Самое-самое любимое стихотворение

Настанет день - исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.

И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.

И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно
и море ровной синевой
манить в простор пустынный свой.

(Бунин)

Ну что ж, друзья, готовьтесь. Я готов
поведать вам старинную легенду,
которую я в детстве на качелях...
Упал, расшибся и лежал в тифу.

В степи, в ночи под Царевококшайском.
И санитарка Нина Перегуда
отстреливала пьяных мамелюков,
прищурив левый черноокий глаз.

Я слушал, я внимал, я был как губка,
которую ныряльщик Сэм Хавимби нашёл
в обломках брига "Вансеремо",
удачно недоплывшего в Дербент.

Где ждали, ах как ждали, Сципиона —
гуляку, чичисбея и плейбоя,
известного в нагорном Пешаваре как
Чёрный Ибис Висакхапатнам.

Оттуда и пришли гиперборейцы,
познавшие значение слова "гунька"
не так как понимали их собратья
с потопленного острова Хонсю.

Они бродили по пескам зыбучим,
поющим, как Наташа Королёва.
Они сходились к озеру Кеянны
и слушали симфонию нутра.

О сколько силы было в этих звуках,
несущихся свободно и полётно,
хамольно и цедурно проникая
подкорку, корку, уши, нос и рот.

Я задыхался от богатства красок,
таящихся во фресках Эль-Сфорцандо,
который по дороге из Хавьедо
пропил жену. И чудного осла.

А славная была девчушка Нина.
Одна в кабине башенного крана,
с оборванным тросом противовеса,
она сама Егорку родила.

Сама перекусила пуповину
зубами из обычной нержавейки.
И вспомнила, как в тысяча багровом,
расцвеченном пожарами году,

она, братишка Нина Перегуда,
лежала вместе под одной шинелкой
с зуавами из гаврского РУОПа
и грезила о чём-то о большом.

И вот сбылось пророчество Тутмоса.
Пирамидальный тополь над Хефреном
жрецы из фараонского ОМОНа
срубили и пустили на дрова.

И бедный еретик Джордано Бруно,
обильный пот скуфейкой утирая,
кричал, что эта жаркая погода
влияет на вращение Земли.

Земля стонала в области Китая.
Ци Ши Хуанди бился с войском Минов.
И цинский воин в шлеме круторогом
писал на стенах пагоды: "Мин нет!"

На заимке таёжной под Иркутском
япоский чёрный пояс Киндзошива
от боли воя, словно рассомаха,
для баньки бил ладонями дрова.

А Нина Николаевна Скворцова,
в девичестве товарищ Перегуда,
читала вслух о гнусности фрейдизма,
осужденным в десятом ИТУ.

Я слушал, я внимал, я был как губка
графини де ля Боско ди Ардженто,
которую кусал в порыве страсти
корнет ингерманладского полка.

Губа синела, море волновалось,
бора швыряла волны на Архангельск,
где люди, одуревши от свободы,
просили чаек хлеба принести.

Голодный сын стоял на волноломе.
Держа в руках осиновую палку,
он рыбу взять хотел на червячёчка,
откопанного в вечной мерзлоте.

И мать его, в замужестве Скворцова,
в одну секунду обернулась рыбой.
И клюнула, и он её зажарил,
и съел, и выжил, и продолжил род.

Вот так и завершается легенда,
которую я слышал на качелях,
взлетая к небу, падая на землю,
как маятник: тик-так, тик-так, тик-так.

Так было или не было — не важно.
Утрите слёзы смеха и печали.
Взлетайте к небу, падайте на землю,
живите и да будет вам тепло.

Леонид Сергеев

Если все государства, вблизи и вдали,

Покоренные, будут валяться в пыли -

Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.

Твой удел невелик: три аршина земли.


Имей друзей поменьше, не расширяй их круг.

И помни: лучше близких, вдали живущий друг.

Окинь спокойным взором всех, кто сидит вокруг.

В ком видел ты опору, врага увидишь вдруг.


О тайнах сокровенных невеждам не кричи
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни с кем говоришь:
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.


О. Хайям (с)

Над розовым морем вставала луна
Во льду зеленела бутылка вина

И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.

- Послушай. О как это было давно,
Такое же море и то же вино.

Мне кажется будто и музыка та же
Послушай, послушай,- мне кажется даже.

- Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой

И слишком устали и слишком стары
Для этого вальса и этой гитары.

(Г.Иванов)

Зачем другим вершишь ты скорый суд?
Себе оценку вынеси сначала...
Иначе это-просто самосуд,
как бы его иначе не назвала.

Когда слепого гнева ты полна,
Когда в горячке перехватит горло,
Остынь, подумай - чья и в чем вина?
Переломи гордыню,но не гордость.

Непознанного много меж людьми,
Твоя ошибка-призрачность главенства!
Начни с себя, осознанно пойми :
Самоанализ- поиск совершенства!!

(имя автора не помню, выучила наизусть это стихотворение лет 20 назад,будучи ученицей 3 класса)

Расслабленный лежу под одеялом,
А занавесь танцует у окна.
Виолончель за стенкой заиграла,
Сорвав покровы сладостного сна.

Поднявшись, ухо приложил к преграде,
И жадно пил мелодии ручей.
По сторонам вокруг себя не глядя,
Его исток хотел узреть скорей.

Узреть его стена мне не давала,
И осознав, ее я стал дробить.
Со временем рука моя устала
Бессмысленно по стенке колотить.

Исступленно ее я рвал на части,
Пока глазницы не застлала мгла.
Утихли обессиленные страсти,
Стена так и осталась, как была.

Разбитый, я залез под одеяло,
Виолончель играет за стеной,
Вкусивши запах неземных фиалок,
Я ощутил вневременной покой.

(Тимофей Малышев)

Страшні слова, коли вони мовчать,
коли вони зненацька причаїлись,
коли не знаєш, з чого їх почать,
бо всі слова були уже чиїмись.

Хтось ними плакав, мучивсь, болів,
із них почав і ними ж і завершив.
Людей мільярди і мільярди слів,
а ти їх маєш вимовити вперше!

Все повторялось: і краса, й потворність.
Усе було: асфальти й спориші.
Поезія - це завжди неповторність,
якийсь безсмертний дотик до душі.

(Ліна Костенко)

1 сентября 1939 года

День назывался "первым сентября".
Детишки шли, поскольку - осень, в школу.
А немцы открывали полосатый
шлагбаум поляков. И с гудением танки,
как ногтем - шоколадную фольгу,
разгладили улан.
Достань стаканы
и выпьем водки за улан, стоящих
на первом месте в списке мертвецов,
как в классном списке.
Снова на ветру
шумят березы и листва ложится,
как на оброненную конфедератку,
на кровлю дома, где детей не слышно.
И тучи с громыханием ползут,
минуя закатившиеся окна.

Иосиф Бродский

Лучше тебе не знать из каких глубин
добывают энергию те, кто отчаянно нелюбим,
кто всегда одинок словно Белый Бим
Черное ухо;
как челюскинец среди льдин -
на пределе слуха -
сквозь шумной толпы прибой
различить пытается хоть малейший сбой
в том как ровно, спокойно, глухо
бьется сердце в чужой груди.
Лучше тебе не знать из каких веществ
обретают счастье, когда тех существ,
чье тепло столь необходимо,
нету рядом; как даже за барной стойкой
одиночество неубиваемо настолько,
настолько цело и невредимо,
что совсем без разницы сколько
и что ты пьешь -
ни за что на свете вкуса не разберешь,
абсолютно все оказывается едино;
и не важно по какому пути пойдешь,
одиночество будет необходимо,
в смысле — никак его не обойдешь.
Лучше тебе не знать из каких ночей
выживают те, кто давно ничей;
как из тусклых звезд, скупо мерцающих над столицей,
выгребают тепло себе по крупицам,
чтоб хоть как-то дожить до утра;
лучше не знать как им порой не спится,
тем, кто умеет читать по лицам -
по любимым лицам! -
предстоящий прогноз утрат.
Тем, кто действительно будет рад,
если получится ошибиться.
Лучше тебе не знать тишины, говорить, не снижая тона,
лишь бы не слышать в толпе повсеместного стона:
чем я ему так нехороша?
чем я ей столь не угоден?
Громкость — самая забористая анаша,
лучшая из иллюзий, что ты свободен;
и ещё — научись беседовать о погоде,
способ всегда прокатывает, хоть и не нов,
чтоб любой разговор вести не спеша,
лишь бы не знать из каких притонов — самых безрадостных снов -
по утрам вытаскивается душа.
Лучше тебе не видеть всех этих затертых пленок,
поцарапанных фотографий -
потому что зрачок острее чем бритва;
лучше не знать механизм человеческих шестеренок,
у которых нарушен трафик,
у которых не жизнь, а сплошная битва -
и никто не метит попасть в ветераны:
потому что их не спасет ни одна молитва,
никакой доктор Хаус не вылечит эти раны.
Лучше тебе не знать ничего о них, кроме
факта, что те, кто всегда живут на изломе,
отлично владеют собой и не смотрятся лживо,
если хохочут, будто закадровым смехом в ситкоме;
что те, кто всегда веселы, и ярко сияют, и выглядят живо —
на деле
давно
пребывают
в коме.

Александр Микеров (2009)

Широк и желт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но все-таки тебе я рада.

Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди веселыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь -
С моими детскими стихами.

Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.
1915 Ахматова



В школе как прочла-так и запомнила на всю жизнь.Почему-то

Когда гляжу на летящие листья,
Слетающие на булыжный торец,
Сметаемые - как художника кистью,
Картину кончающего наконец,

Я думаю (уж никому не по нраву
Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),
Что явственно желтый, решительно ржавый
Один такой лист на вершине - забыт.

(М. Цветаева)

Останешься ты снаружи
Или решишься войти
Разум отдашь, или душу-
Есть только два пути
Если войдёшь- куда идти дальше?
На право путь правды, на лево- фальши
Можно так растеряться, что начнёшь вдруг бежать
По извилистым трубкам где костей не собрать
И пройдя много миль по пространствам безликим
Оказаться в местах бесполезных и диких
В местах ожидания, где люди просто ждут
Ждут поезда, чтобы уехать
Ждут что автобус прийдёт
Иль самолёт их унесёт,
Или письмо вдруг дойдёт,
Или дождь пойдёт
Что зазвонит телефон
Или выпадит снег
Ждут просто- «да» или «нет»,
Или жемчуга нить,
Или медный таз
Ждут как им быть
Или новый шанс.

Тигр, тигр, жгучий страх,
Ты горишь в ночных лесах.
Чей бессмертный взор, любя,
Создал страшного тебя?

В небесах иль средь зыбей
Вспыхнул блеск твоих очей?
Как дерзал он так парить?
Кто посмел огонь схватить?

Кто скрутил и для чего
Нервы сердца твоего?
Чьею страшною рукой
Ты был выкован - такой?

Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
Кто взметнул твой быстрый взмах,
Ухватил смертельный страх?

В тот великий час, когда
Воззвала к звезде звезда,
В час, как небо все зажглось
Влажным блеском звездных слез, -

Он, создание любя,
Улыбнулся ль на тебя?
Тот же ль он тебя создал,
Кто рожденье агнцу дал?

У. Блейк Перевод К. Бальмонта

Хватай все вещи сразу, вперемешку,
Не давая себе времени на задержку,
Отдышку, перерасчёт, пере-мысль,
Шанс пойти на попятный.
И глаз сонный и почти что закатный
Солнца будет бить тебе в спину,
Колотить по вискам, с первого раза в вену,
В сердцевину: "Быстрее!"
И билет в самолёт в один конец - как начало -
Выписан панацеей.
Беги, не заправляй одеяло.

Езжай в незнакомый город,
Где ты ни разу и не был,
Из зимы взмахом крыла
Перенесись в отцветшее лето.
Броди по каналам или когда-то рекам,
Притворись, что жил там до Рима,
Давал отпор и Ксерксу, и грекам,
Превращай воду в вино, а Луну - в монеты,
Рассказывай голубям и забытым статуям
Свои секреты - тебя здесь никто не знает.
Наконец-то ничьи чувства глубоко не задеты.

Подцепи простуду и кого-нибудь помоложе,
Пей вкус и запах, исследуй текстуру кожи,
Абстрагируйся, оправдай упрёки, выпусти себя на волю,
Забудь своё имя - это всего лишь слово.
Забудь то, что когда-то было тебе так важно -
Вещи тебя не помнят, люди, поверь, подавно.
Но сжигать все мосты нет ни времени,
Увы, ни запала.
Натяни одеяло повыше. Спи.
Скоро опять начинать сначала.

© cellar door ( А похоже на Бродского)

не верьте юристам
и гармонистам
альтистам
флейтистам
и саксофонистам
не верьте /естественно/
аквалангистам
баптистам
дантистам
и прочим статистам
не верьте
услужливым парашютистам
лихим шахматистам
плохим портретистам
в последнюю очередь
бонапартистам
велосипедистам
народным артистам
ручным террористам
родным коммунистам
флористам
хористам
и артиллеристам
ну и разумеется
злым сценаристам
пусть даже вы вмажете с ними по триста /м-м-м/
не верьте обманщице подлой судьбе
и /на всякий случай/
не верьте себе

(Курилов Дмитрий)

а українською вірші, точніше вірш можна ?

Эдуард Асадов

Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь обернуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.

Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…

Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.

Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полу взгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…

Вот так и вьётся эта канитель -
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
И мало тех, с кем хочется проснуться.

Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.

Мы мечемся: – работа…быт…дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь…чтоб увидеть душу.

Мы выбираем сердцем – по уму...
Порой боимся на улыбку- улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться...

О Мысль Извечная, котора древле века,
Коль трогают тебя волненья человека —
То сущей масленицей мир тебе сей мнится,
Где каждый задарма мечтает угоститься.
Ведь что ты нам ни кинь, а мы, как малы дети,
Готовы в драку лезть, чтоб вздором завладети.
Базар! Без рукавов останутся тут шубы,
Тот шапки не найдет, другой лишится чуба.
Кому-то пофартит, кого и смерть с любою
Добычей разлучит... Достоин ли с тобою
Смотреть на сей спектакль, не знаю я, Создатель,
Но не участник я сих драк, а наблюдатель!

(Я. Кохановский)

Ветер примчался в четыре часа!
Ветер примчался, сорвав колокольчик,
Тот что качался меж жизнью и смертью,
В призрачном царстве теней колыхался,
Эхом в пространстве немом отзывался.
Вижу ли сон, или это виденье?
Лик почерневшей реки будто плачет
И слезы блестят на поверхности мутной.
Вижу, как копья за черной рекою
Сметают костры, разрушают станицы.
За призрачной страшной рекою монголы
С криками мечут огромные копья.

(Т. Элиот)

Семья - ералаш, а знакомые - нытики,
Смешной карнавал мелюзги.
От службы, от дружбы, от прелой политики
Безмерно устали мозги.
Возьмешь ли книжку - муть и мразь:
Один кота хоронит,
Другой слюнит, разводит грязь
И сладострастно стонет...

Петр Великий, Петр Великий!
Ты один виновней всех:
Для чего на север дикий
Понесло тебя на грех?
Восемь месяцев зима, вместо фиников - морошка.
Холод, слизь, дожди и тьма - так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой...
Негодую, негодую... Что же дальше, боже мой?!

Каждый день по ложке керосина
Пьем отраву тусклых мелочей...
Под разврат бессмысленных речей
Человек тупеет, как скотина...

Есть парламент, нет? Бог весть,
Я не знаю. Черти знают.
Вот тоска - я знаю - есть,
И бессилье гнева есть...
Люди ноют, разлагаются, дичают,
А постылых дней не счесть.

Где наше - близкое, милое, кровное?
Где наше - свое, бесконечно любовное?
Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка...
Мой близкий! Вас не тянет из окошка
Об мостовую брякнуть шалой головой?
Ведь тянет, правда?

(Саша Чёрный)