Абхазы переосмысливают войну. Переосмыслят и украинцы - не было бы поздно....

ИХ тогда можно было встретить на набережной, правда, на улицу они выходили чаще всего поодиночке. Но когда были в городе вместе, любили сидеть в приморском кафе. ОНИ часто смотрели на юг, в сторону Гульрипши, как могло бы показаться человеку, незнакомому с их мыслями. Но сами они знали, в сторону чего смотрят и так загадочно улыбаются. Это был не Гульрипши. Это было дальше. Они пили по чашечке кофе, вежливо друг с другом прощались и уходили. Масик, любивший сидеть в том же кафе, никогда бы не догадался, что они были не отдыхающими. Они приехали в разное время, по разным линиям (один - на работу в Абхазское телевидение, второй - в АГУ, третий - в какую-то совершенно бессмысленную контору). Они быстро срабатывались с коллективом, были общительны и сосредоточены. Особенно тесно общались с товарищами, имеющими фамилии на "-ба", но на это тогда еще никто не обращал внимания. Только потом некоторые сотрудники начали понимать, что те самые товарищи на "-ба" стали реже и жесчте говорить с товарищами на "-швили", впрочем, и те, кто это замечал, предпочитали помалкивать. Мало ли... Масика тогда интересовали только лайбы (как он называл машины) и телки. Со своим братом Дауром они днями удили на набережной курортниц. Даур был выше Масика, крепче и смуглее, так что девушки попадались чаще в его сети, но и Масику с того перепадало немало. Масик со своей строны представлял в распоряжение дом тети Нуцы, которая, по причине старческой слепоты и глухоты не знала, что племянники привели на второй этаж очередную парочку курортниц из Томска. ххххххххххххххх Даур продолжал сидеть на пляже. Солнце заходило в море - очень быстро, прямо на глазах таял его красный диск. Тихо. Еле слышно, как волны накатываются на берег. Даур вспомнил, как сидел тогда - в августе 92-го - в засаде около Бзыби. Грузины тогда так и не пошли в атаку. А что было бы, если бы пошли? - Что было бы? - ответ на этот вопрос всегда казался Дауру ясным: был бы бой, и грузины скорее всего прорвали бы оборону, так как у них была какая-никакая техника а у Даура с гвардейцами была лишь пара калашов. И что? И вдруг у него все внутри опустилось. Он не сразу понял свою мысль: тело его отреагировало на нее быстрее, чем он успел понять: Даур впервые понял, что ВСЕ это было лишнее. Это было НЕ ВАЖНО. Мысль пришла к нему и он почувствовал, что она уже посещала его, но раньше он мог ее отогнать, сейчас же у него не осталось сил. "Как же так?" - а Война, а Отечественная Война Абхазского Народа?! И тут случилось то, что не давало ему покоя все десять лет: он понял, что при словах "Отечественная Война" в его голову всегда лезет один и тот же кадр: Солнечный октябрьских день. Победа. Они входят в город. Парапет набережной и два трупика - один рыжеволосый пацан лет девяти и девочка, от которой осталась лишь окровавленная половинка - тельце и ножки. Они лежали друг на друге, мальчонка с несуразно вывернутыми конечностями был похож на свастику. То, что осталось от девочки лежало на нем, на одной из ножек еще была красная туфелька. Мимо Даура в сторону Дома Правительствa шли трое русских солдат. Один из них оглянулся, посмотрел на детские трупы и усмехнулся, потом медленно перевел взгляд на Даура. Тот усмехнулся тоже. Почему? - он не знает. Скорее всего, это был способ общения. Те усмехнулись, он ответил. Даур впервые задал себе этот вопрос. А что если бы он остался стоять с каменным лицом? Неудобно было бы - парни пришли за его Родину воевать! НЕУДОБНО?! - подумал Даур и снова вспомнил туфельку на ноге девочки. к-а-к-о-й-н-а-х-у-й-н-е-у-д-о-б-н-о?! Девочку как звали? Может, Кети, может, Лия, может Мари? Сколько бы ей было сейчас - пятнадцать? Семнадцать? А что стало с ее родителями? Они где лежали? - за парапетом? - он не может вспомнить картину: трупов было много. Даур поднял глаза. Солнце уже зашло. "Скоро стемнеет" - подумал Даур, захотел подняться и не смог. Пляж словно пригвоздил его к себе. "Надо вспомнить" - какой-то голос изнутри назойливо твердил ему, что ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС ТЫ ДОЛЖЕН ВСПОМНИТЬ ВСЕ! Но Дауру нечего было вспоминать. Даур Цвижьба не убивал детей! - Это была правда. Даур, собственно, и стрелял не особенно много. Так, пару раз пришлось, но это все был по большей части треп - дать пару очередей и отойти. Правда, Масик был и того меньше: он всю войну провел на кухне - сперва в Гудаута, потом в Новом Афоне. Стрелять Масик не умел совсем. Да и зачем? - желающих воевать за Свободу Абхазии было всегда достаточно. Поэтому и победили. Даур подумал об этом уже как-бы нехотя и тут снова увидел перед собой тот октябрьский день и убитых на набережной детей. Да! - он должен был вспомнить и он вспомнил. Он вспомнил, как он пошел вслед за этими русскими солдатами (или офицерами? - да разве вспомнишь?) - в сторону Дома Правительства. Оттуда раздавалась еще стрельба, но было ясно, что дело сделано. Он увидел группу из нескольких конфедератов с зелеными повязками, которые сидели на корточках у угла дома и курили. Он видел всех: казаков, русских, конфедератов, турок, армян - баграмяновцев ("баграмцов", как говорил один знакомый казак)... Даур прошел всего несколько шагов. Тут он наступил на что-то, впрочем, дорога была вся усеяна битым стеклом и ветками, но это было мягким. Он взглянул под ноги и увидел, что это была такая же туфелька, как на ноге у девочки. "Вторая" - подумал он и, зло отфутболив ее, пошел дальше. "Не убивал?" - подумал Даур еще раз. И он снова понял, что и этот вопрос не имеет никакого значения. "Почему не слышно сверчков?" - подумал Даур - "Ах да, еще не сезон". Мимо него от воды к набережной пошла тощая бродячая собака. Виновато посмотрела на него, хотела было вильнуть хвостом, но передумала и поплелась дальше. Даур захотел посмотреть в ту сторону, где он тогда, десять лет назад увидел детей. Не смог. Но что-то в нем изменилось. Он смог встать. В сумерках еще виднелась полоса газеты, валявшейся рядом: "Комсомолец Кубани". Даур грязно выругался. Подошел к воде. И посмотрел налево. Только теперь он понял, что все десять последних лет он не любил смотреть в сторону Гульрипши, так как там - еще дальше - были те люди, которые не имели права быть в его памяти. Но они пришли. Разом, Все - и тетя Ана, и дядя Васо (который умер два года назад в Москве), и Марина, и эти, как их? - девочки-близнецы, и маленький Зура и все те, о которых он предпочитал в последние годы не думать. Они вдруг пришли к нему все. Тетя Ана громко звала его со второго этажа в дом - поесть хачапури "ты такой худой, Дарик! - попробуй, какие хачапури я сделала!", дядя Васо сидел во дворе и играл в нарды с очередной жертвой. Марина, говорят, сейчас в Тбилиси - побирается, совсем нищая стала. А ведь жила в двух шагах от этого места... Эти люди вдруг пришли к нему все. Даур стоял, как вкопанный и смотрел на море. Нет, не на море - все туда же - на юг. И снова перед его глазами возник парапет и окровавленный рыжеволосый мальчик, как бы распятый на свастике. Даур перестал думать. Он понял, что сейчас сделает то, что должен сделать. Он подошел к воде, но не остановился, а уверенно вошел в нее. В сумерках его с полупустой набережной никто не увидел. ххххххххххххххххх После исчезновения Даура крыша у Масика поехала совсем. Он часто стал заговариваться, все время повторять одно и то же. Правда, он был, как и прежде, всегда подтянут и вежлив, но что-то в нем после смерти брата оборвалось. В ту ночь, когда утонул Даур, Масик нашел на чердаке здания, в которое перебралась редакция, несколько книг. Книги были еще от довоенных владельцев - напечатанные грузиницей, так что Масик их предпочел не брать в руки а сразу кинул в мешок. Шеф сказал заняться уборкой - так прибираемся! - прибираемся! - шеф сказал! - думал Масик и отнес мешок со старым хламом к ближайшей мусорной куче. В здании, в которое они переехали, на первом этаже провели маленький косметический ремонт и сейчас там - их контора. Даур всю ночь работал - выносил с чердака старую рухлядь, - всякие грузинские книги и какие-то старые фотоальбомы. Даур предпочитал не смотреть в чужие альбомы, но из одного выпала цветная фотография - молодая женщина с двумя детьми: рыжеволосым мальчиком лет десяти и девочкой - первоклассницей с двумя косичками и красными туфельками. Фотография была сделана на набережной, еще довоенной - многолюдной и целой. Где сейчас эти дети - подумал Масик - наверное, уехали, тогда большинство уехало, уехали они, большинство уехало... Наутро Масик узнал о смерти Даура. Он тихо сидел в помещении редакции и долго не мог двинуться с места. Он не мог понять, почему он все время видит перед глазами одну и ту же картину: набережную, женщину с двумя детьми - рыжим мальчиком и девочкой в красных туфлях и рядом с ними - Даура. Да, они вчетвером, в четвером они, вчетвером! - Масик мерно раскачивался в такт своему пульсу. Через неделю Цвижьба - младший снова вышел на работу. В конторе отмечали ремонт туалета и приобретение нового фотоаппарата. На столе лежали только что отснятые фотографии: сотрудники садились на корточки на закрытый новенький унитаз и фотографировались. На верхней фотографии в стопочке - фотка одного из сотрудников, (Как этого очкарика зовут?! - Масик все всремя забывал его имя) - растянувшего в широченной улыбке жабье лицо. Масик деловито отложил фотографии в сторону и подумал: "Надо начать работать, надо начать". О стекло упорно билась муха. За окном брела тощая собака с виноватой мордой и заискивающе виляла хвостом при виде каждого встречного. Надо было жить.