Написал давно. К дню рождения. Может, будет кому интересно
Кричащий в пропасть
В. Тырнов
… Я на воспоминания не падок,
но если привела судьба - гляди и не тужи.
Мы здесь подохли, вон он тот распадок,
нас выгребли бульдозеров ножи.
Мы здесь прошли за так, на четвертак, за ради Бога,
в обход и напролом, и просто пылью по лучу.
К каким порогам привела дорога,
в какую пропасть напоследок прокричу??
В. Высоцкий
Юность - прекрасная пора. Это время «узнавания всего». До 14-15 лет мальчики и девочки моего поколения жили в неком оберегающем коконе, создававшемся родителями и учителями. Нас оберегали от «излишней» информации, накладывали множество табу; за нас решали, что нам читать этим летом и что - будущим, какие спектакли смотреть нам в театре и какие фильмы в кино, какие носить прически и какой ширины должны быть брюки (до сих пор можно, а дальше уже - «стиляга», отщепенец, персонаж для «Крокодила») и мы росли как бы в детском идеологическом манежике, смирные и послушные (до поры до времени), ибо даже не подозревали о том, что делается за его пределами. Но приходят «пора и время», кокон лопается, и ты стоишь, потрясенный зрелищем огромного мира, который пронизывают, как когда-то сказал Бабель, «голубые дороги, как струи молока, брызнувшие одновременно из многих грудей».
Промозглой осенью 19… не то пятьдесят восьмого, не то пятьдесят девятого года я отправился однажды после школьных занятий в Центральный лекторий -- место, куда потом я, как и многие харьковчане моего поколения, ходил, как верующий ходит в церковь, и вели туда чувства, действительно родственные вере, но не в Бога, а в науку, в искусство, в то, что жизнь прекрасна и стоит наших страданий в ней. Афиши обещали вечер звукозаписи - <подлинники> голосов Есенина, Маяковского, Качалова и т.д.
Я был потрясен тем, как Есенин читал свою «Исповедь хулигана», а Качалов - Блока. Дело в данном случае не в них - по временным меркам 14-15-летнего человека все они принадлежат к поколению Гомера, но после окончания, так сказать, официальной части, приехавший из Москвы лектор, как бы смущаясь, достал из портфеля еще одну бобину и, устанавливая ее на магнитофон (на допотопный магнитофон, в котором приемная и подающая катушки располагались друг над другом, соосно, пленка часто рвалась и ее надо было склеивать ацетоном), стал снисходительно рассказывать, как Остап Бендер рассказывал Эллочке Людоедке про ситечко, что вот, мол, привез и не знает, как это будет встречено здесь, в харьковской глуши, а в Москве входит в моду - появились поэты, сочиняющие музыку к своим стихам (очень, очень, впрочем, непритязательную) и подающие это блюдо к дружеским застольям. Вот, слушайте...
«Непритязательными» оказались песни Булата Окуджавы. Тогда я впервые его услышал - «Леньку Королева», «Московского муравья», «До свидания, мальчики». В общем, «неофициальная часть» оказалась, по-видимому, больше «официальной». Были там еще чьи-то песни, но Высоцкого на этих пленках не было. Может быть, московская богема еще его не распробовала, а может быть, он тогда и вовсе «еще не родился». До знакомства с ним предстояло прожить 3-4 года.
Первые услышанные мною в жизни песни Высоцкого принадлежали к циклу так называемой «блатной лирики». Впрочем, сам Высоцкий с большей охотой называл их «дворовыми». Наверное, не потому, что так приличнее, что ли, а потому, что так точнее. В них мотивы «малины», пьянки, кражи и тюрьмы непостижимо (на первый взгляд) соседствовали и переплетались с глубоко человечными мотивами житейской драмы и трагедии, поднимавшимися до уровня высокого пафоса. (За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги, за меня другие допоют все песни и, быть может, выпьют за меня враги... Не дают мне больше интересных книжек, и моя гитара без струны...)
Вероятно, уже сейчас есть люди (а со временем их будет становиться только больше) не понимающие, как мог он, какое имел право сочетать асоциальные мотивы с человеческой высотой.
Мог и имел. Потому что время было такое.
Я был еще совсем ребенком-дошкольником, когда посадили в тюрьму соседского парня и его приятеля. Им было по 18 лет. Они решили помочь соседке <выставить> наглых квартирантов, отказывавшихся, вопреки договору, освободить комнату к возвращению из армии ее старшего сына. Друзья кукарекали ночью под окном этой комнаты и взяли со стоявшей на подоконнике сковородки котлету. Суд точно установил, кто только кукарекал, а кто еще и котлету взял. Первый получил 18, а второй 20 лет строгого режима за бандитизм. Первый вышел по амнистии как раз к моему совершеннолетию, а судьба второго мне не известна. Так что были, были «блатные», оплакивавшие утрату «интересных книжек». Не только «образованных», сочинявших в лагерях изысканные «Злые песни Гийома дю Вентре», сажал «отец народов», но и людей попроще. Я потом много их видел, оказавшись через 2-3 года в пос. Моркваши под Жигулевском на строительстве Волжской ГЭС им. Ленина. А Высоцкий, будучи несколько старше, и знал их несколько лучше. К тому же он обладал уникальным даром перевоплощения, проявлявшимся в стихах едва ли не сильнее, чем на сцене. Он сливался со своим героем до такой степени, что начинал наделять его подробностями собственной жизни (А на левой груди профиль Сталина, а на правой - Маринка анфас) и это лишь добавляло его творчеству убедительности и проникновенности.
Время было такое, что даже полуживые «премудрые пескари» не были застрахованы от превратностей, а нормально живой человек просто вынужден был ходить «то по краю, то по раю». И это от его имени у Высоцкого написано многое, и потому созвучный той эпохе мотив неустойчивости, хрупкости, ломкости судеб, мотив хождения по лезвию, он пронес через все свое творчество, от первых песен до последних (И бережно держа, и бешено кружа, я мог бы провести тебя по лезвию ножа...). В этом была квинтэссенция жизни. Ведь это только у китайцев «чтоб ты жил в эпоху перемен», а у русских - «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».
Еще было время больших надежд и ожиданий - хрущевская оттепель - и как реквием по нему, отмечая приход брежневского безвременья, с бесшабашностью отчаяния застучали топоры в «антисказках»: «Лукоморья больше нет. От дубов простыл и след. Дуб годится на паркет, так ведь нет. Выходили из избы здоровенные жлобы, порубили те дубы на гробы...» Пожалуй, с «антисказок» начиналось серьезное поэтическое освоение современности, создание всеобъемлющей песенной энциклопедии «совковой» действительности. На его девять дней собрались мы с друзьями за столом и возник вопрос, есть ли в ней что-то, о чем не успел написать Высоцкий.
-- О медицине не написал. - Сказал Марк Смолкин, врач-невропатолог. А другой Марк - Табачников, математик - мгновенно отреагировал:
-- А как же «доктор действовал во благо - жалко, благо не мое»?
Мы еще долго искали в творчестве Владимира Семеновича «белые пятна» и уже не помню, чем эта игра кончилась.
Он умел «припечатать». Маяковский сказал когда-то в адрес иностранца: «Если бы он знал русский, я мог бы прибить его гвоздями слов к перекрестку его собственных подтяжек». Так же умел и Высоцкий. Вот речь идет о стремлении СССР при любой удобной возможности навязать любой стране просоветский режим. Как раз тогда в Иране к власти пришел аятола Хомени: «...ну, как мы место шаха проворонили? Нам этого потомки не простят. Шах расписался в полном неумении, вот тут его возьми и замени. Где взять? У нас любой второй в Туркмении аятола и даже Хомени. Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли, таланты - все при шпаге, при плаще. Руслан Халилов, мой сосед по камере, -- там Мао делать нечего воще».
С тех пор прошло много лет. Больше не звучит из каждой форточки его напряженный хриплый голос. Сменилась власть, изменились люди. Тот их сорт, который был любим Высоцким и к которому он сам принадлежал, постепенно становится реликтом. Тот, который мог бросить упрек: «Если мясо с ножа ты не ел ни куска, если руки сложа, наблюдал свысока, и в борьбу не вступил с подлецом, с палачом, значит в жизни ты был ни при чем. Ни при чем».
25 января у Владимира Высоцкого день рождения. Вспоминая о нем и его способности глубокого проникновения в любое дело или явление, задаешь себе вопрос: если бы он дожил до сегодняшних дней, больше или меньше было бы у него «работы»? Безусловно, больше. Ведь остались «невоспетыми» три Герострата в Беловежской Пуще, запойный алкоголик Ельцин (о «своих» вспомним молча), грабительская авантюра ваучерной приватизации, «олигархи»... и так далее и тому подобное. И, как ни дико это звучит, а приходит в голову мысль: а может быть, бешеная его популярность цементировала общество настолько, что уберегла бы его от распада?
