на хозяина дома.
- Витя, мне неудобно тебя просить, и ты можешь отказаться, но ты нужен будешь нам сегодня ночью, боюсь нам не справиться самим.
- Отец, о чем разговор, конечно, ведь это моя дочка, я буду с вами.
- Соль... вот жжешь старый пень, я забыл сказать священнику про соль, Алексей дуй в церковь, и скажи, что бы батюшка взял с килограмм священной соли.
- Я мигом, я сейчас,- Алексей хлопнув калиткой побежал по улице.
- Сколько времени? – спросил отец
- Уже почти семь часов вечера
- Ну что Вера, управилась?
- Да вот почти закончила,- сказала женщина, продолжая втыкать цветы в щель возле двери.
- Вера, пойди к дочке, побудь чуток с ней, близко к ней не подходи,- сказал отец.
- Господи,- женщина приложила руки к лицу и пошла в комнату дочери.
- Ну что же, мы готовы к этому,- сказал отец и сел за стол. Мужчины молча сели на стулья.
В комнате дочери послышался странный клокочущий звук. И сразу за ним, стук тела об пол. Мужчины ворвались в комнату. На полу лежала мать девочки.
Мужчины схватили тело Веры и вынесли его в комнату.
- Вода, на лицо ей воды,- крикнул отец.
Кто-то брызнул на лицо женщины. Она открыла глаза, посмотрела на мужчин и зашептала:
- Там…там..- она показала рукой на дверь в комнату дочери,- там…ее вырвало,- женщина закрыла глаза.
- Виктор будь с ней,- почти крикнул отец, и побежал в комнату дочери. Андрей последовал за ним.
Девушка лежала на постели с закрытыми глазами.
Возле нее мужчины увидели мокрое, шевелящееся пятно.
- Свет, включи свет, мне надо видеть что это,- крикнул отец.
Андрей щелкнул выключателем.
Как только свет включился, мужчины отшатнулись от девушки, в ужасе смотря на мокрое пятно. На полу, возле девушки, в луже слизи шевелились вперемешку черви и головастики. Мужчины пятились и пытались открытыми ртами хватать воздух.
- Воды, дайте воды,- тихо сказал отец, закрывая дверь в комнату Светланы.
Мужчина жадно пил воду. Андрей, обессиленный свалился на стул.
- Вера, мне надо пять чистых мужских рубах,- сказал отец и поставил кружку на стол.
- Так там, в комоде, Витька знает, берите сколько надо,- сказала женщина.
- Вера, бери корову и телка и уходи, пока не взойдет солнце - не приходи, что бы ты ни слышала, на улицу не выходи и в окна не смотри, тебе есть к кому пойти,- тихо спросил отец.
- Господи, так к Семеновым я пойду, Господи. Вера накинула платок на голову, посмотрела на мужчин и тихо сказала:
- Храни вас господь.
Женщина вышла во двор.
Минут через пять, в комнату вошел бледный как смерть Алексей. В руке был зажат мешочек, глаза широко раскрыты, руки била мелка дрожь.
- Леха, что случилось, что с тобой,- отец махал руками перед глазами Алексей.
- Там ..там…я видел наблюдателя,- тихо сказал Алексей.
- Господи, этого не может быть, на пятом круге не должно быть наблюдателя.
- Леха, расскажи, что ты видел, - отец тормошил за плечо мужчину.
- Я шел из церкви, иду в руке мешочек с солью. Вдруг слышу чуть позади шаги, я оглянулся, идет себе мужик. Ну, я думаю, чего это я так перетрухнул, обычного мужика, мало ли куда он идет. Иду, он то же идет. Я чуть ускорил шаг, на улице уже сумерки, и мне чего-то не по себе стало. И он шаг ускорил, не догоняет, но и не отстает. У меня уже и мысли в голову дурные полезли, но я думаю, может причудилось, мало ли. Думаю, на перекрестке я его проверю. Дошел до него и остановился, смотрю, и он остановился. Я возьми и крикни:-
- Чего тебе, мужик, ты что заблудился?
А он стоит и молчит. И тут меня как обухом по голове, я прям сразу почуял неладное. И как рванул бегом. Бегу, оборачиваюсь и вижу, что он тоже бежит, не догоняет и не отстает. У меня, прям сердце в пятки и ушло. Я с пригорка сбежал и несусь к дому, он за мной. Я чувствую, что сил нет, бежать не могу, воздуха не хватает, сердце колотится.
Я до забора добежал, все, чувствую, больше не могу, перешел на ход, ноги с трудом переставляю, он то же идет. Я дошел до калитки, на колени упал, и думаю, пусть что хочет делает, передохнуть мне надо. А он, Ирод этот, на углу остановился и стоит. Я, значит, на коленях стою, надышаться не могу и вижу, он расти начинает. Прям на глазах, прям в рост пошел, я ртом воздух хватаю, закричать хочу, а не могу, прям, отнялось все у меня с перепугу. А он все растет, я смотрю, а плечи его на уровне дома уже. Я стал креститься и читать Отче наш. Я как трижды отче прочел, он на убыль пошел, смотрю на него, а сам крещусь и молитву читаю. А он все меньше и меньше, потом совсем маленький стал, как карлик, и потом раз и пропал вовсе. Я еще чуток отдышался, к вам сразу.
Отец, внимательно выслушал рассказ мужчины, посмотрел на часы и сказал:
- Ну что же, сейчас отец должен прибыть и подруги Светланы.
Во дворе послышался скрип калитки и громогласный голос священника:
- Эй вы, где тут все подевались, а батюшку что никто не встречает.
Мужчины вышли во двор, отец толкал впереди себя тачку, на которой восседал бидон и еще какие-то вещи обернутые мешковиной.
- Батюшка времени в обрез, раскладывай в комнате вещи и нам надо поговорить.
Мужчины зашли в дом, все сели за стол, отец остался стоять.
- Друзья, все на много страшнее и сильнее, чем я это себе мог представить. Сегодня девочка плюнула гноем, потом ее вырвало лягушками и червями.
- Святые мощи, Господи,- священник перекрестился.
- Она требует мяса, материться мужским голосом. У нее все признаки скорой кончины, страшная вонь изо рта, черные язвы на языке, сплющенные ноздри и ссохшиеся ушные раковины, у нее липкий, вяжущий пот. Наблюдатель, которого видел Алексей. Отец сделал паузу. Я никого не буду осуждать, если кто-то откажется, но вы должны понимать, что мы можем не выжить сегодняшней ночью. Когда я приехал сюда, у коровы моментально скисало молоко, только что надоенное, тесто не поднималось, хотя у женщины не было месячных. С этого дома ушли, собака и две кошки. Это все очень серьезно. И у нее появилась третья буква «Р». Буквы на руке будут составлять слово «Умри» И самое главное, при переходе на четвертый круг, не должно быть наблюдателя, но он есть, его видел Алексей. Все это мне дает повод думать, что мы ошиблись, это не четвертый круг, это третий.
- Господи, да это не возможно, невозможно остановить переход на третий круг, еще ни кто этого не делал. Люди с трудом выживают, останавливая переход на четвертый уровень, а тут третий. Отец, скажи, что это ошибка,- дрожащим голосом спросил Андрей.
- Нет, я не ошибаюсь, это именно третий круг,- Отец обвел взглядом всех присутствующих.
- НО, я не отступлюсь, я пойду до конца, мне жаль эту девочку, мне жаль ее родителей, мы слишком далеко зашли, что бы вот так взять, и бросить их на произвол судьбы,- сказал отец.
Мужчины за столом молчали.
- И так, кто остается? – отец обвел взглядом присутствующих.
- Я с тобой, до последнего,- сказал Алексей.
- Ты что подумал, что я вот так брошу тебя тут, не дождешься,- Андрей посмотрел на отца
.- Ну а мне сам Бог велел, быть с вами,- сказал священник.
- Это моя дочь, вы тут из-за нее, и я останусь - Виктор посмотрел на присутствующих.
- А теперь, все должны выполнять то, что я скажу, в точности до слова, от этого зависит и ваша жизнь, и жизнь девочки.
- Виктор, тут в этой комнате надо вбить четыре крюка в пол, к которым мы привяжем девочку.
- Отец, отлей литров пять святой воды в таз, приготовь чистых рубашек, все это во дворе.
- Алексей, бегом в сарай и неси сюда штакетину, после этого, расставь тут свечи, штук двадцать должно хватить, а еще штук двадцать держи рядом с собой, на всякий пожарный.
- Андрей, надо взять простынь и нарвать полос штук пять шесть, по всей длине простыни.
- Я пока поставлю иконы, там, где они и должны стоять,- ну что все за работу.
Мужчины встали, и каждый начал молча выполнять свою работу.
Отец, расставив иконы, бегал от одного к другому, и контролировал всю работу, иногда давая указания, что надо исправить.
Буквально через десять минут все было готово.
- Теперь все раздеваемся до гола, выходим во двор, вещи забираем с собой.
Мужчины, как в армии скинули с себя одежду.
- Теперь каждый становиться лицом на север, это туда,- отец показал рукой, - и омываем свое тело святой водой, смочить надо все тело. Батюшка читает молитву Очищения.
Мужчины макали губки в воду, и тщательно обтирали свое тело.
После обтирания, мужчины надели чистое белье и рубахи.
Отец обвел всех взглядом:
- Ну вот, как бы и все, все, что надо мы уже подготовили. За исключением самой девочки. Виктор, выноси ее сюда, Андрей стели простынь между крюками.
Отец девочки пошел в комнату. Через несколько секунд, он вынес ее на руках, Светлана спала.
Отец положил ее на простынь.
- Виктор, бери лоскуты простыни, и обвяжи ей запястья и ноги.
Виктор, непонимающим взглядом, смотрел на отца.
- Витя, силы у нее будут просто бычьи, и если мы ее просто привяжем, она веревками сорвет себе кожу, поэтому, мы обернем руки и ноги простыней, а поверх уже привяжем веревки, дабы смягчить трение,- пояснил отец.
На дворе уже стало темнеть.
Ноги и руки девушки были привязаны к крюкам на полу. За все это время она не проснулась. Отец очень озабоченно вглядывался в лицо девушки.
- Теперь, когда придут ее подруги, ни под каким предлогом не заводить их в эту комнату, пусть они останутся на кухне.
Во дворе скрипнула калитка,- а вот и они,- сказал отец, и пошел на встречу девушкам.
Отец провел девушек на кухню.
В глазах подруг явно читался неподдельный страх.
- Присаживайтесь девушки,- сказал отец и сам сел на один из свободных стульев. Девушки расселись за столом и внимательно смотрели на отца.
- Вы подружки Светланы, и сейчас именно тот случай, когда дружба будет не на словах, а на деле. Светлана очень сильно больна, мы все тут собрались, что бы помочь ей, как можно быстрее выздороветь. Без вашей помощи, мы ни чего не сможем сделать, и если вы откажитесь, очень боюсь, что Светланы после сегодняшней ночи, больше не будет в живых.
Девчушки готовы были расплакаться от всего, что услышали.
- Мне очень сильно нужна ваша помощь, а еще сильнее, она нужна вашей подруге Свете, вы готовы помочь ей?- спросил отец.
Девочки тихо но почти одновременно сказали ,что готовы на все, что бы помочь своей подруге.
- Тогда слушайте меня очень внимательно, - отец сделал паузу, - очень важно, что бы вы выполнили точно то, что я вам сейчас скажу.
Девушки даже немного осунулись в плечах, от страха.
- Именно за этим столом вам и придется провести сегодняшнюю ночь. Вы зажжете свечи, перед собой положите Библию. И будете ждать.
- Чего нам ждать?- спросила одна из девчушек.
- Вам надо ждать,- отец замолчал, подыскивая правильные слова,- вам надо ждать, страха.
У девочек округлились глаза.
- Вам надо будет ждать, своего страха, когда он станет сильным, и когда его уже нельзя будет терпеть, вам надо взяться за руки, и начать читать молитву, я покажу какую.
- Ни в коем случае, не поворачивайтесь к двери, что бы ни произошло, даже крыша дома упадет, вам НЕЛЬЗЯ поворачиваться вот к этой двери,- отец показал рукой на дверь, ведущую в гостиную.
- Вам надо просто держаться за руки, и читать, постоянно читать молитву, не останавливаясь. Девочки, и еще, вы не должны ничего слышать ,и, поэтому вам уши закроют ватными тампонами, и сверху совсем чуть- чуть зальют воском.
- Вы согласны?
Девочки больше механически закивали головами.
- А сколько нам читать молитвы?- спросила одна
- До тех пор, пока к вам не выйду я.
- Ну что же, вы не должны оборачиваться, не должны прерывать чтение молитвы, и помните, с вами ничего не может произойти,- отец встал,- сейчас к вам выйдет батюшка и все приготовит.
Отец вошел в комнату. В комнате горело много свечей, в воздухе пахло ладаном.
Посередине комнаты, лежала девушка, привязанная к крюкам. Мужчины стояли чуть в сторонке.
- Все готово, сейчас батюшка поможет девушкам, и мы будем готовы - шепотом сказал отец. Все садимся под стенами, прямо на пол, нам ни чего не остается, как ждать.
Мужчины расселись на полу.
Светлана спала.
Ночь полностью вошла в свои права, закрасив весь сельский пейзаж темными красками ночи.
Время тянулось, как никогда медленно.
Луна скрылась за тучами.
Отец поймал себя на мысли, что это самая тихая ночь в его жизни. Замерло все, ни звука.
отец наклонился, над плечом Виктора и прошептал:
- У тебя есть разделочный нож?
- Так на кухне лежит в столе.
- Возьми его, только тихо.
Виктор вышел, и, через несколько секунд, протянул отцу огромный нож.
Отец, опустил лезвие в пламя свечи, склонил голову и стал шептать что-то. Через минуту, отец положил нож в сторону, облокотился спиной о стену и закрыл глаза. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал за эти дни.
- Отец, зачем, мы девушкам закрыли уши, да и еще залили вату воском?- прошептал на ухо Виктор.
- Он будет их звать, ему нужны уши, ему надо будет, чтобы они обернулись. И, если это случиться, он уйдет, но явиться с еще большими силами, и вот тогда, никто уже его не остановит.
Виктор с открытым ртом слушал отца.
Светлана чуть приоткрыла глаза, и туманным взглядом обвела комнату.
Изо рта девочки послышалось сипение и клокотание.
Отец поднял указательный палец вверх и тихо сказал:
- Все время пришло, всем внимательно слушать мои команды, и выполнять точно, это очень важно.
Пламя всех свечей одновременно колыхнулось.
Девушка на полу потянула носом.
Тело передернулся мелкая дрожь, пальцы сжались в кулаки и руки натянули веревки, к которым были привязаны.
На какой - то момент всем, показалось что еще чуть - чуть и девушка вырвет крюки из пола.
- Батюшка и Виктор, вам надо навалится всем телом, на руки девушки, быстрее,- четко сказал отец.
Виктор и священник подошли к девушке и грудью навалились на ее руки.
Все свечи сильно зачадили.
- Он тут, все время пришло,- сказал отец и встал с пола.
- Алексей, влей девушке в рот немного святой воды и взбрызни лоб,- тихо сказал отец
Алексей поднес кружку ко рту девушки, влил несколько капель, потом рукой намочил лоб.
Кожа на лбу моментально покраснела как от ожога.
Света выгнулась всем телом, пятки часто застучали по полу, издавая сплошной, невыносимый, страшный гул.
- Виктор и батюшка, не смотрите на нее, держите как можно сильнее,- крикнул отец.
Лицо девушки перекосило, рот искривился, ноздри сузились оставив только маленькие щелки в носу.
- БУДТЕ ПРОКЛЯТЫ ВЫРОДКИ
Голос девушки звучал зловеще, он перемешивался с булькающими, гортанными звуками.
Тело полностью выгнулось и касалось пола только пятками и затылком.
Свечи страшно зачадили.
- Держать ее, не отпускать - отец кричал.
Никто не заметил, как в комнате поднялся ветер, который завывал и заглушал голоса присутствующих.
- Алешка, посыпь ее голову святой солью.
Алексей дрожащими руками достал из мешочка соль и высыпал на голову девушке.
Изо рта девушки пошла пена вперемешку с гноем.
Отец видел, как батюшка с Виктором с трудом справлялись, удерживая руки девушки.
- СОЛЬ, СВЯТАЯ ВОДА, ТЫ ЖЕ В КУРСЕ, ЧТО ЭТО НЕ ПОМОЖЕТ, КРОВЬЮ ХАРАКАТЬ БУДЕТЕ, Я ВАС НА ИЗНАНКУ ВЫВЕРНУ
Глаза девушки налились кровью и из уголков начала сочиться жидкость. Весь рот был покрыт зеленоватой пеной. Свечи стали одна за другой гаснуть.
- Алексей, свечи, погаснувшие не трогай, зажигай другие,- кричал отец, поливая девушку святой водой
- Господи, спаси и сохрани,- произносил батюшка, с трудом удерживая руку девушки.
Алексей дрожащими руками пытался зажечь свечи.
Доски пола пришли в движение, они поднимались и опускались.
- Господи, Господи
Изо рта девушки полезли черви.
- И В ЭТОМ ДУХЕ И В ЭТОМ ТЕЛЕ, НЕВИНОЙ ЖИЗНИ, Я ПРОЛОЖУ СЕБЕ ПУТЬ В СЛЕДУЮЩИЙ МИР. И СТАНУ ЧЕРНЫМ Я, И ОБРЕТУ СИЛУ МРАКА, И ОБРЕТУ ВСЮ МОЩЬ КРОВИ И СТРАДАНИЙ.
- Тебе надо назваться, ты не сможешь перейти, если не назовешь свое имя,- кричал отец
- Назовись, слышишь, как твое имя? – ветер практически заглушал голос отца.
- Отец, у нее сера пошла, - Андрей показывал на уши девушки
Из ушей девушки огромными кусками вываливалась ушная сера.
- КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТО БЫ СПРАШИВАТЬ МОЕ ИМЯ?
-Ты не сможешь перейти, не назвав своего имени,- отец кричал, что есть силы.
Окна распахнулись, и осколки стекла влетели в комнату.
Алексей не успевал зажигать свечи, они гасли быстрее, чем он зажигал новые.
- Лешка, свечи не должны погаснуть.
- Назови имя, тебе надо назвать имя и все закончиться, ты перейдешь.
- МОЕ ИМЯ АЗУР, Я ТЕМНЫЙ ИЗ ЧЕТВЕРТОГО КРУГА

Как ветер по полю гуляет, как вода в реке бежит, несется мой голос к тебе, господи.
И не грешен я, и слова мои от сердца, ведь не за себя молю, а за дух святой и не порочный. Ты изыди Азур, отпусти тело и оставь дух, не покорен и не подвластен тебе мир живых. Оставь тело Азур, нет времени твоего, так же как и нет силы твоей тут и сейчас. Аминь


- Отец нога, смотри на ногу,- кричал Алексей
Отец увидел как на ноге девушки, стали появляться порезы, вырисовывая странные узоры и кресты. Из порезов сочилась темная кровь.
Не пришло время твое и не придет, Азур темный изыди, покинь тело, выйди и покажись.
Аминь,- прокричал отец, и вылили на тело девушки святую воду, сверху высыпал соль.
- Аааа,- Андрей закричал и, пятясь показывал пальцем на пол. Отец увидел, как из щелей в полу полезли, тараканы, их было очень много. Тараканы буквально волной надвигались на девушку.
ВОЗЬМИ…ВОЗЬМИ…ВОЗЬМИ
- Молчите все, ни чего не спрашивайте, он выходит, - кричал отец, - Алексей бери штакетину, упирай в балку на потолке и толкай, дай ему уйти.
ЗАБЕРИТЕ….ВОЗЬМИТЕ
Алексей упер палку в балку и стал силой толкать вверх, как бы пытаясь приподнять крышу.
Тело девушки изогнулось, пена практически покрыла все лицо. Пальцы на руках судорожно сжимались и разжимались, при этом срывая стружку с пола. Из - под ногтей шла кровь.

Уходи Азур, Господь создал нас не для тьмы, господь создал нас для жизни, ты из другого мира, твой мир тьма, уходи. Аминь

Пламя на свечах выровнялось, ветер пошел на убыль.
Дверь в комнату открылась, мужчины с ужасом смотрели в проем.
Босая женщина с растрепанными седыми волосами, неспешно вошла в комнату. Ее взгляд остановился на цветках бессмертника. Худые руки сжались в кулаки
- Догадалась сука, не жить тебе,- загробным голосом произнесла старуха и направилась к девушке.
Отец нащупал нож и с силой за спиной воткнул его в деревянную стену дома.
Женщина остановилась на полушаге, странно икнула и перевела взгляд на отца:
- Отпусти, слышишь, отпусти, я уйду и никогда не приду больше, - произнесла она глядя на отца.
Отец выдернул нож, и женщина буквально на глазах растворилась в воздухе.

Цитата выделенного
Солнце чуть выглянуло из-за пригорка, заливая село утренним светом.
Двое мужчин сидели на ступеньках и курили.
- Отец, что все это было?- спросил Виктор и затянулся
- Я тебе коротко объясню, - отец кинул бычок на землю. Ты слышал о ведьмах? Конечно слышал, они есть и этого нельзя отрицать. И ты думаешь, что они просто так делают людям зло? Нет, у них есть резон. Всего шестнадцать кругов. Если ты ведьма шестнадцатого круга, тебе надо загубить десять жизней, сделать десять заговоров на смерть, и ты переедешь на пятнадцатый круг. У тебя увеличиться сила, появиться помощники, в твоем подчинении будет одна ведьма из шестнадцатого круга. На пятнадцатом круге количество загубленных жизней увеличиться. Ели выполнишь, то перейдешь на следующий круг, с еще более большими возможностями.
До четвертого круга, все они темные, а, начиная с третьего, становятся черными, их уже не остановить. Нет на земле такой силы, которая сможет их остановить.
- Кто была та старуха?
-Это и была ее крестная. Когда человек умирает, нельзя горевать о нем долго. А дочка твоя неделю убивалась, в таком случае покойник всегда возвращается. Но тут она не сама вернулась, тут она пришла с Азуром, она как бы стала его проводником к телу девушки.
- Кто такой наблюдатель?
- Наблюдатель это как бы третейский судья, он появляется только при переходе с четвертого круга и выше. Зачем спросишь ты? При переходе с четвертого круга на более высокий всегда есть наблюдатель. И, если переход состоялся, наблюдатель дает добро на другой переход, с более высокого уровня. То есть, если бы Азур перешел сегодня, то обязательно кто-то из третьего или второго круга тоже бы перешел на другой круг.
- Так получается, мы не только ему не дали перейти, но и еще кому - то?
- Получается, что так,- ответил отец
- Почему он кричал:- «Возьмите»?
- А это и есть сам переход, вернее, когда он понял. Что с девушкой не получиться, он попытался уйти в другого человека. И, если в этот момент сказать «Что взять?» , все считай пропало, он в этого человека и войдет.
- Ты знал имя Азур?
- Да, конечно знал, ведь величин такого уровня, не так уж и много. У него, в подчинение двадцать ведьм, десять полу-бесов и еще много всякой нечестии. И победа над таким созданием, это очень большая победа.
- А вы кто?
- Мы,- отец задумался,- мы те, кто пытаются поддержать баланс всего этого. Мы те, кто не дает, темным стать черными. Конечно, мы не можем везде успеть, но этого и не требуется, главное - это баланс этих сил. Мы такие же, как и они, вот только светлые и потом становимся белыми. И стоим мы, по разные стороны.
- Подожди, это что же получается, что ведьма может вселиться в кого угодно?
- Э нет, тут не все так просто. Не сама ведьма, а дух, и то не каждый это сможет сделать, надобно силу определенную иметь, да и стоять на нужном круге. Я вот знаешь, как этим делом начал заниматься? Помню, было мне лет 16. Я в селе тогда жил. Так вот, посадил я подсолнухи, много их было. Ухаживал за ними. И одним утром смотрю, а штук пять подсолнухов пустые, на земле кожура от семечек, а сама подсолнухи пустые. И на следующее утро, все повторилось, и на следующее. Я тогда решил, засаду устроить. Зарядил мелкой дробью берданку, да и затаился на чердаке. И вот, летняя ночь, тишина и я в засаде. Час, два, три прошло и ни чего. Я даже подумал, что может птицы какие нибудь такое делают. И тут, открывается калитка, и к нам во двор заходит собачка. Небольшая такая собачка. Тут у меня глаза из орбит и полезли, я ведь сам калитку на засов закрывал. Ну да ладно, смотрю дальше. Собака эта прямиком к подсолнухам, подходит, встает на задние лапы, а передними перебирает по стеблю, что бы добраться до самого подсолнуха, ведь маленькая так не достать. И потом, одной лапой держит подсолнух, а другой начинает шкрябать по нему, семечки начинают сыпаться на землю.
Я так с берданкой и застыл на чердаке, ни живой ни мертвый. А потом спохватился, и как шмальнул в неё. Она пискнула, мордой в землю ткнулась и за калитку шасть.
Я до утра просидел больше ни кого не было. А на утро, я узнал что бабка Авдотья слегла с какой то болезнью странной. Она очень странной была, жила на краю села, ее люди боялись. Так вот мне потом врач наш, сказал, что бабке той, кто-то нижнюю челюсть дробью начисто снес. Он говорит, что вся изба в собачьей шерсти и крови.
Ну а потом все завертелось и понеслось.
- Отец, это что же получается, что от этого спасу нет? – спросил Виктор.
- А вот тут ты ошибаешься. Не спасаться надо, а просто знать. Знать элементарные вещи. Ведь сейчас, все по городам, все в делах, да и стали забывать все это. Стали пренебрегать правилами. Вот всякая нечисть и набирает силу. Поставь веник ручкой в пол перед входной дверью, и ни когда плохой человек не переступит порога твоей квартиры. Коврики перед дверью, у знающего человека, ты ни когда не увидишь коврика перед дверью. Потому что, под него можно положить или насыпать, что угодно, а ты наступил, и на следующий день заболел или еще хуже. Ты где нибудь видел коврики в селе перед входной дверью? Во, а все почему, люди знали очень много.
Прибежит человек в церковь, поставит свечку за здравие или на исполнение желания. Пять секунд постоит и бегом на работу. И стоит любому взять эту свечку и просто перевернуть ее кверху ногами и опустить огнем в ложе ля свечки, так на следующий день тот человек который ставил ее, заболеет, простудится и так далее. И это может сделать любой, тут ни каких знаний не требуется. Так что, не спасаться, а просто знать надо, как поступать.
- Отец, так это же святая обитель, церковь, как же в ней могут зло делать? – недоуменно спросил Виктор.
- Так то оно так, но в церкви человек беззащитен, полностью поглощен общением с богом, и не замечает, что твориться вокруг него. Чаще всего там промышляют начинающие ведьмы, у которых силенок маловато. Ни когда, ни чего и ни в коем случае не поднимай в церкви с пола, это могут быть иголки, булавки, вообщем мелкие предметы. Если ты стоишь со свечей, и тут вдруг она начала чадить, отойди в сторонку, рядом плохой человек. Не позволяй, ни кому обходить тебя против часовой стрелки. Обычно трижды обходят и человек заболевает. И вот тогда уже врачи не помогут, тогда люди и обращаются к таким как я. Ведь врачи пытаются лечить следствие, а я убираю саму причину болезни.
- Подожди отец, что же получается, ты можешь делать, то же что и черные?
- Да конечно могу, для того что бы бороться с противником, надо досконально знать его оружие и тактику. Вот только мне, это не на пользу пойдет. Как только, я сделаю, что нибудь черное, так сразу на пяток кругов в низ опущусь. А если еще раз повторю, и вовсе больше ни чего не смогу сделать.
- Отец, а ты белый или светлый?
- Теперь я белый,- с хитрой ухмылкой ответил отец.
- А с дочкой твоей, все будет хорошо, скоро она пойдет на поправку, это я тебе точно говорю.

(с) Redd
 
Остановка. Осень уже коснулась моего сердца, когда впервые довелось мне увидеть эту остановку. Проезжая мимо, вряд ли кто-то бывал также поражен ее видом, как был поражен я. Не сразу остановившись, я развернулся и медленно подъехал ней.
Какое-то время я просто смотрел. Мысль, какая-то пока еще неясная мысль казалось бродила во мне. Это бесформенное, невнятное бурление должно было вскоре прекратиться, породив какую-то идею.
Обыкновенная кирпичная остановка на почти заброшенном пути в почти заброшенную деревню. Когда-то хорошо побеленная, с годами она сильно обнажила красное крошево кирпичей, растеряла шифер на крыше и, вкупе с такими же разрушенными зданиями коровника вдали, предстала передо мной этаким символом советского фоллаута.
Душа, вдруг подумалось мне. Это как чья-то душа. Заброшенная, оставленная, потрепанная невзгодами и временем. Возможно даже твоя – хихикнуло что-то внутри меня. Затолкав эту мысль обратно, на самое дно бессознательного, я коснулся стены. Она была странно теплой, хотя весь день шел дождь и дул несильный, но прохладный ветер.
На ней виднелись надписи. Ну, а как же без надписей? Такая стена, в таком месте, не может оставаться без надписей. Их можно было разглядеть, можно было прочитать. Было бы желание. Было бы желание читать чужие жизни, чувствовать чужие судьбы на стенах собственной души. Это желание… Любовь смотреть сериалы и жить интимной жизнью друзей и знакомых – с одной стороны. Умение понять, почувствовать другого человека и не остаться равнодушным к нему – с другой.
Крупнее всего был «пацифик», нарисованный чуть в сторонке и уже почти ушедший со временем, уже почти неразличимый. Я усмехнулся. Вот так вот со временем наши принципы миролюбия и ненасилия стираются и тускнеют. Чуть позже оказывается, что они и вовсе были идеалами, продиктованными юношеским максимализмом. А начинаем мы это понимать тогда, когда впервые отвечаем на вопрос «На что ты готов ради дорогих и близких тебе людей?». Да и кроме этого, жизнь часто и с удовольствием показывает нам всю хрупкость и ненадежность этих принципов.
Вокруг было тихо. Настолько тихо, что зеленые обломки леса, укутанные грязным небом, до сих пор еще хранили звучание мотора. Зайдя внутрь остановки, я обернулся и попробовал представить, что жду здесь автобуса. Что он вот-вот должен проехать. Не получилось. Нет. Не проедет здесь уже автобус. Не мигнет "поворотом", останавливаясь возле бордюра. Слишком густая трава скрыла его так, что и не видно совсем. Я раздвинул ее в стороны руками. Хоть и позеленевший, но не потерявший остроты углов бетонный бордюр. Он выглядел гораздо свежее и лучше любого другого бордюра его возраста. А все потому, что по нему не ходили люди. Давно уже. Никто его не стирал его обувью, сумками. К нему не прислоняли велосипеды, на него не наезжали колесами машины. Он не испытывал нагрузок и выглядел просто великолепно. И бесполезно.
Я тихонечко присел на него. И стоило только ощутить мне его, стоило поднять голову вверх, стоило взгляду моему пройти сквозь голые брусья крыши, как сразу и полностью ощутил я заброшенность этой остановки. Вот так вот, в один момент и полностью.
Почему так? Почему остановки оказываются заброшенными? Видимо, потому что больше не нужны людям. Нет пользы. Когда от тебя нет пользы, ты никому не нужен. Люди, жившие здесь раньше и работавшие на теперь уже разрушенной ферме, испытывали в остановке потребность. Она была нужна и потому – не заброшена. Потом люди покинули эту землю и все что на ней. В том числе и остановку. Неизвестно, сделали ли они это легко и не задумываясь, или же уходили с тяжелым сердцем. В первом случае, остановка оказалась заброшенной, потому что люди не любили эту землю. Во втором случае, потому что любили, но нашлись обстоятельства сильнее этой любви. Выходит остановки оказываются заброшенными и из-за отсутствия любви. Или из-за отсутствия Силы, поддержать эту Любовь. Как души, оставшись без любви и без сил, пустеют и рушатся.
Вот только…
Наконец-то мысль, бродившая во мне кругами с самого начала, обрела форму. Вот только, в отличии от остановок, души наши способны быть активным началом в этом мире. А нам почему-то зачастую проще представить себя такой вот остановкой, которую можно и нужно забросить. Сложнее – быть и идти. Быть собой и идти к себе. Преодолеть эгоизм остановки, к которой должны заворачивать автобусы, на которую должны приходить люди. И если жаждем мы Любви и Силы – мы должны двигаться к ним сами. Выйти из-за поворота, из-за угла, за которым прячемся, покинуть крышу, которая нас и не защищает на самом деле, а лишь дает иллюзию защищенности. Это просто – ждать. Это просто. Сложнее, но и честнее – идти самому.

© Ammok
 
[B]Чудовище [/B](нянины записки)

– Она у меня девочка чуткая, ранимая, – сказала ее мать. – К тому же совсем взрослая, уже семь лет. Вам будет несложно с ней сидеть.
«Чуткая» сидела на полу и внимательно, исподлобья, меня разглядывала. Я подмигнула. Она фыркнула, высокомерно вскинув голову, но заулыбалась и, спохватившись, сбросила улыбку и скользнула по мне настороженным глазом, но увидев, что я все поняла, и мгновенно оценив ситуацию, приняла единственно правильное решение – стеснительно заулыбалась, как и положено чутким, ранимым девочкам.
У нее были мелкие, с синеватым отливом зубы, красивые губы и короткий, широкий, резко задранный нос. Если бы я могла себе это позволить, я бы ушла не раздумывая. Ладно, это всего лишь на четыре месяца. Выдержу.
Я улыбнулась.
– Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
– Иришей, – сказала мать.
– Ириной, – поправила «чуткая».
–Да, – сказала мать, – она не любит, когда ее называют Ирой.
– Договорились. Завтра зайду за тобой.
Разумеется, никакой Ириной звать ее я совершенно не собиралась.
– До свиданья, – сказала она.
На ее бледном, болезненном личике лучезарно сияли огромные, глубоко запавшие глаза такого ровного, переливчатого оттенка, словно давно и надолго адаптировались к никому не видимой тьме.

* * *
Возле школьного крыльца – родители. Стоят, поминутно заглядывая в дверь. Звонок давно прозвенел, из раздевалки выбегают дети – пошвыряв портфели в руки счастливых родителей, они с воплем мчатся на школьный двор. В раскрытую дверь наблюдаю за Иришей – она явно не торопится.
На крыльцо выходит учительница. Она молодая, поэтому старается выглядеть старше. С солидным видом начала что-то объяснять, родители судорожно схватились за авторучки.
Вот и Ириша. Выходит, скользит по мне равнодушным, невидящим взглядом. Сквозь плотную родительскую массу она уверенно протискивается в центр, вплотную к учительнице, и, закинув лицо, не отрываясь, смотрит на нее.
– По чтению задание. Сказка по трех медведей.
– А я читала, – громко объявляет Ириша. Учительница едва заметно морщится.
– И по письму. Пусть побольше рисуют петельки.
Ириша дергает учительницу за рукав:
– А я умею.
Учительница поджимает губы.
– И на урок труда надо купить пластилин.
– А у меня есть, – говорит Ириша и на всякий случай снова дергает учительницу за рукав.
Я невозмутимо записываю задания. С независимым видом Ириша ждет, что же еще скажет учительница.
– На этом все, – говорит учительница.
– До свиданья, – говорит Ириша.
Учительница разворачивается в сторону двери.
– Людмила Борисовна, – спокойно и громко зовет Ириша.
С невероятно спокойным выражением лица учительница поворачивается к ней. Невинное детское лицо сияет ей навстречу.

Кошка мурлычет за дверью. Открываю дверь. Ириша хватает кошку и изо всех сил прижимает ее к себе. Кошка с вытаращенными глазами замирает в объятьях. Ей явно неудобно. Очень, очень неудобно – и кажется, Ириша это прекрасно понимает. Кошка нервически дергается. Ириша не двигается и только сильней сжимает кошку в объятиях.
– Оставь кошку в покое.
Она резко стискивает кошачьи бока, а потом брезгливо швыряет кошку как можно дальше.

– Наташа, представляете, я подружилась с Дианой! Никак от себя этого не ожидала! – Ее брови театрально ползут вверх. Мои брови тоже ползут вверх: я еще ни разу не слышала, чтобы семилетние дети выражались таким исключительно литературным языком. Хорошо это или плохо?
– Что же в этом удивительного?
– Да что вы, Наташа! Мы с ней только и делали, что дрались, и вдруг подружились. Поверить себе не могу!
Огромные серые глаза. Бледное личико. Синяки под глазами. Кожа под нижними веками так натянута, что собирается в резкую складку.

– Ира, обедать!
Это наш первый обед.
Садится за стол. Ковыряет ложкой в супе:
– Сто лет ничего не ела!
Она притворно вздыхает и слегка презрительно взирает на меня через стол – ждет, когда я начну читать ей мораль. Все няни читают морали. Все няни обязаны проявлять повышенный интерес к аппетиту ребенка.
– Подумайте, Наташа, я сто лет ничего не ела! – Она делает паузу, а потом невыразительно добавляет: – И еще двести не буду.
– Ешь, – говорю я.
Она безмятежно возит ложкой.
– Наташа, как вы думаете...
– Ешь, – говорю я.
Серые глаза безмятежно упираются в пространство.
– Но я хотела спросить...
– Ешь.
Я смотрю на нее равнодушным, невыразительным взглядом. Она осекается. Ее огромные глаза задумчиво помаргивают на бледном лице.

Детская площадка заполнена до предела. Но горка свободна. Ириша разбегается по склону горы, пытаясь забраться наверх, но ровно на середине пути ее ноги начинают скользить.
–Наташа, – жалобно хнычет она, – помогите, я не могу забраться на горку!
Я сижу на скамейке и молча смотрю на упирающуюся из последних сил Ирку. Я не могу ей помочь, мои руки, изуродованные артритом, еще слишком слабы.
– Наташа! – хнычет она.
Я отрицательно качаю головой.
Она кряхтит, ноги соскальзывают, она растягивается по горке.
– Наташа! – Ее глаза умоляюще останавливаются на мне.
– Давай, Ира, давай, попробуй встать по-другому, – подбадриваю я.
– Так? – она неуклюже елозит ногами.
– Нет, – я качаю головой.
– Так? – она приподнимается и снова падает, шапка сваливается с ее головы.
– Да нет же, – говорю я.
Надо же, какая неспортивная девочка. Я почти поднимаюсь со скамейки, я почти уже встала, чтобы подойти и помочь ей наконец одолеть эту горку; я уже почти совсем сделала это, как вдруг из-под разлетевшихся на две стороны Иркиных волос замечаю ее довольный (слишком, слишком довольный!) взгляд – она не успела его скрыть, и он выскочил из-под волос – снисходительный, насмешливый взгляд торжествующего обманщика.

Вечером приезжает бабушка: элегантная, ухоженная, с театральным бархатным голосом, вся сплошь – хорошие манеры, которые видно за версту. Ириша окидывает меня взглядом примерной девочки.
– До свиданья, Наташа!
Хорошие манеры встревожено приходят в движение:
– Вы позволяете ей так себя называть?!
Театрально развожу руками:
– Что делать? Западный стиль.
Хорошие манеры колеблются: они не уверены, что современный западный стиль – это то, что нужно, и совсем не уверены, что какая-то там няня может иметь об этом достаточное представление.

* * *
Первоклашки выскакивают из дверей, в руках у каждого – лист с еще не подсохшей краской. Кидаются к утомленным ожиданием родителям: «А мы рисовали бабочек! Мама, тебе нравится моя бабочка?» – «Нравится, нравится, пойдем».
Вот и Ириша. В руках пусто. Портфель застегнут. На лице – покой и полная независимость. Интересно, где же ее бабочка?
– Что делали?
Равнодушное пожатие плеч:
– Рисовали.
– Что рисовали?
– Да так, бабочек.
– Покажи.
– Не хочу.
Поддеваю на крючок:
– Не смогла, наверно?
Утомленно вздыхает, лезет в портфель, достает мятый лист, сует мне под нос:
– А это что? Не смогла, да? Вот она, бабочка. Видите?
Разглядываю бабочку: крылья маленькие, противно-круглые, как консервные крышки, темно-коричневые. Краски она явно не пожалела – просто навалила бабочке на крылья по самое некуда, а сверху на это самое темно-коричневое кое-где равнодушно капнуто темно-зеленым. Да, с такими крыльями далеко не улетишь. Ну и бабочка.
– Да разве это бабочка? Это жук какой-то навозный.
Раздраженно вырывает лист.
– Это бабочка!
Злобно сует лист в портфель.

Ложка бултыхается в супе. Немигающие глаза блуждают в пространстве.
– Знаете, Наташа, каким я вижу свое будущее? Где-нибудь за границей, вечером, сижу с друзьями в кафе...
Бледное личико мечтательно колышется над тарелкой.
– Наташа, вы бы хотели выйти замуж за принца?
– Лучше за банкира, – говорю я.
– Почему?
– Потому что банкиры богатые.
Она задумчиво отправляет в рот ложку супа. Удивительно, но в свои семь лет она даже не спрашивает, кто такие банкиры.
– Нет, – говорит она, – банкиры служат принцам, значит, это принцы богатые.
– Нет, – говорю я, – все принцы богаты настолько, насколько им позволяют банкиры.
Ее немигающие глаза останавливаются.
– Почему?
– Потому что принцы ничего не понимают в деньгах.
Она задумывается.
– Зато они красивые, – не очень убедительно говорит она. Я небрежно пожимаю плечами.
– Ну хорошо, – соглашается она наконец. – Я выйду замуж за банкира. Только пусть он будет красивым.

После обеда – прогулка. Вызываю лифт. На третьем этаже лифт останавливается; входят три женщины. Ириша поворачивается ко мне и спокойно объявляет на весь лифт:
– Не понимаю, зачем вызывать лифт на третьем этаже.
Женщины вздрагивают.
– Не понимаю, – объявляет Ириша. – Это же так глупо.

* * *
На полу – любимые игрушки: тигры, пумы, драконы. А еще она любит рисовать львов – она их рисует, вырезает и складывает в коробку. Львы маленькие, красные, с красными маленькими крыльями. Они похожи на цветные канцелярские скрепки – в общем-то, она совсем не умеет рисовать, и все-таки крошечные летающие львы приводят меня в восторг. Мне даже становится жаль, что в своем собственном детстве я не додумалась до таких вот маленьких летающих хищников.
– Тебе так нравятся львы?
Она с сомнением смотрит на меня, потом все-таки кивает. Подбрасывает львов вверх. Еще подбрасывает. Сгребает львов в кучу и небрежно запихивает в коробку.
– Знаете, Наташа, мои любимые животные – акулы.
– Почему?
Ее лицо приобретает авторитетное выражение.
– Ну, во-первых, это красивые животные, а во-вторых... – она внезапно умолкает.– Наташа, а вам нравятся змеи?
– Нравятся. Так что там про акул? – говорю я.
Она задумчиво молчит. А потом встает и выходит из комнаты.

На полке – кассета: «Секреты идеальной фигуры». Мамино. На подоконнике – книжка: «Секреты настоящих мужчин». Снова мамино. У мамы идеальная фигура и новый муж – молодой и военный. Впрочем, мама вполне симпатичная.
Входит.
– Наташа, хотите, я покажу вам свои фотографии?
Роется на полке, вытаскивает альбом.
– Вот. Это я маленькая... А это я у бабушки... Это на море... Это папа.
Папа не настоящий – тот самый, второй муж ее матери.
– Где?
– Вот, видите? В центре.
– А это кто?
– Это мамина подруга.
Мамина подруга стоит по левую руку «папы», мама – по правую. Все улыбаются. Стоящий в центре «папа» обнимает маму и ее подругу за талию. Левая «папина» рука небрежно возлежит на подругиной талии – чуть выше, чем надо бы.

Прогулка на свежем воздухе. Ириша сходу атакует горку. Залезает, садится на верхней площадке. Две девочки уже съехали вниз, по ступенькам взбегают наверх. Ириша сидит на верхней площадке, перекрывая доступ к склону, ее не обойти – и она это знает. Девочки стоят за ее спиной: они терпеливо ждут, когда же Ириша съедет наконец с горки. Но Ириша не едет. Наконец одна из них не выдерживает:
– Девочка, ну катись!
Ириша молчит. Сидит, ничего не слышит. Даже не оборачивается.
– Девочка! Ну катись же!
Ириша сидит.
Терпение стоящих за ее спиной заканчивается:
– Девочка! Щас как дам тебе! – одна из девиц замахивается. В ответ – молчание. Как сидела, так и сидит. Неужели не боится? Девица теряется.
– Ну де-евочка, ну кати-ись!.. – ноет за Иркиной спиной девица.
Да толкни ж ты ее, мысленно подзуживаю ее. Нет. Не толкнет. Слишком странная девочка – сидит на горке, спиной, совершенно не боясь, что ее ударят.
Подходит мамаша. Начинает совестить Ирку. Надо уступать, педагогически зудит мамаша, это общая горка, все имеют право на ней кататься. Ириша с удовольствием слушает. Еще бы! Ведь пока мамаша зудит, у Ириши есть полное право сидеть на горке, загораживая проход.

* * *
– Наташа, посмотрите, какой у меня толстый портфель! Знаете почему? Потому что там лежит моя книжка.
– А зачем тебе в школе книжка?
Брови недовольно сводятся к переносице. Ей не нравится мой вопрос.
– Ну… я читаю на переменах.
– Зачем? Разве тебе не хочется побегать с друзьями?
– У меня нет друзей. – Спохватывается: – Вы же знаете, Наташа, что в первом классе дети не всегда успевают найти себе друга.
– А что другие девочки делают на переменах?
Пожимает плечами:
– Бегают.
– Разве ты не хочешь к ним присоединиться?
Молчание. И скромный благовоспитанный ответ:
– Мне кажется, я им помешаю, они ведь меня не звали.
Пауза.
– Наташа, а вам нравится со мной сидеть?
– Да так, нормально. А тебе со мной?
Кивает:
– Нравится.

Вечером приходит мама.
– Мама, а девочки в классе меня любят!
Мама натянуто улыбается, ей не нравится, что я слышу эту фразу. Она обнимает Иришу:
– Ну вот, малыш, а ты боялась.
Теперь уже Ириша натянуто улыбается.

* * *

Уверенно расталкивает родителей, протискивается в центр, дергает учительницу за рукав: « А я знаю!.. А я уже сделала!.. А у меня уже есть!..» Учительница из последних сил стискивает зубы и старается говорить без пауз. Нет-нет, это не мое дело. Я просто сижу с этой девочкой.

Она ябеда. Каждый день звонит матери:
– Мама, я сегодня опять... Мама, ну прости меня, ну поверь мне последний раз…
Мама верит.

Детская площадка гудит. Ириша направляется к горке. На горке девочка. Лет четырех, не больше, – хохочет, кубарем катится вниз. Ириша медленно обходит горку. Останавливается, смотрит на девочку.
Девочка вскарабкивается на горку и с визгом скатывается. Ириша обходит горку. Еще раз. Смотрит, как девочка скатывается вниз и хохочет. И вдруг, подхватив ее смех и как-то неестественно, нелепо задорно взвизгнув, кидается на горку – делает вид, что участвует в совместной игре. Все – села. Лицо в небо, руки в боки: чтоб и мышь не проскочила. Понятно. Повторяем старый трюк.
Девочка взбирается на горку. Ириша сидит.
Девочка упирается ей прямо в спину. Ириша сидит.
И вдруг... Девочка хохочет, обхватывает Иришу и с азартом, с визгом переваливается через нее. Она скатывается с горки, вскакивает, бежит, забирается на горку и снова с тем же азартом и визгом переваливается через обалдевшую Иришу.
От восторга я буквально подпрыгиваю на скамейке. Надо же, как гениально решила проблему –превратила препятствие в удовольствие, попытку отнять – в подарок судьбы, подлый умысел – в веселый замысел. Ай да девочка! Два – ноль в нашу пользу!
Все еще сидящая на горке Ириша приходит в себя. Она встает и поспешно покидает горку.
Бродит по площадке, подходит ко мне, садится на скамейку.
Девочка на горке оглядывается на Иришу.
– Иди играть! – зовет она. Ириша не слышит. Глаза в небо, сидит, болтает ногами.
– Девочка, иди играть!
Нет. Сидит, болтает ногами. Чертит ногой по песку. Встает, идет к освободившимся качелям. Возвращается.
– Глупая девочка, – говорит она мне.
– Почему?
– Зовет меня играть. – Ее рот презрительно выгибается. – А может, я не хочу.
– Нет, – говорю я, – это не глупая девочка, это добрая, жизнерадостная девочка, которая просто не смогла догадаться, что ты приготовила ей гадость.
– Какую гадость? – ее лицо почти невинно.
– Не прикидывайся, – говорю я. – Я прекрасно вижу, с какой целью ты восседаешь на горке.
Несколько секунд она раздумывает, стоит ли ей попытаться разубедить меня, но на всякий случай не решается: а вдруг я замечу что-то еще?

Рейтузы, шапка и шарф валяются на кровати.
– Ириша, возьми вещи и убери в шкаф.
Беру грязные рейтузы и перебрасываю их на край кровати.
Ее глаза сужаются.
– Наташа, вы зачем это сделали?
Спокойно, спокойно, говорю я себе.
– Переодевайся и убери вещи в шкаф.
Принимает королевский вид:
– А теперь возьмите и положите их назад.
Пауза.
Беру рейтузы и швыряю их на пол.

* * *
Кошка приветственно мурчит, задирает хвост, не спеша разворачивается. Ириша с любопытством смотрит на кошку, а потом медленно тянет дверь на себя – так медленно, что кошка не чувствует подвоха. И я тоже. Мне все еще кажется, что она так медленно закрывает дверь потому, что закрывает ее в такт не спеша движущейся от двери кошки. Дверь захлопывается, прищемив кошку. Кошка дико вопит. Я тоже. Ириша испуганно открывает дверь, выпуская кошку, а потом опасливо поднимает на меня глаза. На кошку она больше не обращает никакого внимания.
– Ты что, ненормальная? – я задыхаюсь от ненависти.
– Я не хотела, – миролюбиво оправдывается она.
– А по-моему, очень даже хотела.
Ириша мгновенно переходит в наступление:
– Она сама виновата. Она должна была почувствовать опасность. Кошки умеют чувствовать опасность. Это плохая кошка.
Она воинственно вскидывает глаза.


Обед проходит в молчании. После обеда она молча уходит в свою комнату. Тишина.
– Наташа, идите сюда.
Она сидит на диване, смотрит на уснувшую там же, на диване, кошку.
– Плохая кошка. – Косой взгляд в мою сторону. – Очень плохая. Лучше завести рыбок.
– Да, – говорю я ядовито, – с рыбками тоже можно очень интересно играть.
– Как?
На моем лице фальшивое изумление:
– Ты не знаешь, как можно играть с рыбками? У меня был один знакомый мальчик, так вот он умел играть с рыбками. Ты ведь знаешь, что рыбки живут в воде? – Она заинтересованно кивает. – Да, – продолжаю я, – рыбки живут в воде. Они совсем не могут жить без воды. Без воды они начинают задыхаться. Ты ведь знаешь об этом?
Она хмурится:
– Ну, дальше, дальше!
– Так вот. Без воды рыбки начинают задыхаться. И мой знакомый мальчик придумал такую игру: он вынимал рыбку из воды и держал ее на ладони, а рыбка начинала задыхаться, она ведь совсем не может жить без воды, а мальчик держал ее на ладони и смотрел, как она задыхается.
Я затаенно жду реакции. На ее лице изумление – изумление, медленно переходящее в гнев.
– Никто не смеет так играть с рыбками! – говорит она.
Огромный камень сваливается с моей души:
– Ну, слава богу, что тебе это не нравится! – говорю я.
Она удивленно смотрит на меня, ее глаза растерянно смаргивают.
– Никто не смеет так играть с моими с рыбками! – говорит Ириша.

Вечером приходит мать.
У Ириши страдальческое лицо:
– Мама, я сегодня кошке лапу придавила дверью. Я так испугалась. Вдруг у нее что-то с лапкой теперь?
– Ну, ничего, ничего, – говорит мать. – Все нормально у нее с лапкой, не переживай, малыш.
Ириша ласково улыбается.
– А Наташа сказала, что я нарочно.
Она одаривает меня светлым, невинным взглядом.
Теперь осталось только рассказать маме, в какие игры с рыбками я научила ее играть.

* * *
Родительская толпа осаждает учительницу. Ириша, как всегда, в центре: «А я знаю!.. А у меня есть!.. А я уже сделала!..»
На лицах родителей нескрываемое отвращение. Ну все, мне надоело. Чуть не за шкирку вытаскиваю ее из центра. Всю дорогу до дома читаю лекцию: как ты себя ведешь, да что же это этакое, ты думаешь, все только и думают: ах, какая умная девочка! А все смотрят на тебя и думают: что это за выскочка, почему эта девочка не умеет себя вести? Неужели ты не видишь, с каким отвращением все на тебя смотрят?
Она внимательно слушает. Ни одной эмоции не отражается на ее лице – ни гнева, ни стыда, ни обиды, ни злобы. Ей не до эмоций – она получила информацию, она думает. Шевелит мозгами.

Ковыряние в супе закончено. Завариваю чай. Мне – в чашку с машинкой, ей – с дракончиком. Она любит драконов.
Она задумчиво смотрит на чашки.
– Наташа, я буду пить из вашей чашки.
Начинается. Даже своего любимого дракончика она готова лишиться, лишь бы что-то у меня отнять. Небрежно переставляю чашки местами:
– Пожалуйста. – Делаю снисходительное выражение лица: – Я думала, ты достаточно взрослая для того, чтобы не оценивать чашку по картинке, но, оказывается, я ошиблась.
Я презрительно усмехаюсь. Я вижу, как она хочет что-то сказать, но останавливает себя.
Пауза.
Пьет чай из моей чашки с машинкой.
– Наташа... Я сказала, что буду пить чай из этой кружки, потому что это кружка моего папы, – говорит она и смотрит на меня совершенно человеческими глазами.

Подсаживается ко мне на диван, уютно пристраивается возле моего бока.
– Наташа, давайте читать книжку.
Отодвигаю ее от себя.
– Не наваливайся на меня.
Отсаживается. Что-то она миролюбива сегодня.
– Наташа, а вы знаете, почему я такая красивая?
– Нет. Почему?
– Мне волосы красоту придают.
– Это тебе мама сказала?
– Да.
Смотрю с любопытством.
– А кто красивей, ты или мама?
Колеблется:
– Мама.
Не врет. Маму всегда рисует в короне. Своего нового папу – в пальто. Он военный, редко бывает дома.
Она испытующе смотрит на меня.
– Знаете, о чем я мечтаю?
– Нет.
– Чтобы девочки из нашего класса перестали воображать себя принцессами.

* * *
Болеет: нос красный, глаза красные, слезятся, мордочка несчастная.
Для начала минут десять продержала меня за дверью: "Но, Наташа, поверьте, я не могу вам открыть, меня закрыли на ключ!» – и я десять минут ковырялась ключом в замочной скважине, зная (зная!), что она морочит мне голову, и все-таки сомневаясь в этом – так убедительно звучит ее голос – убедительно, как всегда.
Она совсем не капризничает.
– Что ж, будем снова собирать мозаику, – рассудительно говорит она, – ведь надо же чем-то себя занять.
Два часа собираем мозаику. Скучно.
– Наташа, давайте посмотрим фотографии.
Вытаскивает свадебный альбом: мама в белом платье, рядом – ее настоящий папа. Я сразу понимаю, что это он. Тычу пальцем:
– Кто это? Какой красивый мужчина.
– Наташа, да это же мой папа, разве вы не поняли? – ее голос полон удовольствия.
– Твой папа? Надо же. Очень красивый.
Собирает губы в независимую складку:
– Он и сейчас такой.
Она очень довольна. И ей очень не хочется, чтобы я это поняла. Молча листаю альбом дальше.
Пауза.
– Наташа, он и сейчас такой!
– Да, Ира, я слышу, у тебя очень, очень красивый папа.
Она так довольна, что на всякий случай прикрывает глаза.

* * *
Лифт не работает. Я безрезультатно жму на кнопку. Придется спускаться пешком. Если не починят, то и подниматься тоже. Шестнадцатый этаж. Совсем не для моих больных ног.
Она прыгает по ступенькам, оборачивается:
– Наташа, представляете, шестнадцатый этаж! Как же вы будете подниматься? Ну, я-то еще поднимусь, я легкая, а вы-то как?
Что это с ней? Неужели сочувствует?
– Уж и не знаю. Поднимусь как-нибудь.
– Просто не представляю. Ну я-то ладно, но вам-то тяжело будет подниматься на шестнадцатый этаж!
Всю дорогу до школы она только и повторяет: «Ну, я-то ладно, а вот вы-то как? Я-то ладно, а вы-то?» В ее голосе мне слышится сочувствие. В конце-то концов, может же она посочувствовать мне для разнообразия?

Поджидаю ее в вестибюле. Выходит, ищет меня глазами – увидела, радостно кивает, подбегает, приветливо заглядывает в глаза. Да что это с ней? Неужели ей до сих пор меня жалко?
– Погуляем немного, – растроганно предлагаю я.
– Нет, я хочу домой.
Ну, домой так домой.
Входим в подъезд. Возле лифта толпа людей. «Работает?» – «Работает».
– Ну вот, видишь, все обошлось, – говорю я с улыбкой.
В ее глазах ужас.
– Наташа, пойдемте!
– Куда? – не понимаю я.
– Ну, что, мы так и будем тут стоять?! – ее лицо краснеет от злости. – Так и будем стоять тут до вечера? – Она хватает мою руку и резко, почти грубо дергает меня в сторону лестницы.
– Но ведь лифт работает!
Она гневно топает ногой, глаза полны слез:
– Да вы что, не видите, сколько людей?! Мы простоим до вечера!
Невероятная догадка взрывается у меня в голове: ах вот оно что… Ускользнувшее, упорхнувшее прямо из рук удовольствие увидеть мою немощь, насладиться моей слабостью – нет, она не может в это поверить. Ах ты, маленькая дрянь!
Вырываю руку, с ненавистью смотрю на нее:
– Я никуда не пойду. Лифт работает, я поеду на лифте. А если ты еще раз топнешь, я тебе ногу оторву.
На моем лице блуждает странная улыбка. Она задумчиво разглядывает мое лицо.

* * *
Жду в фойе. Что-то ее долго нет. Наконец появляется, возбужденно кричит мне еще издалека:
– Наташа, а я шла по мраморной лестнице! Представляете, у нас в школе есть мраморная лестница! Наташа, вы ходили когда-нибудь по мраморной лестнице?
Что ж, вопрос понятен: по мраморным лестницам ходят принцессы. Она принцесса, а я нет. Ну уж фигушки. Снисходительно усмехаюсь:
– Конечно, ходила.
Ее лицо делается недоверчиво-недовольным. Надо же, все ходят по мраморным лестницам.
Девочка из ее класса одевается за ее спиной. Оборачивается. Иришино лицо вспыхивает радостью:
– А-а!
Я вижу, как девочка в первую секунду хотела приветливо улыбнуться в ответ, но вместо этого вдруг состраивает тупое, агрессивное лицо:
– Бэ-э!
Иришино лицо отшатывается, как от удара. Радость меркнет. На лице пустая, рассеянная улыбка.

Катается на лыжах с маленькой горки. Мальчишки сделали трамплин. Но она не умеет с трамплина, все время падает. Подходит к трамплину и с совершенно бесстрастным лицом расковыривает его лыжными палками.
– Ира, ты что делаешь?!
– Он кататься мешает.
– Ничего он не мешает. Отойди от трамплина.
Со злостью тычет палкой в трамплин.
– Вот приду сюда с мамой, мы весь трамплин разрушим!
Из подъезда выходит мальчик. Это Ваня. Ей нравится Ваня. Он обзывает ее обезьяной, гориллой и еще «биологической». Впервые слышу такую кличку. Но очень точно. Она не умеет вести себя со сверстниками – она как неживая. Просто биологическая.
Кричит Ване:
– Привет, Ваня!
Он громко ворчит, как взрослый:
– Ну и нечего на всю улицу орать. Чего разоралась? Стоит, орет.
Но ей нравится Ваня. Ваня сильный, Ваня ее терпеть не может. И она пытается ему угодить: нарочно падает с горки, чтобы он над ней посмеялся. Смейся, Ваня!

Вечером ябедничает на Ваню матери. Мать в гневе. В таком гневе я вижу ее в первый раз:
– Ну и дай ему портфелем по башке!
В глазах Ириши ужас и слезы:
– Мама! Нельзя! Ему же будет больно!
– А я говорю, дай!
– Мама!!! Нельзя!!!
Ира хорошая девочка. Ира никого не обижает. Честное слово, она сейчас зарыдает.

* * *
Слоняюсь по комнате. Разглядываю книжные полки. За длинным рядом мультфильмов – не менее длинный ряд эротики. Взрослых книг три: две Ремарка и одна Цветаевой. Беру Цветаеву. Из книжки выпадают старые, пожелтевшие листы. Стихи. Неужто мамины? Читаю. Слабые стихи. Совсем слабые. Но сейчас это неважно. Потому что это стихи о любви. Признание беременной женщины в любви к своему ребенку.

– Наташа, а знаете, что я хочу заказать Деду Морозу на Новый год?
Мои брови лезут вверх:
– За-ка-зать?!
Она смущается.
– Ну... я хотела сказать... ну как это? Ну я забыла, Наташа! – она умоляюще на меня смотрит.
– Ах, забыла! – моя улыбка ядовита как никогда. – Ты хотела сказать «попросить»! Ты забыла слово «попросить», не так ли?
– Да, попросить. – Она уже оправилась от смущения. – Так вот. Вы знаете, что я хочу попросить у Деда Мороза? Я хочу попросить у него новую куклу. Хотите, я покажу Вам своих кукол?
Я немного мучаю ее отказом, мщу за Деда Мороза, но потом соглашаюсь.

Две девочки на детской площадке приветственно машут руками:
– Ира, иди к нам!
Вяло машет в ответ, отворачивается: сами зовут, да ну их, глупые девочки, слишком легкая добыча.
Подходит к облезлому мостику с перекладинами, подтягивается – тонкие ноги болтаются, тычутся в железный столб.
– Наташа, пойдемте на большую горку!
Идем.
Карабкается на горку. Горка большая, высокая. Две девочки лет тринадцати смотрят вниз, смеются: ох и прокатимся! Схватились за руки, понеслись. Ползущая вверх Ириша внезапно валится им под ноги. Но как-то фальшиво, как-то неубедительно валится. Она и сама чувствует это. На всякий случай хнычет. Девочки сбиваются, тормозят, удовольствие испорчено, они неприязненно косятся на Иришу. Что-то здесь не так, чувствуют девочки, что-то здесь не так. Девочки большие, взрослые. На всякий случай Ириша хнычет погромче.

Сидим на диване, читаем книжку. Она всегда так уютно пристраивается ко мне, что иногда мне хочется погладить ее по голове. Иногда я подозреваю, что и ей тоже этого хочется – хочется, чтобы я погладила ее по голове. Но боюсь, что мы обе с ней не слишком уверены, что она не откусит мне руку.
Она словно слышит мои мысли:
– Наташа, вы бы хотели стать чудовищем?
Вопрос застает меня врасплох.
– А ты?
Кивает:
– Хотела бы.
Вот ведь. Иногда она бывает обезоруживающе искренна. Да, но почему я ушла от ответа?..

* * *
Снова болеет.
– Наташа, вы не знаете, почему я так часто болею?
Я знаю. Но я не хочу об этом говорить. Я няня. Это не мое дело.
Вздыхает.
– Ну, что будем делать? Давайте посмотрим мультфильм.
Ну мультфильм так мультфильм.
Раздается телефонный звонок: это мама.
– Наташа, обязательно промойте ей нос. Три раза.
Хм. Вообще-то я не медсестра. Ладно, так и быть. Все-таки болеет –промою. До окончания мультфильма остается десять минут. Пусть досмотрит, а уж потом промою ей нос.
Через три минуты телефон снова звонит:
– Вы промыли ей нос?
– Еще нет.
Я не успеваю ничего добавить. Металлический голос в трубке дрожит от гнева:
– Вы обязаны незамедлительно выполнять все мои указания! Незамедлительно! Вы поняли меня?
Ошарашенная, молчу. В трубке тоже молчание.
– Я поняла вас, – говорю ледяным тоном и кладу трубку.

До вечера успеваю промыть нос пять раз. И наотрез отказываюсь играть.
– Наташа…
Злобно смотрю на нее.
– Не мешай мне. Я занята.
Сижу на диване, читаю детектив. Ириша тихо удаляется в свою комнату.

* * *
Просыпала на стол сахар. Испуганно смотрит на меня.
Я качаю головой:
– Что же ты, будешь вместо печенья стол есть? Стол с сахаром, это что-то новенькое!
Я говорю это с абсолютно серьезным выражением лица. Продолжаю:
– Бедная мама. Представляю, как она каждый день после работы идет в мебельный магазин и говорит: «Пожалуйста, будьте любезны, заверните мне вот этот миленький стол, моя дочка съест его на ужин».
Ириша заливается смехом.
– Бедная, бедная мама, – продолжаю я. – Приносит домой стол, а голодная Ириша говорит…
Ириша с энтузиазмом отбирает у меня инициативу:
– А голодная Ириша говорит: мама, давай скорей стол, я его сейчас съем!
Она запинается, не знает, что придумать дальше. Я снова беру повествование в свои руки:
– Да, говорит Ириша, только не забудь посыпать его сахаром!
Ириша заливается счастливым смехом.
– А вы знаете, Наташа, по субботам я ем людей!
Я хмыкаю:
– Только по субботам?
Но она маленькая, она не понимает моих сомнительных шуточек.

Пьем чай. На часах – пять.
– Мама не собиралась приехать сегодня пораньше?
– Нет.
Пауза. Думает о чем-то.
– Наташа… (пауза) вам надоело со мной сидеть?
– Нет. С чего ты взяла?
– Последнее время вы часто спрашиваете, не приедет ли мама пораньше.
У нее абсолютно невыразительное лицо. Абсолютно.
– Тебе бы не хотелось, чтобы это было так?
С тем же выражением:
– Да.
Делаю паузу.
– Мне не надоело с тобой сидеть. (Еще паузу.) Мне нравится с тобой сидеть. Сначала я думала, что ты очень злая девочка...
Ее лицо по-прежнему невыразительно, но я чувствую: она вся замирает от моих слов.
– Почему?
– Ну... ты специально не пускала ребят на горку, мучила кошку, да и со мной пыталась проводить эксперименты. – Вижу, как она прячет улыбку. – Но потом я поняла, что ты не злая. (Делаю паузу.) Просто ты очень одинокая. Вот почему ты так часто болеешь.
Ее глаза останавливаются.
– Как вы это поняли?
– Я давно догадывалась, но недавно я это окончательно поняла. В тот день, когда девочка из твоего класса сказала тебе "бэ". Я увидела, как твое лицо отшатнулось. Тебе было больно, но ты очень быстро скрыла боль. А когда человек умеет так быстро скрывать свою боль, это значит, что он не просто одинок, а очень одинок – и очень давно.
Морщины возле ее рта искажаются, глаза щурятся, наполняются слезами.
– Почему ты плачешь?
Она тут же улыбается:
– Нет, что вы, совсем нет. Просто у меня глаза от болезни слезятся, вы же знаете, – она улыбается.
– Да, – примирительно говорю я. – Конечно. Я ошиблась.
Встаю, беру со стола кружки, наливаю еще чаю. Ставлю чайник на место.
– А знаешь, почему я догадалась про твое одиночество? Потому что в детстве я сама была таким ребенком.
Ставлю кружки на стол, ищу в тумбочке чистые ложки. Я совсем не смотрю на нее.
– Наташа… – Я оборачиваюсь. – Знаете, мне и сейчас больно от этого. От того, что она так мне сказала... – Ее губы дрожат. По щекам катятся слезы. Голос падает до трагического шепота: – Наташа, почему я так одинока?..
Я принимаю солидный, рассудительный вид:
– Ну, во-первых, ты не так уж и одинока. У тебя есть мама, которую ты вполне можешь назвать своим другом. У тебя есть замечательная бабушка. И у тебя есть папа, который тебя любит. А во-вторых...
Я останавливаюсь.
А что во-вторых? Как объяснить ей, что она еще очень, очень долго будет одинока, потому что слишком отличается от всех? Конечно, я понимаю, иногда ей так хочется быть принцессой – такой же принцессой, как все, если уж нельзя быть единственной, – быть принцессой и выйти замуж за принца, и сидеть где-нибудь вечером с друзьями в кафе за границей, но все это пустяки, все это глупости, потому что на самом деле, по правде и в глубине души, ей хочется быть чудовищем, и с этим ничего не поделать: настоящим чудовищем, с пластинчатым хвостом, тяжелыми лапами и плоской вытянутой мордой – настоящим чудовищем, одиноким и хитрым, и выныривать из болотной воды, и таиться за гнилыми деревьями, и издавать по ночам долгие, тоскливые звуки.
– А во вторых….
Ириша вдруг хватает кошку и изо всех сил тянет ее за передние лапы. Кошка истерически мяучит, пытаясь вырваться из ловушки; несколько секунд Ириша с интересом наблюдает за кошкой, готовая мгновенно разжать руки еще до первых признаков моего возмущения. Но поздно.
– А во-вторых, – злобно говорю я, – ты одинока, потому что тебе никого не жаль, кроме себя. Вот себя ты научилась жалеть, а других ты просто не замечаешь, они для тебя не существуют, вернее существуют только тогда, когда причиняют тебе боль, вот тогда ты плачешь и жалеешь себя, потому что ты эгоистка.
Ее лицо испуганно сморщивается:
– Мама никогда не называла меня этим словом, – испуганно говорит она тоненьким голосом и вовсю заливается слезами.
– Хватит реветь, – я презрительно щурюсь. – А знаешь, почему я тебя раскусила?
Слезы прекращаются как по команде:
– Почему?
Делаю высокомерное лицо:
– Потому что я умная.
Все, мне больше не о чем с ней говорить. Я разворачиваюсь, чтобы выйти. Гневный крик догоняет меня:
– Нет! – истошно кричит Ириша. – Вовсе не потому, что вы умная, а потому, что в детстве вы были таким же ребенком!
Я останавливаюсь и с невыразимо довольным выражением лица добиваю чудовище:
– Нет, – говорю я, – я тебя раскусила, потому что я не просто умная, а очень умная.
И с победным видом иду на балкон курить.

* * *
Последний день. Четыре месяца закончились. Вечером, как всегда, придет с работы ее мать, и больше мы никогда не увидимся. Интересно, вспомнит ли она об этом?
Всю дорогу она фантазирует:
– У меня есть сокровища, они лежат на дне Атлантического океана, их стережет большая акула в золотом шлеме. Иногда она меня бьет.
Видит возмущение на моем лице. Торопливо объясняет:
– Это мы с ней так дружим.
Пауза.
– А еще... А еще она ест маленьких детей.
– Фу. Какая мерзкая акула.
Поспешно добавляет:
– Но я ей запретила.

Вертится перед зеркалом.
– Знаете, Наташа, на Новый год я заказала маме костюм пчелки.
Я морщусь. Опять это словечко.
– Почему пчелки?
– Ну, не знаю. Пчелка красивая. У нее усики. Там были еще костюмы тигренка и маленькой бабы-яги, но я захотела пчелку. Как вы думаете, мне пойдет этот костюм?
– Думаю, да.
Подпрыгивает на манер балерины, представляет себя летающей пчелкой.
– Наташа, я сказала маме, чтобы она каждый день покупала мне стол.
– Какой стол?
Я совсем забыла про нашу игру.
– Ну, помните? На ужин. Я сказала, что теперь я буду есть на ужин столы.
– А-а! Ну, конечно! И что сказала мама?
– Ничего. Она сказала: «Понятно».

Вечером с работы приходит мать. В ее руках большой прозрачный пакет: остроконечная шапка, юбка, зеленый парик. Ириша подавляет горестный вздох. Берет пакет. На лице фальшивая радость.
– Видите, Наташа, я буду маленькой бабой-ягой! Какой красивый костюм...
– Но ты же хотела пчелку?
Она укоризненно смотрит на меня: да как же я не понимаю? Ведь это так просто. Мама решила, что этот костюм лучше. Все-таки пчелка – это слишком по-детски. Маме лучше знать.
– До свиданья, Ириша.
Я еще здесь, но она уже не смотрит на меня. Ведь сегодня был последний день, и он кончился. Я больше не существую в ее жизни.
– До свиданья. Спасибо вам, – говорит ее мать. Последние признаки вежливости соблюдены.
Я пожимаю плечами.
– Не за что.

22.11.1999 г.–02.12.2002 г.
Наталья Воронцова-Юрьева
Посилання видалено
 
Одежда для домовых ...

У одного склочного старика, сапожника, умерла любимая дочь. Он похоронил ее, а потом, разбирая вещи дочери, обнаружил среди всего распашонки и маленькие ботиночки. Он не понял, что это за лилипутская одежда, сложил ее в мешок и пошел домой. Дом, где жила его дочь, он заколотил досками, чтобы жить в нем смогли только дикие звери. Он пришел к себе в каморку и разложил непонятные вещи на столе. попробовал примерить один крошечный ботиночек, и тот налез ему только на большой палец ноги. Он подумал: должно быть, моя дочь дружила с домовыми. У старика домовых не водилось, и он пошел к соседям.
-Домовые есть? - спросил он прямо.
-Водятся, - ответили соседи.
-Тогда вот им, - сказал старик и протянул соседям сверток с распашонками. - Одежда.
Соседи заглянули в сверток и сказали:
-У вас умер внук?
Старик вернулся домой и выпил три кружки пива. Потом он вернулся к могиле дочери, чтобы черкнуть на дощечке рядом с "доченька" еще одно слово: "внук".
Старик не мог просто так смириться с тем, что ему полагался внук, а теперь шиш. Старик выпил еще пива и пошел в соседнюю деревню с оружием.
-Отдайте мне каких-нибудь детей, - сказал он, - иначе будет война. Только мальчиков! - добавил он, потому что сам был когда-то маленьким мальчиком, а что делать с маленькими девочками - он не знал.
Жители деревни немного испугались. Войны этот старик, конечно, не устроит, но с него станется подпалить курятник или потоптать огороды. И они решили отдать старику самых ненужных детей, какие были в городе: брата и сестру, чьи родители давно погибли. Теперь они жили на улицах и просили денег у деревенских, надоели совсем. Деревенские нарядили брата в чистую одежду, а его сестру - в мальчишеские брюки. Они привели детей к старику и сказали:
-Оба мальчики. Теперь проваливай!
Старик схватил брата левой рукой, а сестру - правой, бросил оружие в канаву и пошел куда глаза глядят. Брат и сестра почти не боялись, они решили, что старик богатый и усыновил их, чтобы поселить в усадьбе и сделать наследниками.
Старик завел их в поле, достал мяч и сказал:
-Ну что, футбол?
Брат немного поиграл с ним, а сестра все это время сидела под деревом и дула в травинки.
-Почему твой брат не играет? - спросил старик у мальчика. - Эй, ты! - крикнул он девочке. - Лови мяч!
Он бросил ей мяч и попал девочке по лицу. Девочка заплакала, как настоящая девочка. Старик разозлился: ему подсунули бантики да рюшечки в обманной упаковке!
-Эту девочку мы продадим в цирк, - сказал он. Как раз мимо проезжал цирк. "Берите, - нахваливал старик девочку, а циркачи слушали внимательно, - хорошая девочка, маленькая, работящая, а если работать не будет - можно ей в лоб дать! Вот как я".
Кончилось тем, что циркачи побили старика, дали детям конфет, разрешили убрать навоз из верблюжьих клеток и уехали прочь.
Старик лежал на дороге, побитый, и один за другим выплевывал зубы. Дети совали ему конфеты, те, что помягче, а карамель сами грызли. Старик заплакал. Он думал, что внуки - это совсем другое, это игры на свежем воздухе и сладкий чай вечером и, возможно, массаж ног.
Он вернулся в деревню:
-Возьмите обратно своих детей, - сказал он и подтолкнул брата и сестру вперед.
Деревенские смотрели на старика и примечали, что сил у него нет, а оружия тем более, и были спокойны за свои огороды и курятники. "Детей заберите!" - просил старик, брат и сестра цеплялись за его пыльные штанины, а деревенские скармливали старику картофельные очистки, но больше ничем не помогали. "Заберите!" - негодовал старик и пытался втолкнуть детей в чужие окна и двери. Детей выталкивали обратно, а старику вышибали последние зубы.
Они ушли из деревни, жуя корни петрушки, старик прихрамывал, мальчик его держал за руку, а девочка собирала подорожник, чтобы ухаживать за стариком. Они поселились в землянке старика, и тот продолжил привычное дело: чинил чужие ботинки да туфли. Каждому, кто приносил ему обувку на почин, старик говорил: "Детей не хотите?" Но брата с сестрой никто не брал. Старик начал наряжать их к началу рабочего дня, усаживал возле дверей, словно кукол, и повесил табличку: "Бесплатно дети!" Никто не брал их по-прежнему. Скоро брат и сестра подросли, старик отвел их в школу и попытался оставить там навсегда, но какой-то сердобольный учитель привел их домой. Прошло много лет, мальчик поступил в академию, а девочка - в колледж для благородных девиц, и каждый день старик слал им письма, заканчивающиеся одной и той же фразой: "Дом сгорел, можете не возвращаться".
Брат и сестра вернулись с фотографией нового дома, который они купили старику.
Они постучались в двери его мастерской, держа наготове фотографию.
Они привезли ему мягких шоколадных конфет, а он не стал их есть и переезжать отказался, потому что болел, он обкашлял их с ног до головы и сказал, что сморкается в занавески пятую неделю, и пусть его не пытаются переучить, все равно скоро в гроб.
Ночью старик, не пытаясь бороться с любопытством, залез в дорожную сумку девочки.
-Что ты ищешь? - спросила проснувшаяся девочка.
-Я подумал, - сказал старик, - может быть, у тебя есть одежда для домовых.
-Одежда для домовых? - спросила девочка.
-Да, маленькая такая.
-Вот такая? - сказала девочка, покопавшись в сумке. Потом она заснула и не видела, как изо всех сил пытается не умереть от старости девяностолетний сапожник.

(с) gaspar
 
Утро. Я просыпаюсь под звон будильника, спросонья нацепив на лицо недовольную физиономию. Слегка припухшую, с небольшими, но симпатичными мешками под глазами. Жена ещё спит, мирно посапывая под аккомпанемент трелей часов. Целую её в щёчку и иду на кухню.

Ставлю чайник и натягиваю маску бодрости, промытую холодной водой из-под крана. Привычный кофе в постель приносится с маской заботы. Ненадолго на лице появляется маска любви, сменяющаяся маской удовлетворения.

Потом по очереди – спешащая, опаздывающая, извиняющаяся, деловая, отдыхающая, предобеденная, втягивающе-дымо-табачная, сплетничающая, втыкающе-интернетовская, телефоно-ожесточённо-переговорная, ожидающе-выходная. Шесть часов – очередная маска, предвкушенческо-пивная, напялена и я несусь по проспекту на встречу к друзьям. Звонок жене и извиняющаяся маска.

Вечеринка в разгаре. Маска трезвости постепенно сменяется хмельной, полупьяной, пьяной и самой последней – вдрызг-пьяной. Они уживаются с пошло-шуточной, сально-анекдотной, заразительно-хохочущей, задумчиво-мечтательной и задушевно-общительной.

Дома маски уже еле держатся. Натянул жалостливо-просительную для объяснений с женой. Не удержалась. Пришлось натянуть раскаянно-умилительную.

Ночью стало дурно. Я прошёл в ванную и попытался водой промыть лицо. В голове образовалась какая-то пустота, расширяющаяся пустота, выжигающая всё изнутри. Страдальческая маска еле держалась на лице, готовая упасть в раковину. Я потянул её за край и стряхнул на пол. На её месте была маска брезгливого омерзения. Сорвал и её, запачкав брезгливостью следующую, удивлённо-ошарашенную. За ней следует гневная и злобная маски.

Как же мне это надоело! Я уже забыл, какое моё настоящее лицо. Так долго я скрывался за масками, что забыл, какой я на самом деле. Срываю одну за одной: весёлая маска, грустная, хитрая, глупая, страшная, нетерпеливая, обиженная, смешная, наивная, злая, противная, омерзительная, стеснительная. Маски падают на пол, загромождая проход. Ехидная, скептическая, удивлённая, беспечная, романтическая. Они вываливаются в коридор, сползают, соскальзывая к входной двери.

Уже ожесточённо срываю их с лица, вышвыривая через окно, пытаясь добраться до своего настоящего, истинного обличья. Солидная, умная, простецкая, ухмыляющаяся, обворожительная, заинтересованная, соблазнительная, усталая летят в темноту, напоследок подмигивая мне. Последняя, умиротворённая маска, с кровью и кусочками мяса и волокнами мышц отрывается от черепа. Всё. Больше масок нет.

Вместо лица – лишь зияющий провал. Пустота. Чёрт, а где же я?

© Писдобол
 
КРОЛИК

Гремели погремушки, петрушки, игрушки – крутилась ярмарка. На ярмарке шумел народ.
Человек лет пятидесяти, а может быть, больше зазывно кричал:
– Смотрите, как я превращаюсь в змею! Это труднейший номер – человек-змея. Потом я заглатываю целиком кролика. Смотрите, смотрите!
Его звали Люсиком, хотя у него было другое, очень длинное, древнее имя.
Человек стал извиваться. Все быстрее, быстрее. Кольца его тела закружились.
– Ну как? – кричал Люсик. – Теперь вы видите змею? Немногие зеваки вяло отвечали:
– Не видим. Нет никакой змеи.
Люсик кружился стремительно. Ползал по песку. Его лицо мучительно исказилось.
– Теперь вы видите, что я змея?
– Нет, не видим.
– А сейчас я буду заглатывать кролика. Видите кролика и змею? Люди, как же вы не видите? Куда вы смотрите? Смотрите сюда!
Одно глотательное движение, другое. Кролик исчезает во внутренностях змеи.
Человек-змея Люсик стал невидим. На его месте сидел кролик с оттопыренными ушами и несчастным лицом маленького ребенка.
– Брысь отсюда! – кто-то крикнул ему.
Кролик Люсик неторопливо прыгнул и исчез в толпе.
Георгий БАЛЛ
Посилання видалено
 
Когда замолкают музы...

Посвящается всем мальчикам,
ставшим жертвами глупых и бессмысленных войн...


Скажите, вы серьезно думаете, что музы - этакие воздушные создания, живущие на Парнасе ? Бесплотные, белокожие женщины неопределенного возраста с лавровым венком в волосах и с неизменной лирой в руках?
Нет, это не так.
То есть обитают они на Парнасе, но уже потом, когда выполнят свою миссию.
Короче, я как всегда все запутала, но поверьте мне, я знаю о чем говорю.

Выглядят они как обычные люди, живут среди нас и даже профессии у них самые заурядные, не творческие.
Мой, например, был врачом - стажером, только окончившим институт с трогательной такой реденькой бородкой, которую он отрастил специально, чтобы казаться солиднее. А иначе выглядел совсем сопливым студентом – третьекурсником.
Да, я же не сказала самого главного - у меня была не муза, а Муз.

Не знаю, как у других женщин - писательниц, но у меня именно так.
И имя он носил самое обычное, не какой нибудь Аполлон там или Купидон, а Виталик, Виталька.
- Да уж, удружили мне родители с именем - говорил он.
Витa - по латыни жизнь.Так что и пришлось мне идти в медицину, бороться за спасение этих самых жизней - улыбался он , когда мы сидели усталые на ночном дежурстве и жутко хотелось спать. - А еще жить мне положено долго - долго .Успею тебе надоесть, знаешь как?
Эх, Виталька, Виталька!

Надоесть? Да как ты мне мог надоесть? Я готова была тебя слушать часами.
Ты даже бородатые анекдоты умел рассказывать так, что все покатывались со смеху.
Тебе надо было стать актером. Твое лицо и мимика были настолько живыми, а пластика, какая у тебя была пластика !
Возможно тогда бы все сложилось по-другому, мы, наверное, никогда бы не встретились, но зато...

Хотя и врачом он был от бога .Ловкие сильные руки - даже самые трудные манипуляции ему удавались легко .
- Виталька! Иди сюда, никак не могу поставить катетер в вену .Это ужас просто, вены лопаются, смотри .
И он тут же прибегал на помощь и легким движением, как фокусник ставил злополучный пластиковый катетер в тонюсенькую вену на кисти старушки, шутя и рассказывая ей анекдот так, что бабулька тряслась от смеха, не ощущая боли.

Медсестры его обожали.
Когда при пересменке, принимая отделение они узнавали, что сегодня дежурит Виталька, они радовались как ребятишки на спектакле детского драматического театра.
A еще, удивительно надежным был этот худенький парнишка, какая –то внутренняя сила исходила от него и можно было быть абсолютно спокойной, что никаких неприятных неожиданностей на дежурстве не случится .
Хотя это я была врачом - ординатором, а он - стажером у меня в подчинении.

Самое трудное на дежурстве это предутренние часы – четыре, пять утра.Почему -то самых тяжелых больных привозят именно в это время. И ты вздрогнув от телефонного звонка, как от удара током, с трудом продрав заспанные глаза, вскакиваешь и бежишь на сестринский пост принимать нового больного.
О том как выглядит почти тридцатилетняя женщина в пять часов утра после двух - трех часов забытья на жесткой, продавленной кушетке в ординаторской, я умолчу.
Ничего хорошего, уж поверьте мне.

А Виталька умудрялся бодро шутить даже в пять утра.Особенно его вдохновляла моя заспанная физиономия, готовая вот-вот клюнуть носом прямо в чашку с кофе, приготовленную такой же замученной медсестрой.
И когда я, наконец, осмотрев больного и дав назначение медсестрам, садилась писать историю болезни, с ужасом понимая, что больше прилечь не удастся - в семь начнется пересменка медсестер и новый рабочий день, тут поймав мой затравленный взгляд Виталька шел на крайнюю меру - начинал читать стихи.

Это было так дико .
Два молодых заспанных врача над историей болезни в пять утра, в единственной ярко освещенной комнате темного, спящего отделении ...читают стихи .
Вернее читал Виталька, а я только слушала, но сон тут же куда то с позором уползал, махнув на прощание тонким и длинным хвостом маленького варана .

Стихи, которые читал Виталька я могла слушать всегда и в любом состоянии.
Нет, это были не его стихи, писать он не умел (хотя возможно просто скрывал это), но сколько он их помнил и каких!
Он как будто читал мои мысли и точно знал какие именно стихи мне нравились.
Хотя что здесь удивительного, ведь он был Музом.
И я писала, приходила домой и писала стихи, но почему то стеснялась показать ему. Теперь жалею, очень.

Наверное, я все -таки была в него немного влюблена.
А возможно он этого и добивался, чтобы вызвать у меня творческую активность. Хороший Муз должен стимулировать автора, а что же стимулирует лучше влюбленности.
Нет, тогда я так не думала, даже близко - у меня был муж, ребенок.
Да и отношения наши были чисто дружескими.

Мой Муз блестяще закончил стажировку и остался в нашей же больнице.
Его приняли на специализацию по анестезиологии и реанимации - он продолжал оправдывать свое кредо - спасать жизнь людям.
Видеться мы стали реже, но когда наши дежурства совпадали Виталька всегда прибегал ко мне в терапию и сидел пока его не звали к больному или на операцию.
А потом однажды он сообщил мне, что женится.

Не могу сказать, что я очень расстроилась, но легкий укол ревности почувствовала - теперь наше общение станет еще более редким.
И он не сможет так просто позвонить мне по телефону и начать рассказывать очередную байку, заставляя меня рыдать от хохота.
На свадьбу я не пошла, поздравила вместе со всем отделением, собрали деньги на подарок.
Виталька ушел в отпуск нa две "медовые" недели - больше врачу не положено.И в первый же день, когда вернулся на работу прибежал ко мне.Он выглядел совершенно счастливым.
А через два месяца смущенный Виталька поделился новостью, что его жена ждет ребенка.



******

Резкая боль внизу живота сначала раскаленным шомполом пронзила меня насквозь прямо в позвоночник, а потом стала пульсирующими толчками подниматься выше.
Вдруг сделалось темно, закружились перед глазами стаи маленьких темных мошек, захлопали крошечными крылышками.
И гул ...низкий гул, который становится все громче.
Неужели эти мошки так гудят?

Испуганные глаза моего ребенка :" МАМА! Что с тобой?"
И я глупо улыбаясь оседаю на пол, шепча онемевшими губами : “Все будет хорошо...”
“Скорая” - ее жуткие вопли звучат так душераздирающе, что воют все окрестные собаки. Тоскливо, с какой -то смертной тоской.
Нет, все будет хорошо! Я не могу умереть, я еще совсем молода и у меня ребенок.

“Скорая” везет меня.
Это я лежу с капельницей в вене (сколько я ставила таких пластиковых катетеров ).
Красные сполохи мигалки проникают через плохо задернутую занавеску на стекле и слепят глаза.
Скорей бы.
Почему то я уверена, что когда приедем в больницу, в которой работаю уже столько лет, там со мной ничего плохого точно не случится.
Там же все знакомые.

Приемный покой ...
Каталка, дребезжит и спотыкается на выбоинах старого каменного пола.
Больно, от каждого толчка .
- Внематочная беременность, разрыв трубы, сильное внутреннее кровотечение - отрывистыми фразами дежурный врач сыплет как пулеметной очередью.
Я его не знаю, новенький, наверное.- В операционную срочно!
Какой резкий свет ...Что это ?
Надо мной испуганное лицо Витальки.
Первый раз вижу его таким растерянным, у него дрожат губы.
Ты что? Возьми себя в руки, стажер!
Хотя нет, какой стажер? Он же уже не...

*****

Утро.
Через щель в задернутой занавеске на огромном окне пробиваются бледные и пока еще бесцветные лучи .
Рассвет.
Скоро они обретут оттенок, сначала розовый, потом золотистый и солнце бодро постучится в палату и даже дремать станет уже невозможным.
Хотя какой там дремать.
Санитарка гремит ведром в коридоре, моет пол.Начинается рабочий день.
Сквозь слипшиеся ресницы вижу : у моей постели спящий человек.
Он сидит в кресле, смешно вытянув вперед ноги и склонив голову набок - это мой муж.

Бедняга! Начинаю понимать, что жива и это радует, хотя очень болит живот.
Дверь в палату тихонечко открывается и в нее заглядывает ...Виталька.
Он подходит к проснувшемуся мужу и жмет ему руку, молча.
Мой Муз жмет руку моему мужу, это же надо.

Вижу восхищенный взгляд мужа - Виталька и его успел очаровать .
Когда же умудрился?
Наверное ночью, когда я спала после наркоза в реанимации.
И что интересно ни капли ревности в глазах супруга.
Хотя он же не знает, что Виталька мой Муз.

*****
Это был последний раз, когда я его видела .
Месяц я не работала после операции, а когда вышла на работу узнала, что Витальку забрали на ежегодную резервистскую службу в Ливан.
Ну так не привыкать, врачи все военнообязанные, две недели пролетят быстро.
Вертолетом в Ливан всего полчаса .
Да и тихо там сейчас, врач нужен больше для порядка, положено так.

- Ты слышала радио? - белая как ее халат медсестра кинула на меня тревожный взгляд.
- Когда мне слушать, двух новеньких привезли, надо осмотреть .Потом еще совеща...- я осеклась, заподозрив что-то нехорошее. - А что?
- Вертолеты столкнулись, возле границы с Ливаном ...

******


Телевизор, небольшой телевизор подвешенный на специальном шарнире в
коридоре отделения.Я всегда пробегала мимо него, мельком бросив взгляд на экран, ухватив картинку и обрывок фразы - некогда, в отделении всегда полно дел.
Сейчас по телевизору одно и тоже, бесконечно сменяющиеся имена и
лица.
Нет, лица появятся потом на следующий день.
Фотографий пока нет, почти нет и только таблички с незнакомыми именами и возрастом ...восемадцать лет, девятнадцать лет.
Боже мой ...Сколько их ...Уже тридцать, нет сорок.Да что же это?!
Сколько их было там в двух полностью загруженных вертолетах, везших в Ливан мальчиков - солдат и боеприпасы?

Больные, все кто хоть как-то может передвигаться, даже на колясках, в
коридоре у телевизора, всматриваются как и я в имена.
Витальки среди них нет...пока.
Не могу выдержать это ожидание.

Бегаю все время в реанимацию узнать у знакомых врачей нет ли от него сведений, не звонил ли.
Нет,пока нет.
Ожидание, ужасное, томительное .Оно как дятел сидит в голове и ритмично долбит мозг :"Нет ...нет...нет" .

Уже вечер.Рабочий день давно закончен.А телевизор (теперь уже дома)
продолжает пересчитывать чужое горе.Их уже семьдесят...
Витальки среди них нет.
Но это не успокаивает - ребята анестезиологи сказали, что на два
вертолета должно было быть хотя бы два врача. Ребята - люди опытные, сами
"ходят" в Ливан.
Бегаю к телефону все время с глупой мыслью : А вдруг это он? Хотя понимаю, что не может этого быть.Он мне никогда не звонил раньше из армии.Не те у нас отношения.
Вот жене, наверное, позвонит, позвонил...
Но ее телефон я не знаю, да и не могу ей звонить, даже если бы знала...Ей и так несладко.
Снова телефон.
Бегу .Это муж из больницы.
У него странный, неестественный, "пласстмассовый" какой-то голос.
Выдыхает одно только слово:
- Держись...

******

Я стою на крошечной площади на въезде в больницу.
Да и не площадь это, одно название.
Маленькая ухоженная лужайка, по краю - клумбы с яркими, слишком яркими петуньями и посредине шершавый, необработанный камень с полусмытой от дождей краской на выгравированной надписи.
Это площадь имени тебя, Виталька!
Камень на ощупь не холодный.
Я кладу на него ладонь и просто физически ощущаю, как ты дышишь мне в ухо. Своим характерным жестом цепляешь меня двумя пальцами за карман белого халата и говоришь : "Не смей!".
Я не плачу .Я научилась за прошедшие десять лет не плакать. Ну разве что совсем немного...

Сколько раз, когда у меня умирал больной, я выскакивала из палаты и неслась на лестничную площадку возле лифта.
Скорей, успеть пока никто не увидел моих слез отчаяния, бессилия и неудачи.
Для молодого врача очень важно казаться сильным и несгибаемым.
И ты всегда шел за мной, хватал меня за халат и говорил :"Не смей!"
И переждав мои первые всхлипы, начинал рассказывать какую - нибудь смешную историю.
Дикое сочетание : смех и слезы.

Вот и сейчас слезы пока еще в горле.
Они только поднимаются наверх по каким-то неизвестным медицине канальцам к глазам, наполняют их и только тогда перелившись через край, начинают стекать по щекам.
Нет, не буду я плакать.
Я просто уверена, что ты сейчас рассказываешь мне какую-то очень смешную Парнаскую байку, но я тебя не слышу.

Мне часто приходит в голову одна мысль : a те остальные незнакомые мне 72 мальчика тоже ведь были чьими -то Музами.
Что же тогда происходило там на Парнасе в тот далекий год? Зачем и кому понадобилось сразу столько Музов? Но я, наверное, этoго никогда не узнаю

Прости меня, Виталька!
Прости, что я никогда не была на кладбище на твоей могиле.
Не могу заставить себя пойти туда - ведь тебя там нет.
Там под гладкой мраморной плитой лежит цепочка с твоим армейским номером из какого-то особо прочного металла , который не плавится.
И это все что осталось от тебя.
Ведь ты был не в том первом вертолете, который раскололся и упал на землю, а во втором, сгоревшем в воздухе.

Прости, что не звоню твоей жене и сыну.У них своя, уже совсем другая жизнь.
Твоя жена давно уехала из нашего города и вышла замуж.
И потом они же так и не узнали, что ты мой Муз.
Прости,что не уберегла .
Что я уже на тринадцать лет старше тебя, а когда -то была только на три.
Прости, что изменила тебе...

****
Я молчала десять лет. С того самого дня я не написала ни строчки.
Я оплакивала своего Муза, чтила его память минутой молчания, которая растянулась на десять лет.
Но этим летом у меня появился новый Муз.
Он совем не похож на Витальку, не имеет никакого отношения к медицине.
Лет ему почти столько же сколько было тогда Витальке.
У него скверный характер и мы часто спорим и ругаемся.
Но я снова пишу.

Только бы он тоже не вздумал улизнуть от меня на свой вожделенный Парнас.
А еще он сам пишет...
Но это уже совсем другая история.

© chajka
 
Пианистка

- Тань, Танька! Тааааанька!
- Чего? Что ты орешь как резанная?
- Выходи, Тань, скучно. Пошли в классики играть.
- Не, не могу.
- Ну, Тааань. А давай в резиночки? Я новый выверт знаю, хочешь покажу?
- Ну говорю же не могу. Музыка у меня, гаммы. Мне еще полтора часа заниматься надо.
- Да брось ты все. Лето же на улице. Какие гаммы? Ты что Чайковским стать хочешь?
- Глупая, ты Ленка. Чайковский - это композитор, а я пи-а-нист-ка. Поняла?

- Тань, Танька! Татьяяяана!
- Чего ты так кричишь?
- Тань, пошли к нам. У нас пива дофига и гитара. Вот это Андрей, а это Лёнька. Мальчики, поздоровайтесь с нашей артисткой.
- Лен, не пустят меня, ты же знаешь у меня концерт на носу. Да и поздно уже, ночь скоро.
- Скучная ты, подруга называется. Так и просидишь всю жизнь за своими гаммами. Пошли, ребята, ну ее.

- Ленка, да подожди, не реви ты так. Я же ничего не пойму. Жениться, говоришь, обещал. И ты поверила, дурочка?
А сколько срок то? Ой, Лен, подумай хорошо. Говорят после первого аборта детей потом не будет. Мать убьет? Да она же у тебя не просыхает. И не заметит даже.
Лен, не пей ты эту дрянь. У тебя же пример перед глазами - на мать посмотри. Тоже так хочешь?
Не хочешь? Поэтому и аборт сделаешь? Ой не знаю, не знаю...

- Лен! Не дам я тебе десятку и не проси. Ты же пропьешь! Посмотри на себя, мешки под глазами, синяки по телу. Это тебя твой новый так? Лен, ну нельзя же так опускаться, тебе же всего двадцать два. Давай, я тебя лучше на работу устрою. К нам в консерваторию уборщицей, пойдешь? Я попрошу. У меня знакомая есть в бухгалтерии - она все может. Только обещай не пить больше.

- Тааанька! Ну вот почему жизнь такаая поодлая? Почему одним все, а другим х**. Полный пи**ец. Вон мы с тобой в одном дворе выросли. Ты пы.. пы...aниска, в концертах играешь. Свадьба у тебя завтра. Платье вон какое, беeлое.
А я шваль подзаборная. Ты вон меня стесняешься, да? В свидетельницы позвала, чтобы рот заткнуть, да? Отмыла, постригла, приодела. Туфли вон на каблуках какие подарила. А все потому что ты СУКА!!! Сука ты, Танька!
Завтра, значит, я прынцессой побуду, а послезавтра ты - в свадебное путешествие, а мне пинок под жопу и в свою конуру, да?
Не плачь, Тань. Ну, пожалуйста, не плачь! Ну, пьяная я. Ну, хочешь на колени встану. Только прости.

- Ленка! Ты с ума сошла! Своего ребенка в детдом? При живой матери? Ну и что что спьяну, ну и что что не знаешь кто отец? Лен, ребенок чем виноват?
Ведь он такой из-за тебя, потому, что ты пила и во время беременности не переставала.
Да, Даун, да отстает в развитии. Но он твой.
Надо лечить его - я тебе денег дам. Мы самых лучших врачей найдем и вылечим. Только не отдавай его в детдом.
Своих рожай... Зачем ты так? Это жестоко - знаешь же как мы детей хотим. Ну, не могу я родить. Разве моя это вина? Не буду я плакать и прощу тебя, только не отдавай его.

- Мам, я все решила, не отговаривай. Не могу я. В память о Ленке не могу. Этот ребенок все, что от нее осталось. Он же сирота полный. Он чем виноват, что его мать беспутная замерзла в сугробе. Знаю, что Даун, что не ходит сам и не говорит тоже знаю. Нет, не хочу из детдома брать здорового. Мне он нужен, Гошка, Игорек.
Вот увидишь - он выздоровеет. Да, мам, отвечаю за свои поступки и локти кусать не буду.

- Доктор, а физиотерапия поможет? Гарантии нет? Неважно. Массаж? Я научусь, пусть мне только покажут как.Три раза в день буду делать. Пальцы укреплять, разрабатывать? Ой, а пианино подойдет? Ему можно? У него, доктор, абсолютный слух.
Представляете – АБ - СО-ЛЮТ-НЫЙ!
Да, и на каток буду возить, чтобы ноги укрепить и в бассейн. Только объясните что надо. Работу бросить? Как совсем?
Столько времени уйдет?

- Да, мам, я не сошла с ума. Нет, всего на пару лет. Пока Гошку на ноги поставлю. Ну и черт с ней с карьерой. Буду аккомпаниатором, тоже хорошая профессия или, вообще, учителем музыки. Детей учить буду. Подумаешь, сцена, концерты.
Нет не пожалею, поверь.

- Гошенька, мальчик мой! Умница! Да, вот сюда пальчик поставь и сюда. Нет не рядом, а сюда. Это "до", а надо "ре".
Мы с тобой гаммы разучиваем уже. Га-ммы! Нет, не мычи! Как я тебя учила четко произносим "ммм". Умница!

- Доктор, ну как? Правда он сделал громадные успехи? А какие у него пальцы стали! Быстрые, ловкие, а растяжки какие. Как у настоящего музыканта.
Диагноз? Не бывает так у Даунов? Уникальный случай? Да какая разница, если ему с каждым днем лучше, доктор. Я верила в него. С первого дня верила, доктор. Он просто немного отставал в развитии. Наследственность такая. Спасибо, доктор!
Огромное. За все.

- МАМА! Представляешь Гошка в музыкальную школу поступил для одаренных детей. О -ДА-РЕН-НЫХ! Ну почему не веришь? Он очень талантливый мальчик, мама! У него абсолютный слух, а как он музыку чувствует. И ходит уже почти не хромая и говорит правильно, хотя и медленно. Я? А что я? Нет, мама, я не забыла как играть.
Играю по ночам, когда все спят, но тихо. Знаешь, а я видно хороший учитель. Гошка учится на глазах. Вот увидишь - мы им еще гордиться будем.
Бедная Ленка! Видела бы она его сейчас.

- Мам! Что тебе привезти из Лондона? Мы через неделю с Гошкой едем. Представляешь, он стипендию выиграл от Королевской академии музыки. Как лауреат конкурса.
Как он играл мама. Это было просто чудо. А какой красивый стал. Вылитая Ленка в шестнадцать лет. А какой он замечательный сын, мама.
Не плачь, мам. Ты ошибалась, ну и что. Зато теперь можешь гордится своим внуком.
Я? Нет, я не плачу мам. Вернее немного. Совсем чуть чуть...

©chajka
 
32 ЗУБА, 33 БУКВЫ, 128 КЛАВИШ

Эссе
***

8. ВРЕМЯ

– У вас время можно купить?

– Ну разумеется! В первый раз пришли?

– Да. Что-нибудь посоветуете?

– Берите как можно больше. Оптом дешевле.

– Что у вас есть?

– Как везде – есть время обычное, свободное, есть время на завтрак, зубки там почистить.

– Дайте мне два часа на зубки, ну и на сон часов двенадцать, а то ведь не высыпаюсь, и по телефону поболтать часов восемь.

– Поболтать – дорого.

– Ну, тогда не восемь, а четыре часа поболтать. А время обычное – это что?

– Обычное – как повезет – время любить и время ненавидеть, ну и чтобы вспомнить как следует часа полтора...

– Что еще?

– На телевизор есть двести часов – за полцены отдаю.

– Дайте шесть дней на телевизор, в зоопарк хочу еще сходить.

– В зоопарк пойдете за счет обычного.

– За время любить и ненавидеть?

– Почему нет?

– А на газеты есть?

– Да бросьте вы. Возьмете газету и сядете перед телевизором.

– Спасибо. Знаете что – дайте мне минут двадцать – на мечты.

– Берите. За счет заведения.

– Эх, жизень!

– Вы абсолютно правы.

Александр Дашевский
 
ИнтерBeauty

Той зимой я носила красное, предпочитала японский глинтвейн, курила сигареты с мундштуком и причесывалась под Эву Гарднер. Такова моя жизненная философия со школьной скамьи: чем паршивее на душе, тем ярче наряды. Отвлекающий маневр для любителей лезть мне в душу и сочувствовать. Кому придет в голову, что такой женщине может быть плохо?
А мне было не просто плохо, а отвратительно. Для начала меня бросил любовник (32 года, не женат, менеджер по закупкам с окладом... не будем о грустном, вялый секс через три дня на четвертый... об этом не будем тоже). Я два месяца планировала с ним порвать. Два месяца! Чего ждала, спрашивается? Пока он подготовит запасной аэродром и оставит меня утешаться мыслью о том, что уж этот разрыв точно не на моей совести?
Хотя из-за одного Темы я бы не стала превращаться в ходячий костер. Были неприятности покрупнее, посолиднее. К примеру, Захаров Игорь Палыч (53 года, женат, трое детей, рост 169 см, вес 98 кг). Ах, да, забыла главное. Мой босс. Генеральный директор компании по дизайну интерьера «ИнтерBeauty», в которой я проработала на тот момент четыре года. Занималась самыми серьезными клиентами и проблемными заказами, за что имела: личный кабинет, свободный график работы и возможность одеваться по собственному усмотрению, а не так, как диктует мелкой сошке его величество дресс-код.
Я не хвастаюсь, я констатирую факты. Елена Стрелецкая – гордость, надежда и главный козырь «ИнтерBeauty». Аминь.
Однако для Захарова я была как бельмо на глазу. Уволить он меня не мог, кишка тонка, но ставить палки в колеса моей карьеры – это сколько угодно. Придирался, лишал бонусов, обходил с повышением, настраивал клиентов против меня. Другая на моем месте давно бы ушла, но я не сдаюсь без боя.
Не то чтобы Захаров когда-то приставал ко мне и напоролся на отказ, нет. В таком случае все было бы намного проще. Спать с ним, разумеется, я бы не стала, зато причина его неприязни была бы ясна. Но Захаров – идеальный семьянин, в которого не веришь, пока не встретишь во плоти. За время работы в «ИнтерBeauty» ни разу не был уличен в интрижке или флирте, хотя секретарш подбирал исключительно по двум критериям: личико как у Барби, бюст как у Памелы. Все в компании знают, что Игорь Палыч безупречен. Он гордо стоит на недосягаемом пьедестале моногамии, и лишь легкий ветерок колышет его белоснежные крылья.
То есть моя неприступность была ему по барабану. Что еще могло ему не нравиться? Моя манера одеваться? Курить? Разговаривать? Гадать было бесполезно. Захаров меня ненавидел и пытался избавиться от меня при каждом удобном случае. Только удобных случаев представлялось ой как мало, потому что Елена Стрелецкая – гордость, надежда...
Одним словом, смотри выше.
Но в тот день у него был превосходный повод как минимум сделать мне замечание. Я ждала клиента. В кафе. С японским глинтвейном. Вся в красном с головы до ног. Босс считает, что первая встреча должна происходить обязательно в офисе, а представитель «ИнтерBeauty» – являть собой картинку из пособия «Деловой стиль или как одеваться, чтобы не выглядеть лучше клиента». Я люблю демонстрировать, что его точка зрения – не единственно правильная.
Впрочем, я отклоняюсь. Тем зимним вечером, слякотным и бесснежным, я сидела за столиком в «Планете Суши», листала журнальчик, потягивала глинтвейн и ждала клиентку. Делать мне было нечего (не Тему же вспоминать?), и я решила немного поработать. Клиентка позвонила в конце рабочего дня, представилась то ли Лялей, то ли Алей и настояла на немедленной встрече. Упомянула о моей непревзойденной репутации в области дизайна, пообещала полную свободу творчества и согласилась подбросить меня домой. Мой «форд» вторую неделю был в сервисе, и не знаю, что больше повлияло на мой ответ – желание заполучить выгодный заказ или страх перед московским метро в час пик.
Хотя я не до конца искренна. Была еще одна причина. Место креативного директора «ИнтерBeauty», которое давно бы стало моим, если бы не Захаров. Мы были созданы друг для друга, эта должность и я. Но из-за предвзятого отношения босса мне приходилось снова и снова доказывать, что нестандартное мышление, творческий подход, безграничная фантазия, умение общаться с людьми и управлять ими – это все обо мне. Новый клиент был для меня очередным шансом достучаться до глубоко спрятанного мозга высокого начальства.

Клиентка опоздала на пятнадцать минут. Она выглядела иначе, чем я себе представляла, хотя определять облик людей по голосу – гиблое дело. Обладательница стальных ноток может оказаться очаровательной инженю, а нежный девичий голосок – принадлежать громадной тетке предпенсионного возраста. Сегодняшнюю клиентку я рисовала себе скучающей холеной дамой лет пятидесяти, а она оказалась бойкой девицей не старше тридцати пяти с жиденькими обесцвеченными волосами, глазами слегка навыкате и неожиданными прыщами на щеке.
Я была разочарована. Клиентка меньше всего походила на человека, способного оценить интерьер, оформленный со вкусом.
Она плюхнулась на стул рядом со мной, провела рукой по лбу, улыбнулась.
– Привет. Я Лиля. Здорово, что ты раньше пришла. Я думала, придется тебя ждать.
Значит, все-таки Лиля, а не Аля или Ляля. И с часами у нее не все в порядке.
– Добрый вечер, – нейтрально поздоровалась я. Тыканья от незнакомых не люблю, но если клиент желает перейти к неформальному общению, препятствовать не стану.
Лиля окинула меня откровенно оценивающим взглядом.
– Классно выглядишь. Сразу бросаешься в глаза.
О ней я такого сказать не могла. Черные кожаные брюки и короткий темный пуховик с капюшоном позволили бы ей с легкостью затеряться в толпе.
– Профессия обязывает, – ответила я.
Она понимающе усмехнулась.
– Говорят, ты лучшая в своем деле.
– Стараюсь.
– Ну что, едем? – Лиля встала и с чувством потянулась. – Целый день за рулем, все тело затекло. Тебя щас подкину и дальше поскачу.

Машина клиентки была на удивление непрезентабельна: древняя иномарка с помятым крылом и сильно тонированными стеклами.
– Моя в ремонте, – пояснила Лиля. – Впилилась на светофоре мерсу в задницу, представляешь?
Я представляла. Сама недавно пострадала от чересчур резвой автолюбительницы и уже вторую неделю была лишена свободы передвижения. Общая проблема настроила меня на более мирный лад. Лиля не виновата ни в том, как она выглядит и разговаривает, ни в том, на чем ездит. Я должна не замечать ее недостатки, а настраиваться на ее волну. Умение выполнить желание клиента заключается в умении это самое желание понять.
– Если ты не против, я бы хотела выяснить некоторые детали, – осторожно начала я, когда мы выехали на кольцо.
По моим прикидкам до Лесной, 39 ехать было минут десять – пятнадцать, не дольше, так что надо было брать быка за рога.
– Твое право, – хмыкнула Лиля. – Валяй.
– Если я правильно поняла, речь идет о квартире, да?
Она кивнула.
– А сколько комнат?
– Это важно?
– Конечно, важно. Чем больше комнат, тем больше работы. И тем дороже, – добавила я после маленькой паузы.
– Ничего себе размах. Чувствуется серьезное отношение. Мне нравится.
– Спасибо.
– О деньгах не беспокойся, хозяин человек состоятельный. Если угодишь ему, то заплатит, сколько скажешь.
Это объяснило и фамильярность, и одежду, и прическу. Раз мой клиент – Лилин хозяин, то она кто-нибудь вроде помощницы или домработницы. Я успокоилась.
– А ты случайно не в курсе, есть ли у него какие-то особенные пожелания? – спросила я.
– Он лучше сам расскажет. Можешь быть уверена, в особенных пожеланиях недостатка не будет. Ты же вроде как раз по ним специализируешься?
Косой взгляд в мою сторону. Черт, не терплю сомнений в своей компетентности. Тем более от кого-то с россыпью пубертатных прыщей.
– Я не просто специализируюсь. Я обожаю особенные пожелания. Для меня очень важен постоянный креатив в работе. Если ты понимаешь, о чем я.
– Еще бы не понимать, – хохотнула Лиля и повернула к метро.
– Эй, а сюда то нам зачем? – напряглась я.
– Нужно заскочить в одно местечко. Совсем ненадолго, не переживай.
Она притормозила у ряда магазинчиков и включила аварийку.
– Хочешь со мной?
Превращаться в девочку на побегушках я не собиралась.
– Я лучше в машине посижу.
– Как знаешь, там может быть интересно.
Лиля хлопнула дверцей и неторопливо пошла к магазинам. Что ей нужно? – гадала я. Цветы? Свежий хлеб? Баночка колы?
Мама миа. Я не поверила собственным глазам, когда увидела, что она заходит в Интим Шоп.
На месте ее хозяина я бы постаралась избавиться от столь сомнительной помощницы. Заниматься вопросами своей интимной жизни в рабочее время не станет ни один уважающий себя специалист.

– Держи. Хочешь посмотреть?
Лиля нырнула в машину и кинула мне на колени пакет с покупками, из которого выпала коробка. Я взяла ее и прочитала надпись. «Анальные шарики».
– Это все тебе?
– Неа. Хозяин попросил купить.
Коробка вывалилась у меня из рук. Кажется, мне предстоит иметь дело с человеком очень свободных взглядов. Не каждый допустит, чтобы его дизайнер с первого дня работы знала, что он пользуется анальными шариками.
Я решила прояснить что-нибудь относительно этой таинственной личности. Раз Лиля позволила мне узнать насчет шариков, из всего остального она не будет делать секрета.
– А сколько ему лет?
– Хозяину? Точно не знаю, но уже не мальчик. Лет пятьдесят есть, наверное.
Пятьдесят лет и свободные взгляды? – подумала я. Не самое правдоподобное сочетание. Надеюсь, он не захочет, чтобы я развесила эти шарики на люстрах.
Я задумалась и не заметила, как Лиля свернула с Грузинского Вала в переулок. Промелькнул дорожный указатель с надписью, и до меня дошло, что мы едем в совершенно противоположную сторону.
– Лиль, а ты с дороги не сбилась?
– Нет. Первый поворот налево, и мы на месте.
– Разве Лесная не в другой стороне?
Светофор переключился на зеленый, и Лиля повернула, нагло подрезав черный «лексус».
– А зачем нам Лесная? Сегодня хозяин здесь зависает.
– То есть на Лесную мы поедем после?
– Понятия не имею. – Лиля въехала во двор ближайшего дома. – У него там тоже база есть?
– Какая база? Там его квартира находится. Улица Лесная, дом 39. Мы сегодня о ней говорили.
– Ну не знаю, о чем вы там говорили, но мы с тобой приехали. Кондратьевский средний переулок, дом 1. – Она заглушила мотор. – Подмажь физиономию и вылезай. Хозяин ждать не любит.
Я не шевельнулась. Была парочка пунктов, нуждавшихся в прояснении.
– Лиля, давайте кое-что уточним, прежде чем я пойду на встречу с клиентом. – От волнения я стала называть ее на «вы». – По телефону мы с вами несколько часов назад обсуждали квартиру на Лесной улице. Сейчас получается, что речь шла о Кондратьевском переулке. Что-то изменилось за это время?
– Ниче мы с тобой не обсуждали сегодня, – нахмурилась Лиля. – Как договорились неделю назад, так и все.
У меня мороз побежал по коже. Захотелось удариться в панику и завизжать, но я взяла себя в руки.
– Хорошо, может быть, я разговаривала не с вами. Но сегодня я планировала осмотреть квартиру на Лесной, определиться с примерной стоимостью и началом работ...
– Каких еще работ? – перебила меня Лиля. Теперь и она стала заметно волноваться.
– По отделке интерьера, – проблеяла я, уже зная, что мой ответ приведет Лилю в бешенство.
Я не ошиблась.
– Какой, мать твою, интерьер? – Она схватила пакет из секс-шопа, который по-прежнему лежал у меня на коленях. – Это, по-твоему, зачем? Для интерьера?
– Откуда я знаю? Это ты купила, а не я. По-моему, мы стали жертвами ужасного недоразумения...
Я взялась за ручку, но Лиля щелкнула кнопкой и заблокировала двери.
– Погоди, мы не закончили, – прошипела она. – Ты вообще кто такая? Как зовут?
– Стрелецкая Елена, ведущий дизайнер компании «ИнтерBeauty», – отрапортовала я. – А ты за кого меня приняла?
Лиля откинулась на спинку сиденья и принялась ржать. Не смеяться или хохотать, а именно ржать как гиена. Я попыталась открыть дверь, но не тут то было. Лилина развалюха была оснащена настоящим блокиратором, и выбраться из машины без ее согласия я не могла.
– Может, хватит, а? Открой дверь.
Но Лиля не реагировала. Она трясла волосенками, похлопывала себя по тощим ляжкам и бормотала что-то вроде «ну надо же... кто ж думал... такая фифа…»
Через пару минут приступ пошел на спад. Она утерла слезы, по-деловому оглядела себя в зеркальце заднего вида, убрала пальцем подтеки туши.
– Знаешь, детка, а ты крупно попала. – Она повернулась ко мне и усмехнулась. – Через десять минут в этом доме один крутой мужик ждет Ариану, роскошную специалистку по садо-мазо и прочим примабасам. Огромную любительницу красных тряпок, между прочим. Я должна была забрать ее из «Планеты Суши» в половине десятого. Сечешь?
Вы не поверите, но мне даже не было страшно. Только смешно. Как подумаю, о чем мы с Лилей болтали всю дорогу... И ведь не сомневались, что прекрасно понимаем друг друга.
Теперь была моя очередь смеяться, и я стесняться не стала. Продлила свою жизнь настолько, насколько смогла, и хохотала до слез и размазанной туши как Лиля. Видимо, вышло очень заразно, потому что она подхватила, и уже не одна, а две гиены гоготали за тонированными стеклами старой иномарки. Представляю, что подумали случайные прохожие.
– И что делать будем? – спросила Лиля, вытирая остатки туши во второй раз.
– Я поеду домой, а т-ты – за А-арианой... – Я все никак не могла успокоиться. – Мне больше не повезло. Моя клиентка меня вряд ли дожидается.
Лиля резко посерьезнела.
– Так не пойдет. Хозяин разозлится.
– Объяснишь ему, в чем дело. Посмеетесь вместе.
– Посмеяться с ним? Не, ты не сечешь, подруга. Это же монстр. Он меня на куски порвет, если я облажаюсь.
– А если позвонить Ариане и попросить ее приехать как можно скорее?
Лиля глянула на часы.
– Думаешь, она доедет сюда за пять минут?
– Тогда не знаю. – Я развела руками. – Варианты кончились.
Лиля не ответила. Она внимательно смотрела на меня, и какая-та гнусная мыслишка шевелилась на дне ее выпуклых бесцветных глазищ. Очень мне это не понравилось.
– Может, ты прикинешься Арианой?
– Чтоо?
– Ну... ты красивая, вся в красном, вести себя умеешь. Вообщем, клевая...
Вздумала подкупить меня комплиментами. Ага, нашла дуру.
– Что ты теряешь, а? Повеселишь старого козла, сама развлечешься. Приятный вечерок и куча денег в кармане. Я даже свой процент брать не буду. Все, что хозяин даст, себе возьмешь.
У меня вырвался нервный смешок.
– Это ж какое для тебя приключение! – Лиля продолжала с упорством истинного сейлс-менеджера. – Все подружки обзавидуются. А своему парню ничего не скажешь. Пусть доволен будет, что такая красотка с ним время проводит.
– У меня нет парня, – машинально сказала я. – Он меня бросил.
– Да ты что? – поразилась Лиля. Очень натурально поразилась. – Он полный кретин. Но тогда ты ниче не теряешь, да? Не надо ни перед кем оправдываться. Свободная женщина, что хочешь, то и делаешь.
– Лиля, тебе в торговлю идти надо. Очень убедительно получается.
– А я чем занимаюсь? – хмыкнула она. – Что скажешь, по рукам?
– Нет.
– Блин! Ну ты и стерва, Ленка. Трудно помочь? У меня щас сплошные проблемы, денег всем должна, а ты самого перспективного клиента меня лишаешь.
Мне было жаль ее. В чисто профессиональном плане. Но это ничего не меняло.
– Это исключено. Ни с каким старым козлом я спать не буду. Тем более за деньги.
– Так спать, может, и не придется!
– Да?
Лиля почуяла слабинку и принялась упрашивать с удвоенной силой.
– Он с шести вечера развлекается с тремя девицами, которые под малолеток косят. Его любимый тип. А ты нужна только, чтоб перчику подбавить. Хлыстом помахать, наручники на всех понадевать. Понимаешь? Не захочешь спать, не надо. Огреешь его как следует, он и забалдеет. А деньги очень крутые.
Она назвала сумму. Я призадумалась. Клиентку я все равно потеряла, процент от гонорара тоже. Забавно было бы компенсировать потерю за один вечер.
Хотя нет, не таким способом.
– Неужели тебе ни капли неинтересно? – вкрадчиво спросила Лиля, видя, что денежная морковка осла не вдохновила. – Ты современная девушка, ниче не боишься. Зато будет что вспомнить.
В этом был некоторый смысл.
– Я же вижу, что тебе щас не очень сладко, – с дьявольской проницательностью угадала она, – а тут отличный способ встряхнуться и начать все заново. Ну как? И меня выручишь...
Честное слово, до сих пор не знаю, почему я согласилась.
Но я согласилась.

Лиля проводила меня до квартиры, подобострастно заглядывая в лицо и уверяя, что все будет «пучком». Дверь открыла полупьяная девица в лифчике и шортах. Ее длинные волосы были всклокочены, из прикушенной губы сочилась кровь. Увидев меня, девица сделала круглые глаза и попыталась отойти в сторону, что в узком коридоре было не так просто сделать. Ее реакция меня порадовала. Раз Ариану здесь боятся, то и задерживать не станут.
Из глубины квартиры доносился гам типичного притона вроде тех, что показывают в «Криминале»: грохотание музыки, визг девиц, мужские выкрики. Не разуваясь, я пошла на шум.
Коридор заканчивался большой комнатой, когда-то красиво и хорошо обставленной, а теперь обветшалой и загаженной. На низком журнальном столике были расставлены тарелки с бутербродами, вазы с фруктами, пустые и полные бутылки вперемешку. Битое стекло опасно блестело на полу. Громко кричал телевизор. Одна девушка, завернувшись в занавеску, прохаживалась вдоль окна. Вторая, практически без одежды, сидела на голых коленях грузного немолодого мужчины. Все трое заливисто хохотали и говорили одновременно. Все трое были пьяны, но не настолько, чтобы проигнорировать мое появление.
Девица в занавеске приветственно помахала мне рукой.
Девица на коленях прильнула к мужчине, демонстрируя, что она первой заняла место в секторе VIP.
Мужчина смотрел на меня так, как будто я была Красной Смертью, и серел на глазах.
– С-стрелецкая, ч-что т-ты т-тут д-делаешь? – пролепетал он, одновременно пытаясь спихнуть с коленей красотку и прикрыться диванной подушкой. Наивный. Мог бы не беспокоиться, смотреть там было абсолютно не на что.
– Зашла на огонек, Игорь Палыч, – любезно сказала я. – Приятного всем вечера.
У Захарова нервно задергалась щека, и мне стало жаль его. Этого еще не хватало. Вначале Лилю пожалела, потом его. Опасное чувство. Куда оно заведет меня в следующий раз?
Через десять минут я сидела в попутке, которая везла меня домой. Не знаю, смог ли Игорь Палыч продолжить веселую вечеринку после моего скоропалительного ухода. Я не пробыла в квартире и трех минут, об обещанном вознаграждении не заикнулась, но что-то подсказывало мне, что я испортила Захарову весь fuc... простите, fun.

Прошла неделя, и меня назначили на должность креативного директора «ИнтерBeauty». Ни о каком шантаже речи не шло, я для этого слишком хорошо воспитана. Должно быть, Игорь Палыч наконец оценил меня по достоинству.
И можете поверить, моя головокружительная карьера только начиналась.

©Виктория Баринова
 
Очень страшная история... Если хорошее настроение, лучше не читать...
Монолог жены погибшего на тушении Чернобыльской АЭС пожарника.

«Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и то же... О чем?
... Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Все небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет... И во сне... Это я его зову...
Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:
«Пропусти меня!» - «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее:

«Только посмотреть». «Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут». Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... «Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра». - «Но он не пьет молоко». - «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые...
Спрашиваю: «Васенька, что делать?» - «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» - «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим». Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках...
Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали... Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны...
Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!» Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!» А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама... «Куда ты такая?» - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.
Шестая больница - на «Щукинской»...
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его...
Она сразу меня спросила:
- У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю.
- Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит».
- Мальчик и девочка.
- Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью...
«Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным». - Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
- Вася! - кричат ему.
Поворачивается:
- О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...
- А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
- Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:
- Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
- Не садись рядом. Возьми стульчик.
- Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали...
- Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.
Тогда так говорили. Думали.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: «Привези яблочко». С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
- Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.
Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются...
Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает...
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?» А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:
- Сейчас день или вечер?
- Девять вечера.
- Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
- Вот это да!
- Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы...
Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила.
Подбежала и целую:
- Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
- Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом...
Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
- Вы беременная?
- Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
- Не обманывайте, - вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
- Почему вы меня обманули? - спросила она.
- Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь!
- Что вы наделали!!
- Но я с ним...
Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: «Возьми лучше меня». Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.)
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: «Люся, где ты? Люсенька!» Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку...
Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить:
«Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: «Я тебя туда не пущу!» А отец говорит ему: «Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!» Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!» Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!» Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!» Несла судно: «Я тебя люблю!» Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь...
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
- Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
- А как мы его назовем?
- Ну, это ты уже сама придумаешь...
- Почему я сама, если нас двое?
- Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка.
- Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: «Черт с тобой! Ты - ненормальная». Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:
«Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки». Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: «Он умирает». - Она мне отвечает: «А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора». Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку.
Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв...
Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!» А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» - «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: «Люся! Люсенька!» - «Только отошла. Сейчас прибежит», - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили:
«Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого...
На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась...
Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите». Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: «Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама:
«Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове... Полковник передает:
«Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» - командовал офицер.
Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток...
Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает...
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала «Скорая помощь». «Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон».
Мне было двадцать три года...
Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. «Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?» - «Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет». А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху...
(Затихает надолго.)
Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему!
И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали «Скорую»... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: «Рожать приезжай к нам». На две недели раньше срока родила...
Мне показали... Девочка... «Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой». На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.)
Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она - там». Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: «Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька».
Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила...
Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает).
...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... «Почему ты всегда необутый?» - «Да потому, что у меня ничего нет». Пошла в церковь... Батюшка меня научил:
«Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему». Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: «А ведомо тебе, как это делать надо?» Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. «А записку ты написала?» - «Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит». - «Там они все в одном мире. Найдут его». У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: «Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить». Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: «Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!» А в другой раз так попрошу: «Васенька, мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка». Мне было двадцать пять лет...
Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: «Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду». Я хотела быть, как все...
Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся...
...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: «Тебе нельзя рожать», и врачи пугали: «Ваш организм не выдержит». Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... «Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой». А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: «Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?» Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... «Мамочка, тебе водички дать». - «Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи». И хватанула его за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: «Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйду». Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: «Покажи нашего ребеночка». Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...
Но я вам рассказывала о любви... Как я любила...»

Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко
 
Арслонтандиливкак и...

Симъ креслом мастер Гамбс...
Моральные и не очень сказки.
(серия бестолкового бреда, претендующего на сагу или даже на эпос. Претендующего, правда, на это звание в кругах людей, которые не совсем себе представляют, что такое эпос или сага )

Рождение Арслонтандиливкака.

Жил бы мальчик.... То есть, на какой-то момент существования человечества, он безусловно не жил.
Родители очень хотели, чтоб о мальчике в будущем не трепались попусту и назвали его Арслонтандиливкак. Сначали, главное, хотели придумать матерное имя. Ржали долго оба:
- Представляешь, представляешь? – катался по полу отец – Назовем его, допустим, Ннахом. Учительница встает и говорит – «К доске, Ннах!». Все в шоке будут. Или на улице – «Эй, Ннах». Все оборачиваются, возмущаются.
- Тхахахаа! – смеялась еще беременная в то время мама – А если по фамилии будут звать?
- Так еще ж прикольнее! – счастливо улыбался отец - Модекратнов-Валуа-Каппетнги Ннах! Все умрут.
- Хахахах! Прикольно. – смеялась беременная – А еще можно назвать...
И нашептывала в ухо мужу всякие гнусности, от чего он терял сознание, потому что никак не ожидал, что беременная женщина может ругаться как сильнопьяный матрос, которого человек, сильно похожий на Сергея Зверева, облил внезапно ведром прокисшего кефира с высоты 4-го этажа да еще и засмеялся обидно.
А потом в одночасье родителям стукнуло по шестнадцать лет, они, под грузом лет, стали серьезнее и поняли, что нельзя называть ребенка как попало. И решили, что имя должно быть информативным и сразу рассказывать почти все о человеке. Залет – как имя, забраковали сразу. Плодлюбвипетраисветланы – тоже, хотя информативности было больше, но отец уже решил отказаться от информативности и решил, что имя должно внушать уважение. Но против имени Этомойсынктоивотронетубьюсразуказлы возразила мама. Потому что у нее воображение было богатое и она в деталях представила себе как мальчик в подворотне отвечает гопникам на вопрос «Слышь, малой, как тя завут?» и все последствия такого знакомства.
А сама, главное, в это время журнал умный читала, где говорилось, что знание имени человека дает до семидесяти процентов власти над ним. Испереживалась все, в жернальчик плюнула и сказала:
- Будет он Пдыррфдловапкринижывус!! Съели, гады? Попробуйте запомнить теперь! Фиг вам, а не власть, над сыном моим!! Я победила! Победила!!!
- Как, как будут звать моего сына? – переспросил отец.
И украл победу у жены, которая повторить имя не смогла, но обрадовалась, что способ верный. Раз уж сама МАТЬ РЕБЕНКА не запомнила – куда там остальным.
В этот раз подошли к вопросу предусмотрительно. Записали на бумажке имя и айда в роддом. Рожать чтобы. Время как раз пришло. А чего тянуть – родители готовы, имя есть...
- Нарекаю тебя Арслонтандиливкаком! – серьезно провозгласил отец, тщательно сверяясь с бумажкой.
- Хренассе! – удивился доктор и уронил Арслонтандиливкака на безжизненно белый, холодный кафельный пол.
- Нормально жизнь начинается! – удивился Арслонтандиливкак, лежа на полу.
- Он разговаривает!!! – закричала акушерка и хлопнулась в обморок.
- Она орет!! – закричал Арслонтандиливкак и от удивления сел на полу.
- Хо-хо! – обрадовалась Арслонтандиливкакова мама – Он сидит уже! Молодец, сынок! Этот... как, бишь тебя...
Она забрала у отца листок и, запинаясь, прочла нежно:
- Арслонтандиливкакушкаа!
- Не лишай меня общению с ребенком! – возмутился отец и отнял у матери бумажку – Арслонтандиливкак, пока твоя мать лежит, я, твой отец хочу тебе пожелать долгого и крепкого здоровья...
- И чтоб власть над тобой не захватил никто! – захохотала счастливая мать – Выкусили, да?! Имя им! Как же! Все!! Все выкусилиии!!! Во тебе, а не власть над сыном моим!!!!! - показала она дулю врачу
- Идите все отсюда вон! – почему-то вернулся дар речи к врачу – А то я вам всем морды сейчас набью! Устроили тут, понимаешь, бардак!
- И ребенку набьешь?! – взвизгнул Арслонтандиливкак.
- Сволочь! – сказала мать.
- Беспричинный агрессор! – весомо уронил отец – Мы уйдем, но справедливость уйдет с нами!
- ВООООН! – закричал врач – В ПАЛАТУ ВСЕ!!! ПОЗДРАВЛЯЮ! У ВАС СЫН!!!
- МЫ ЗНАЕМ!! – гаркнули на врача вся семья с Арслонтандиливкаком вместе.
И все ушли в палату. А доктор сел и разрыдался. Неадекватный какой-то, наверное.


Пучок Морали:
1. Имя – дело серьезное. Не до приколов. А то называть детей Эрастами легко, а им потом жить.
2. Молодо – зелено, совершеннолетно – уже других цветов должно быть. Бо ответственность.
3. Если не запоминается – лучше записывать.
4. Дети взрослеют быстро.
5. Не выводите из себя врачей. Они хорошие, как правило. Но нервные.
6. Мать за ребенка всегда рада и вооще горой стоит.
7. Шести предыдущих пунктов – вполне достаточно.
8. Достаточно для чего, Фрум?
9. Отвали, Фрум.
10. Надо было не писать этот пункт. А то четное получается.
11. ВООООН ОТСЮДА, ФРУМ!!! В ПАЛАТУ!!!

Посилання видалено
 
Арслонтандиливкак и...

Моральные и не очень сказки.
(серия бестолкового бреда, претендующего на сагу или даже на эпос. Претендующего, правда, на это звание в кругах людей, которые не совсем себе представляют, что такое эпос или сага )
Этапы взросления.

Арслонтандиливкак и искажения имени.

- Бумажку мне! – скомандовала мать.
- Дорогая? – не одобрил отец – При ребенке?! Рисовать?! Я думаю, ему рано разочаровываться в родителях.
- С именем бумажка где? - пояснила мама – Я должна как-то обратиться в ребенку или нет?
- Аааа. – понял папа – Вот.
- Арслонтандиливкак. – запинаясь прочитала мама – Моя жизнь превратится в кошмар. Надо как-то сократить, наверное.
- Я отвечу адекватно. – пригрозил Арслонтандиливкак.
- Арслонтандиливкак? – подняла брови мама
- Мама? – поднял брови Арслонтандиливкак.
- Арслонтандил? – сократила мама
- Мам? – адекватно ответил Арслонтандиливкак.
- Арслон? – усугубила мама.
- Ма? – не сдавался Арслонтандиливкак
- Арс! – маме понравился это вариант.
- М? – хмыкнул Арслонтандиливкак.
- А! – хихикнула мама
- ! – торжествующе промолчал Арслонтандиливкак.
- ! – торжествующе промолчали оба родителя.
- Вот вы и попались! – захихикал Арслонтандиливкак – Теперь вы будете звать меня молча. Я во дворе, допустим, играю. А вам, допустим нужно меня домой позвать срочно. Дурацкую какую-нибудь майку с пакемонами примерить. Вы открываете окно и начинаете громко молчать. А я играю себе. Пока зов сердцем не почувствую.
- До чего ж у нас гениальный ребенок! – восхитилась мама и замолчала.
- Что мама? - отозвался Арслонтандиливкак.

Арслонтандиливкак и дети

- Дети, дети!! – маминым голосом кричал из окошка Арслонтандиливкак – Не хотите поиграть с нашим ребенком?
- Вау! – обрадовались дети – А можно? А как с ним играть?
- Конечно можно! – кричал Арслонтандиливкак – А играть с ним просто – конфету даете, а он вам за это говорит что-то. Или песню поет. Или танец танцует. Или морду прикольно кривляет. Очень смешно получается.
- Ухты!! – обрадовались дети – А если у кого-то конфеты нет? Те как играть будут?
- Те у кого конфет нету – и не дети вовсе, а взрослые! А раз взрослые – пусть деньгами дают. – рассудил Арслонтандиливкак.
- А у кого и конфет и денег нет? – торговались дети.
- Те бедняжки! – заплакал Арслонтандиливкак – Тех мне жалко очень! Они не смогут поиграть с Арслонтандиливкаком!
- Есть! Есть конфеты дома! – закричали дети – И деньги дома есть!
- Бегите по домам, сорванцы! – засмеялся Арслонтандиливкак маминым смехом – А потом за Арслонтандиливкаком приходите. Он на лестничной площадке будет лежать. Осторожней там с ним!
- А вы где, тетя? – закричали дети.
- На работе я! – маминым голосом закричал Арслонтандиливкак – Ребенка бросила дома и на работу ушла. А дома – ни одной конфеты! Щастливое, блин, детство у ребенка!

Арслонтандиливкак и Бабайка

Бабайка приходил к Арслонтандиливкаку каждую ночь. Бубукал, рожи корчил, угрожал, в позу становился, требовал чего-то, проявлял неуважение... В общем вел себя глупо, как Великобритания.
- Ты ж пойми, дурашка! – увещевал Арслонтандиливкак – Не боюсь я тебя, не боюсь совсем. Понимаешь?
- Ага! – понимал Бабайка и продолжал нелогично – КАПЕЕЕЦ ГРЯДЕЕЕТ! БОЙСЯ КАПЕЦААА!! ГОТОВЬТЕСЬ К КАПЕЦУУУ!!
- Ну вот и зачем ты, дурак заполошный , капс-локом кричишь? – спокойно спрашивал Арслонтандиливкак.
- Капец-то грандиозен. – смущенно оправдывался Бабайка – О грандиозных вещах надо капс-локом кричать. А не грандиозные тебя не пугают. Ты странный такой ребенок.
- Ой! –испугался Арслонтандиливкак – Я ж ребенок еще!!
- Ага?! – спросил обрадованно Бабайка.
- Неа. – захихикал Арслонтандиливкак – Купился?
- Эхх. – вздохнул Бабайка и зарычал страшно на Арслонтандиливкака.
- Тигр! – угадал Арслонтандиливкак.
- Все знает. – вздыхал Бабайка – А вот это, например кто?
И рычал еще страшнее.
- Дворник наш. – отвечал Арслонтандиливкак – Грамм шестьсот на груди. До отключки минут двадцать.
- Все знает.. – вздыхал Бабайка...


Пучок моралей:
- Не сокращай, да не сокращен будешь
- Родила дитя - запомни имя
- Встал у окна - не молчи. Зови ребенка ужинать.
- Молчишь - молчи красноречиво.
- Дети цветы жизни. Им тоже нужны горшки.
- Конфета - не роскошь, а денег стоит.
- Если не покупать детям игрушки они будут играть со всякой фигней.
- Бабайка - сволочь.
- Дворник - пьянь.
- Капец грядет неграндиозный.
- ГРАНДИОЗНЫЙ КАПЕЦ НАСТАЛ!

Посилання видалено ...
 
Арслонтандиливкак и...

Моральные и не очень сказки.
(серия бестолкового бреда, претендующего на сагу или даже на эпос. Претендующего, правда, на это звание в кругах людей, которые не совсем себе представляют, что такое эпос или сага )

Арслонтандиливкак и укрощение пальца.

- Арс! – сказала мама – Прекрати! Мозги поцарапаешь!
- А? – не вынимая пальца из носа, возразил Арслонтандиливкак.
- Бэ! Палец из носа вынь! Тебе уже пять лет все таки!
- Фигассе, время как летит. – удивился Арслонтандиливкак – Всего 3-4 рассказа назад родился... Видимо год за двадцать идет. Как компенсация за трудные условия. С такими-то родителями..
- Палец вынь! – не подключилась к дискуссии мама.
- Откуда в вас эта авторитарность? – палец оставался там же где был - Ни одного разумного довода... Приказы только.
- Это некрасиво. Меня тошнит аж. – привела довод мама.
- Что-то с вестибулярным аппаратом, наверное. Укачивает. – посочувствовал Арслонтандиливкак.
- Палец! – закричала мама.
- В носу! – подхватил Арслонтандиливкак – Вот вы представьте, мама – я не половозрел, читать не умею, новыми игрушками не избалован. Чем мне занять себя?
- Поиграй во что-нибудь. Мультики посмотри. Что-нибудь еще придумай. – присоветовала мама и сорвалась на крик – Только вынь этот чертов палец из носа!!
- Не нужно истерик. – спокойно ответил Арслонтандиливкак – В доктора с Танькой из соседнего подъезда запрещаете играть. Мультики не радуют. Вот сижу и колупаю в носу. Веду себя как ребенок. Не создаю шума, между прочим, не капризничаю, не прошу новый велосипед. Чего вам еще надо-то?
- Чтоб палец из носа вынул!
- Вот ведь упорство какое... – вздохнул Арслонтандиливкак – Пробовал я. Выну его и слежу за ним строго. Пока смотрю на него – вроде смирный. Чуть отвернусь – Хоп! И в носу он. Как это происходит – ума не приложу.
- Рефлективно! – кивнула мама.
- Ма, мне все-таки пять лет всего. Слова «рефлективно» я могу и не знать. – пробурчал Арслонтандиливкак.
- Наконец-то он чего-то не знает. – обрадованно выдохнула мама.
- Могу и не знать, но к счастью знаю. – ехидно продолжил Арслонтандиливкак – Пробовал бороться. Сначала думал привязывать палец к ремню, но передумал. Потому как это ущемление свободы. Нельзя чувствовать себя свободным человеком, если хоть одна незначительная часть этого человека связана. После я надевал рукавицу на руку.
- И что? Рукавица должна была помочь.
- Не помогла. Ковыряние остается. И добавляется адская боль в носу. – вздохнул Арслонтандиливкак – И только одно средство помогло стопроцентно.
- Где ж помогло-то?! – возмутилась мама – Ты на секунду не вынул палец из носа за все время что мы говорим.
- Сама виновата. Вы ж запретили играть в доктора! – еще тяжелее вздохнул Арслонтандиливкак.
- Вот бессовестный! – покраснела мама – Прям больше ничего не помогает?
- Конечно. В этой игре нужны все десять пальцев! – убежденно сказал Арслонтандиливкак- На колупание пальцев не остается. Может Таньку пригласим к нам жить, а?
- Вон! Иди отсюда! Делай что хочешь. – встало сказала мама – Видеть тебя не могу с этим пальцем в носу! Иди погуляй.
- Если что – я в соседнем подъезде! – важно сказал Арслонтандиливкак, вынул палец из носа и пошел к Таньке.


Пучок моралей:
1. Есть гораздо более страшные места для ковыряния, чем нос.
2. Не умеешь убеждать - сиди и ковыряй в носу.
3. У семи нянек нет-нет, да обнаружится двуглазый ребенок.
4. Улица может научить не только плохому, но и вдохнуть чувство прекрасного.
5. Язык до Киева доведет.
6. Какой язык, Фрум?
7. Украинский, наверное, Фрум.
8. Копченый язык может довести до сытости.
9. Язык жестов может довести до оргазма человека с богатым воображением.
10. Грязный язык дворника Сидорова довел старую деву Белостенову до грязных фантазий.
11. Аморальная какая мораль.
12. Дурацкий дурак, наверное, писал.
13. Простите, христараде, люди добрые. Устал я от работы в таком графике.

Посилання видалено ...
 
Назад
Зверху Знизу