В том, что суд над виновниками чернобыльской аварии состоится, все были уверены с самого начала. Ведь не может же катастрофа такого масштаба, созданная руками человека, остаться безнаказанной. Кого-то обязательно должны посадить, весь вопрос в том, кого и на сколько?
Эта проблема встала в полный рост перед высшим партийным руководством страны. Кого назначить главными виновниками аварии: тех, кто сделал взрывоопасный реактор, или тех, в чьих руках он взорвался? С одной стороны, очевидно, что никакой самый плохой водитель не может взорвать нормальный автомобиль, тем, что не умеет крутить баранку, но с другой, выбор-то между чем и чем? На одной стороне наука и конструкторы из могучего ведомства Средмаш, создатели лучшей в мире техники – "надежда и опора нашей Родины". На другой же стороне эксплуатационники из Минэнерго, которые "лаптем щи хлебают", "только вчера с деревьев спустились", и т.д.. Тут уж если и не хочешь, все равно выберешь козлом отпущения эксплуатацию.
Но даже для Политбюро ЦК КПСС выбор оказался непростым, и они посвятили этому вопросу (конечно не полностью) целых два заседания 3-го и 14-го июля 1986 г. Результат их решения был опубликован 20-го июля в главной газете страны - "Правда". Генеральной прокуратуре СССР была дана отмашка, в каком направлении двигаться (до этого уголовное дело было открыто по факту аварии и велось следователями Украинской Ген. Прокуратуры), а средствам массовой информации указано, что можно, а что нельзя печатать. Тем самым механизм формирования общественного мнения заработал. И это всё при том, что в закрытых документах сугубо технического плана, описывающих мероприятия по повышению безопасности реактора (да и просто посвященных анализу произошедшего), причины чернобыльской аварии выглядели совершенно по другому.
Итак, кого судить - ясно, и сроки надо давать большие. Но тут возникает вторая проблема, уже перед Генеральной прокуратурой – состав преступления, за что конкретно судить? Очевидно, что судить можно только за халатность, пренебрежение должностными обязанностями, нарушение инструкций и т.д. Но уж больно несоразмерны такие действия с масштабом наступивших последствий, как вести такое дело в суде и как его объяснять людям?
Сделать это было бы, действительно, невозможно, не выполнив предварительно две вещи: 1) процесс должен быть закрытым, что позволит никому ничего не объяснять, а на подсудимых, свидетелей и адвокатов оказывать нужное давление, чтобы они не слишком возникали; 2) подобрать шкурно заинтересованных в исходе дела судебно-технических экспертов, которые не моргнув глазом будут на черное говорить белое и выведут из любой чепухи любой тяжести последствия. И то и другое было сделано.
Формально процесс был открытым, и на нем даже присутствовали журналисты, в том числе и зарубежные. Но проводился он в закрытой зоне (в г. Чернобыль с 7 по 29 июля 1987 г.), куда попасть можно было только по специальным пропускам. И кроме того, журналисты присутствовали только на первом и последнем заседании, а все остальные 16 заседаний проходили фактически в закрытом режиме. Протоколы заседаний и другие материалы суда были секретны и остались секретными до сих пор. Все сведения о судебном процессе, которые нам сейчас известны, это записи сделанные негласно по собственной инициативе во время процесса его участниками. Наиболее полная их публикация имеется в книге Н.В.Карпана [К1].
Некоторые трудности, правда, возникли (по свидетельству руководителя следственной бригады Ю.А. Потемкина) с экспертами."Начали искать экспертов, что оказалось тоже непросто. Многие отказывались, ссылаясь, кто на болезнь, кто еще на какие-нибудь объективные причины. Но в итоге удалось собрать 11 человек, все известные специалисты."
Так, что трудности были, как видим успешно преодолены. Эксперты все действительно известные специалисты, но вот только в чем и откуда они? Из 11 экспертов четверо из Средмаша, причем двое - непосредственные разработчики РБМК, и еще четверо - из организаций, тесно связанных со Средмашем и зависящих от него. И только один эксперт, специалист не по физике реакторов, из Минэнерго. Ни одного независимого эксперта, специалиста по физике РБМК в этом составе нет, и нет вообще ни одного специалиста по эксплуатации.
Но даже при наличии таких экспертов с задачей: произвести чернобыльскую катастрофу из обыкновенной халатности, справиться оказалось невозможно, и пришлось судить обвиняемых по статье 220 УК УССР за "нарушения требований правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, что повлекло за собой человеческие жертвы и другие тяжелые последствия". Для этого пришлось поступиться и логикой и здравым смыслом. Если реактор АЭС взрывоопасен, то судить надо тех, кто такой реактор сделал и на АЭС поставил, а вовсе не эксплуатацию. Если же он не взрывоопасен, то с каких это пор электрические станции стали взрывоопасными предприятиями, наравне с пороховыми заводами.
Чтобы совсем уж не выглядеть идиотами, помимо этого главного обвинения следствием были предъявлены обвинения по статьям 165 и 167 УК УССР, "за злоупотребление служебным положением и безответственность при исполнении своих служебных обязанностей". Это позволило суду бОльшую часть времени заниматься именно этими обвинениями, затесав среди них неудобные вопросы по главному обвинению, и тем самым уйти от его детального разбирательства.
Суд
На "скамье подсудимых" 6 человек: директор ЧАЭС В.П.Брюханов, главный инженер Н.М.Фомин, зам. главного инженера А.С.Дятлов, начальник реакторного цеха А.П.Коваленко, начальник смены станции Б.В.Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора на ЧАЭС Ю.А.Лаушкин.
Читая описание хода процесса [К5], не можешь отделаться от ощущения будто находишься не в суде, где идет борьба мнений, а на партсобрании, где ведется проработка провинившихся, а они только соглашаются и каются, каются и соглашаются.
Казалось бы первое, что должна была сделать защита обвиняемых, это доказывать "с пеной у рта", что статья 220 здесь неприменима. АЭС не являются взрывоопасными предприятиями ни по каким нормативным, проектным и эксплуатационным документам, они построены без всякого учета таких возможностей. Ни эксплуатационному персоналу, ни проектировщикам, ни строителям АЭС ничего об их взрывоопасности неизвестно.
Но ничего подобного не произошло. Защита хранила гробовое молчание, и только один подсудимый один раз задал вопрос, и кому бы вы думали, другому подсудимому.
Коваленко: Была ли ЧАЭС и реакторная установка взрывоопасными? Каким документом это было регламентировано?
Брюханов: Ответ на этот вопрос изложен в материалах следствия.
И еще на другом заседании то же Коваленко ответил на другой вопрос.
Народный заседатель: В вашем цехе какое установлено оборудование, в обычном исполнении или взрывобезопасном?
Коваленко: В обычном исполнении.
И все. Тишина. При таком единении и взаимопонимании защиты и обвинения, уже нет ничего удивительного в том, что инициативу разъяснения парадокса взрывоопасности взял на себя прокурор в своей заключительной речи. Оказывается, соответствующее толкование того, что такое взрывоопасное предприятие, содержится не в каких-то документах, которые используются при проектировании, строительстве и эксплуатации атомных электростанций, а в принятом когда-то постановлении Пленума Верховного суда СССР. Это как бы означает: "заткнитесь и не возникайте, прокуратура знает что она делает, а вам смердам этого знать не обязательно".
Второй, вопрос, который казалось бы должна была поднять защита, это недоверие к заключению судебно-технических экспертов и требование независимой экспертизы. Тем более, что оснований для такой постановки вопроса более чем достаточно. Среди членов правительственной комиссии не было единства мнений, и есть две взаимоисключающие версии причин аварии.
Однако, от защиты даже намека или пол - намека на такие её действия не последовало. Абсолютно фантастическая версия аварии, предложенная судебно-технической экспертизой (как будто списанная один в один из Б.И.Горбачева), была принята и защитой и подсудимыми как должное, прямо по Козьме Пруткову: "Не верь глазам своим". Максимум, на что осмеливались подсудимые, это задавать вопросы (в основном друг другу) и иногда скромно удивляться.
А чем же занимался суд помимо разборок с Брюхановым и Фоминым (в основном по поводу их личных качеств, квалификации и т.п.) и исследования состояния производственной и технологической дисциплины на АЭС.
В общем - то он занимался тем, чем и должен заниматься суд – установлением фактов. Только вот вопрос, каких фактов и каким образом он это делал.
Один из основных и принципиальнейших фактов - это момент начала аварии в виде неконтролируемого разгона реактора. Когда он был, до нажатия кнопки АЗ-5 или после её нажатия. Подсудимые уверены в том, что после, также твердо, как в том, что их мама родила. Объективные данные в виде записей на магнитной ленте и осцилограммах тоже свидетельствуют, что после. В официальном докладе, подготовленном по результатам работы правительственной комиссии [Э1], это изложено так, что не поймешь то ли до, то ли после. А эксперты генеральной прокуратуры считают, что авария началась до того как была нажата кнопка АЗ-5, и не просто до, а к моменту её нажатия реактор был уже разрушен. Ну а что же суд, как он здесь устанавливал истину?
Вот пример из допроса свидетеля Г.В.Лысюка (старший мастер электроцеха).
Председатель: Команда Акимова - «нажать кнопку АЗ-5», была до взрыва или после?
Лысюк: До взрыва.
Прокурор: Крик СИУРа, что реактор меняет мощность c аварийной скоростью, был до нажатия кнопки АЗ?
Лысюк: Да.
И все, и молчок. Для чего нужен был вопрос, и что дал ответ, непонятно.
Да, ненужен вообще суду этот факт, он не собирается подвергать сомнению и даже обсуждать версию аварии, предложенную экспертами, тем более что и никто из подсудимых не рвется это делать.
Еще один принципиальный факт, это отключение аварийной защиты АЗ-5 по отключению двух ТГ. Этот факт не отрицает никто, его отрицать невозможно. Принципиальные разногласия касаются не самого факта, а его роли в произошедшей аварии. Судебно-техническая экспертиза считает, что он играл определяющую роль, если бы защита не была отключена, то она бы сработала в самом начале эксперимента, реактор был бы заглушен и авария на произошла бы. Подсудимый Дятлов (как и часть правительственной комиссии) считает, что этот факт для аварии не играл никакой роли. Если бы аварийная защита сработала в момент закрытия стопорно регулирующих клапанов турбины, то результат был бы тот же самый, как и при нажатии кнопки АЗ-5, только всё произошло бы на 35 сек раньше.
Важно это для суда, который рассматривает дело о взрыве реактора? Казалось бы да. Но оказалось, что нет. Ни одного слова не произнесено на суде по сути проблемы. Отключение защиты интересовало суд лишь как действие, нарушающее инструкции по безопасности (халатность), независимо от того привело это или не привело к каким-нибудь последствиям в данном конкретном случае. И вот этот свой интерес суд удовлетворял на всю катушку, многократно задавая подсудимым и свидетелям одни и те же вопросы. Кто отключал, кто приказал, кто попустительствовал, кто знал, а кто не знал, что защита отключена? И т.д. и т.п. Но опять-таки, даже в этом аспекте, вопрос о том, является ли это отключение нарушением регламента эксплуатации, - спорный. У подсудимых и у экспертов по этому вопросу мнения различны. Но суд обошел стороной эти разногласия и никак их не обсуждал.
Не будем останавливаться на всех эпизодах (отключение САОР, провал по мощности за час до аварии, и т.д.), они все рассматривались судом одинаково, чисто формально, без глубокого проникновения в суть дела и установления их связи с аварией. Опять же только бесконечные вопросы: кто где стоял, кто что видел, кто о чем знал/не знал. Рассмотрим только один, ключевой эпизод - работа с малым оперативным запасом реактивности (ОЗР).
Работа с малым ОЗР это единственное, что имеет непосредственное отношение к аварии. При достаточно большом ОЗР чернобыльская авария никак не могла произойти, хотя бы потому, что аварийная защита заглушила бы реактор в самом начале развития аварийного процесса. Принизить значение этого факта, обложив его со всех сторон другими многочисленными действительными и мнимыми нарушениями регламента эксплуатации, невозможно. Поэтому работа с малым ОЗР волей, неволей стала главным пунктом обвинения.
А раз так, то, казалось бы, суд должен внимательнейшим образом разобраться, как это получилось, что операторы и их руководство, "находясь в здравом уме и твердой памяти" пошли на такое "чудовищное нарушение регламента". Если бы суд это сделал, то он обнаружил бы следующее. 1) ОЗР это такой параметр, который в переходных процессах изменяется очень сильно и быстро, а непрерывного оперативного контроля за ним не предусмотрено. 2) Ограничение на величину ОЗР введено совсем из других соображений, никакой речи о его влиянии на работоспособность аварийной защиты реактора не идет. 3) Пункты регламента, касающиеся ОЗР, сформулированы так, что не нарушать его на практике (по букве) невозможно. И в тоже время (по смыслу) всегда можно считать, что ты его не нарушаешь.
Причем суд мог сделать все эти выводы, не прибегая ни к каким сложным научно техническим экспертизам, достаточно простейших рассуждений типа такого.
Прежде чем идти дальше сделаем небольшое пояснение. Главное обвинение конкретно состоит в следующем: почему в нарушение регламента не остановили реактор утром 25.04.1986, когда обнаружилось, что ОЗР меньше 15 стержней.
Действительно, реактор находился в это время в стационарном состоянии на уровне мощности 1500 МВт и согласно пункту 9 регламента его следовало немедленно заглушить. Но с другой стороны, ксеноновое отравление практически закончилось, должно начаться разотравление, и дальше ОЗР будет только расти. А тогда пользуясь пунктом 6.4.4 реактор можно не останавливать.
Остановке реактора мешает запрет от Киевэнерго на снижение мощности, кроме того, эта остановка срывает выполнение программы испытаний выбега, которую вот уже четвертый год пытаются выполнить, и что еще хуже срывает виброиспытания турбины, ради которых из ХТГЗ приехала специальная бригада с уникальной аппаратурой.
А чем грозит продолжение работы? Да как будто ничем, даже нарушение регламента, вроде бы не усматривается. Это сейчас после аварии хорошо экспертам изгаляться над подсудимыми, подсунув им предварительно взрывоопасный реактор и бездарный регламент. А тогда людям надо было выполнять свою повседневную работу на "абсолютно безопасном" реакторе и ежеминутно принимать ответственные решения. Ни один здравомыслящий человек (включая уважаемых экспертов) не остановил бы реактор утром 25-го апреля 1986 г.
Однако вернемся к суду. Заинтересовало ли его что-нибудь во всем вышесказанном? Разумеется нет. Единственное чем он занимался, это поисками противоречий в показаниях подсудимых, которые пытались отвертеться от бессмысленных обвинений в свой адрес. Надо сказать, что и это суд делал достаточно вяло, в своем обычном режиме: вопрос – ответ, и no comments. Лучше всего просто процитировать все что есть по этому вопросу в [К2]
Из допроса подсудимого Н.М. Фомина.
Эксперт: Вы знали о том, что запас реактивности утром 25 апреля был меньше 15 стержней?
Фомин: Крят знал, что запас реактивности был меньше 15 стержней, а НСС на утренней оперативке 25 апреля этого мне не сказал.
------------------------------------------
Защитник Рогожкина: Если бы Вы узнали утром 25 апреля от НСС о запасе реактивности меньше 15-ти стержней, что бы Вы сделали?
Фомин: Остановил бы реактор.
Из допроса подсудимого А.С. Дятлова.
Прокурор: Вы знали, что запас реактивности 25 апреля был меньше 15 стержней РР?
Дятлов: Я не знал об этом до 12-13 часов, но поскольку было такое распоряжение от ГИСа, я счел вправе работать дальше.
------------------------------------------
Прокурор: Фомин, Вы давали Дятлову распоряжение работать с запасом реактивности меньше 15 стержней РР?
Фомин: Такого распоряжения я не давал.
Из допроса подсудимого А.П. Коваленко.
Прокурор: Знали ли Вы о том, что утром 25 апреля запас реактивности был 13,2 стержня РР?
Коваленко: Да. Я узнал об этом из доклада НСС на утренней селекторной оперативке. Сразу в разговор вмешался Фроловский, на что ГИС ответил - этот вопрос мы решим отдельно. Я это понял как согласование дальнейшей работы. Позднее запас реактивности был более 17 стержней РР. Топтунов ушел домой, сдав смену. На следующий день я хотел взять с него объяснительную о снижении запаса реактивности
Прокурор: Что должны были Вы сделать, узнав о снижении ОЗР ниже 15 стержней РР?
Коваленко: Заглушить реактор.
-----------------------------------------------
Прокурор: Директор был на оперативке, где НСС доложил об ОЗР меньшем 15 стержней РР?
Коваленко: Селекторная оперативка проводится директором, значит он был.
Из допроса подсудимого Б.В.Рогожкина.
Помощник прокурора: Когда Вы узнали 25 апреля, что ОЗР меньше 15 стержней РР?
Рогожкин: Примерно в 7ч 40 минут
Помощник прокурора: Ваши действия по инструкции?
Рогожкин: Глушить реактор.
Помощник прокурора: Но вы этого не сделали.
Рогожкин: Когда Акимов мне доложил о снижении ОЗР, я спросил: «Фомин тебе звонил?» Дело в том, что в 6ч 30м мне звонил Фомин, и я ему доложил о снижения оперативного запаса ниже 15 стержней. На это он мне сказал, что уже звонил Акимову.
Вот и всё, что можно сказать содержательного о суде, конкретно в связи с событиями чернобыльской аварии. Суд это был попросту спектакль, с артистами на сцене, зрителями в зале и основной работой, проведенной за кулисами. Он, будто бы в насмешку, действительно происходил на сцене дома культуры в г. Чернобыль.
Подсудимых приговорили к различным срокам заключения. В.П.Брюханов и Н.М.Фомин получили по 10 лет общего режима, А.С.Дятлов – 5 лет, А.П.Коваленко и Б.В.Рогожкин – по 3 года, Ю.А.Лаушкин – 2 года.
Наиболее гнусное впечатление осталось от поведения на суде экспертов (создателей реактора РБМК и особенно их прихлебателей). Создав ядерно-взрывоопасный реактор и скрыв эти его свойства от эксплуатации, т.е. будучи на самом деле главными виновниками аварии, они имели наглость выступать на суде как обвинители, даже превосходя в этом прокуроров и судей. Фишка так легла, что их самих защитили от правосудия, и более того, им же поручили фактически создание обвинительного заключение на привлеченных к ответственности. Надо бы радоваться и каяться перед Богом. А они вместо этого ходят гоголем, и на процессе глумятся почем зря над подсудимыми, пользуясь тем, что те не могут им ответить тем же (над здравым смыслом они поиздевались еще раньше, написав свое экспертное заключение).
