Широка россия (страна-террорист), но безлюдна.
Бездорожье, как известно, не раз спасало нас от врага. Однако этого для полной безопасности явно мало. Необходимо, чтобы предполагаемый неприятель не смог по пути согреться под кровом и пополнить запасы провизии. И с этой задачей, как и с усилением бездорожья, российские власти справляются вполне успешно. Еще немного, и географическая карта нашего государства будет похожа на беззвездное небо.
По результатам последней Всероссийской переписи населения выяснилось, что почти 13% сельских населенных пунктов не заселены: 19,5 тыс. деревень существуют формально, по факту же они заброшены. При этом в более чем половине всех сельских населенных пунктов проживают от 1 до 100 человек. Только в 5% сельских населенных пунктов численность населения превышает 1000 человек.
В тех селах, где еще остаются люди, жить становится все труднее. Школы и поликлиники закрываются. С 2000 года по 2014 год количество больничных учреждений сократилось более чем в четыре раза. В 2015 году дошкольным образованием были охвачены только 47,7% проживающих в деревнях детей. С культурной инфраструктурой положение еще печальнее.
Народ пьет и хулиганит: в последний год на селе отмечен рост преступности — с 462 тыс. до 508 тыс. случаев, то есть почти на 10%. Стабильно высоко число неблагополучных семей. Молодежи нечем себя занять, качество образования в сельских школах, как правило, низкое, возможностей для саморазвития никаких.
Типичный пример деградации — относительно крупный поселок Кестеньга Лоухского района республики Карелия. В советское время его можно было назвать динамично развивающимся, но с 1989 года население уменьшилось в 2,5 раза. И это только официально. На самом деле, по свидетельству местных жителей, половина из 800 прописанных взрослых фактически переехали в города. Многие дома брошены.
Остающиеся дома в Кестеньге отапливаются дровами — газа в селе никогда не было. Больницу и подстанцию Скорой помощи обещают закрыть с нового года. Останется только фельдшерско-акушерский пункт (ФАП). В помещении, где принимают больных, нет даже нормального туалета — вырыта яма. Рожать приходится ездить за 500 км. Тяжелобольные люди не могут получить помощь у себя в деревне. Врачи в ФАПе с облегчением говорят о тех, кто не мучился долго: ведь даже обезболивающих местная медицина в достаточном количестве не имеет.
И тут вспоминается недавняя идея Минздрава России о том, что в малонаселенных деревнях «нецелесообразно» иметь полноценную медицинскую службу, достаточно эдакого «пункта» с «базовым» набором лекарств и телефоном для вызова «скорой». Сколько эта «скорая» будет ехать по бездорожью и доедет ли вообще? Спасут ли лекарства, если у человека инфаркт, инсульт, перитонит? А врачи будут в это время успокаивать находящегося при смерти по телефону?
Реформа здравоохранения на селе абсолютно бесчеловечна. Вспоминается случай в довольно крупном поселке в Краснодарском крае: старику вызвали «скорую», у него была астма, и он задыхался. Но врачи сказали: у нас одна машина, а вызова сейчас два — к вам и к маленькому ребенку. Мы поедем к ребенку. Старик умер. Страшный, нелепый, но по нашим временам — банальный случай в государстве, которое лицемерно провозгласило в своей Конституции человека «высшей ценностью». А представьте, какой страшный это был выбор для врачей? И сколько раз в месяц, в год они делают такой выбор?
Не только здравоохранение в деревне умирает. Постепенно, по частям, уходит цивилизация. Так, тем же жителям Кестеньги (она всего лишь типичный пример, совсем не исключительный случай), чтобы попасть на прием в разные инстанции, необходимо добраться до райцентра. Но рейсовый автобус отменили. Сельчане ездят на автомобиле в складчину. Кто как может.
С работой на селе туго, а цены из-за дорогой логистики даже выше, чем в крупных городах. Процветает «отходничество»: на лето жители Кестеньги, например, традиционно отправляются в Финляндию, где устраиваются собирать клубнику и лесную ягоду. Но не всем русским крестьянам повезло жить рядом с заграницей и иметь возможность батрачить на финнов. В других регионах возвращаются к охоте и собирательству, живут с огорода, в общем, активно переходят на натуральное хозяйство. Дивные дела творятся: в Москве и Питере с их урбанистическими изысками — разгар XXI века, а отъедешь пару сотен верст — глубокое Средневековье, если не первобытное общество вперемежку с рабовладением.
Крупные агрохолдинги, которым активно помогает государство, социальные проблемы сел не решают. Они могут улучшить быт там, где действуют, но это относительно небольшие территории. В то же время остальные села деградируют, в том числе и в хозяйственном отношении: малое хозяйство не выдерживает конкуренции с агромонополиями, оно не может пробиться в торговые сети. Везет лишь единицам, да и то тем, кто работает вблизи крупных городов.
Заработные платы в сельском хозяйстве — самые низкие по сравнению с другими отраслями. В сентябре 2016 года среднемесячная зарплата в целом по экономике составила 36 тысяч (это по Росстату), а в сельском хозяйстве — 22 тысячи.
Качество жизни в деревне тоже далеко от городского и вообще от цивилизованного. В 2015 году только 34% общей площади сельского жилищного фонда было обеспечено ванной или душем. 14% деревенского населения пьет только недоброкачественную питьевую воду.
Сельские жители ощущают отсутствие социальных перспектив — и это фиксируют соцопросы. Уровень неудовлетворенности и неуверенности в будущем у них значительно выше среднероссийских показателей. Как одно из последствий — сохраняющиеся высокие показатели алкоголизма и взрывной рост численности больных наркоманией и токсикоманией. Только с 1995 по 2008 гг. численность больных, состоящих на учете в лечебно-профилактических учреждениях с соответствующим диагнозом, среди сельского населения увеличилась в пять раз.
Проблемы деревни имеют исключительно социально-экономическую природу, и они во многом созданы искусственно. Так, то же сокращение числа школ, поликлиник, больниц, запустение дорог и отмена транспорта идут куда более высокими темпами, чем естественное сокращение сельского населения. По сути эта «оптимизация» как раз и подстегивает отъезд людей в города, что создает настоящий замкнутый круг. Предпринимаемые же властями меры по стимулированию жизни на селе попросту не работают. Особенно это касается молодежной политики, которая в основном сводится к спортивным мероприятиям да всяческим смотрам-конкурсам.
«А нужно ли нам вообще село?» — спросят скептики. Если там не развивается хозяйство, то, может, и ну его? Именно в соответствии с логикой этих вопросов, кстати, и проводится наша политика в последние 25 лет: все в города!
Повторяем: значительная часть хозяйств не выживает потому, что не может конкурировать с монополиями, поддерживаемыми государством. Мы продолжаем импортировать продукцию сельского хозяйства и платим за нее валютой. Мы завозим продукты в села из больших городов. А могли бы опираться на малые и средние отечественные хозяйства. Да, в них нужны вложения, включая технологии, инфраструктуру, подготовку кадров, сеть хранения (в том числе длительного) и сбыта продукции. Сырьевая экономика объективно не была заинтересована в этих вложениях, она могла купить все что нужно за нефтедоллары. Но даже сейчас, когда поток валюты иссяк, государство не может перестроиться, обратить внимание на внутренние ресурсы развития. Оно, напротив, идет проторенным путем: поддерживает крупные хозяйства, связанные с крупными же чиновниками, а остальным помогает по остаточному принципу. Или даже уничтожает — в угоду тем же бизнес-чиновникам, как сейчас происходит с истреблением свиней в малых и подсобных хозяйствах.
Сельская инфраструктура нужна, чтобы можно было восстановить сельское хозяйство, не допустить выведения земли из сельхозоборота, запустения освоенных, пригодных для развития территорий. Обратно вернуть население, школы, больницы, дороги, производство потом будет крайне сложно, если не невозможно.
Конечно, не обязательно сохранять вообще все сельские населенные пункты. Но должна быть как минимум Стратегия развития АПК и сельской России — не бумажная и пустая (такая «стратегия» у нас есть), а реальная, увязывающая цели и ожидаемые результаты, сочетающаяся с нашей внешней политикой (рынки сбыта, международная логистика, совместные производства, технологии), политикой по развитию перерабатывающих производств, подготовке кадров и многим другим. В общем, куда ни сунься, мы везде натыкаемся на одну и ту же проблему: государство не имеет никакого плана, никакой программы движения страны вперед. Оно привыкло тратить деньги от экспорта сырья и затыкать ими все дыры. А сейчас плывет по течению в ожидании манны небесной в виде роста цен на нефть или чудесной отмены санкций. И продолжает поддерживать сильных, тех, кто с деньгами и близок к власти.
Деградация деревни — следствие именно этого. И как и во всех остальных случаях (распад промышленности, разрушение демографического и кадрового потенциала страны, «утечка мозгов» и т.д.) — это явление стратегически крайне опасно для России. Мы за 25 лет проели почти все, что создавалось в предыдущие 150 лет, начиная с Александра II и заканчивая последними генсеками. Но что мы будем есть и как мы будем жить, когда кончатся остатки резервов и советско-царского инфраструктурного наследия? Сейчас хоть кто-нибудь думает о том, к какой яме мы подходим?
Николай Миронов, Политолог
Тільки зареєстровані користувачі бачать весь контент у цьому розділі
