Дед Щукарь в числе первых подвалил телку-летошницу. Вдвоем со старухой
хотели подвесить ее на переруб, чтобы ловчее было свежевать; мучились
долго и понапрасну (тяжела оказалась нагулявшая жиру телка!), старуха даже
поясницу свихнула, поднимая задок телушки, и неделю после этого накидывала
ей на спину чугунок бабка-лекарка. А дед Щукарь на следующее утро сам
настряпал и, то ли от огорчения, что окалечилась старуха, то ли от великой
жадности, так употребил за обедом вареной грудинки, что несколько суток
после этого обеда с база не шел, мешочных штанов не застегивал и круглые
сутки пропадал по великому холоду за сараем, в подсолнухах. Кто мимо
Щукаревой полуразваленной хатенки ходил в те дни, видел: торчит, бывало,
дедов малахай на огороде, среди подсолнечных будыльев, торчит, не
шелохнется; потом и сам Щукарь из подсолнухов вдруг окажется, заковыляет к
хате, не глядя на проулок, на ходу поддерживая руками незастегнутые штаны.
Измученной походкой, еле волоча ноги, дойдет до воротцев и вдруг, будто
вспомнив что-то неотложное, повернется, дробной рысью ударится опять в
подсолнухи. И снова недвижно и важно торчит из будыльев дедов малахай. А
мороз давит. А ветер пушит на огороде поземкой, наметая вокруг деда
стоячие острокрышие сугробы...
А тут гляжу таких много
